Он занят игрой и каждый второй, да, каждый второй замедляет свой шаг. Но только не я, я весел и пьян, я только сейчас начинаю дышать. (с) пикник
— Алло, Кай? Никогда бы не подумал, что смогу кончить от того, что кто-то просто потерся у меня между ног. Великолепные ощущения. А что будет дальше? Увидел краем глаза в душе — там такая елд… — Я уже успел пожалеть о том, что поднял трубку. Говори, что тебе нужно, Бомгю, или я отключаюсь. — Твое крепкое плечо и компания на вечер. — Мне приятно, что ты такого высокого мнения о крепости моих плеч, но пока идет зачетная неделя, всё, чего мне хочется после учебы — это спать. — Не могу больше говорить, Ёнджун уже выходит из душа. Значит, в восемь я встречу тебя у корпуса? — Какой еще Ёнджун? Ты разве уже выяснил все с Тэхеном?.. — Спасибо, что согласился! До встречи, пока!***
Сверкающий путь пробуждения начинается с темноты, из которой его вытаскивает пара громких голосов: — А вот и тело. И этому маргиналу пророчат будущее ведущего куратора… Сознание работает неважно, подкидывая смесь воспоминаний и ощущений: тоскливый и стыдный взгляд в сторону закрытой двери отдела маркетинга, какие-то архивы, какие-то бумаги, какие-то немецкие гравюры; ему больно и плохо. Смерть, думает он, была бы милосердней — она оставляет то же самое количество клеток в теле, но душа превращается в миллиарды фотонов и разливается по вселенной, позволяя узнать несколько миллиардов имен бога или (что важнее!) прочитать запоздалое сожаление на лице человека, равнодушно скрывшегося за дверью отдела маркетинга. — Эй, подъем! Два размытых силуэта. Апостолы Петр и Иоанн, исцеляющие калеку. — И за кем, спрашивается, хотят оставить будущее нашей любимой галереи? Голоса обретают очертания: апостолы придурок и придурок. Джемин и Джено, дорогие коллеги. И ничуть они не исцеляют — только хуже делают своим ором. — Наконец очнулся. Нам тут Карина сообщила, что с куратором Чхве сегодня что-то не так. Говорит, устроил бардак на кухне, сломав кофемашину, забыл встретить практиканта, а потом сладко уснул в хранилище над бесценными оттисками с оригиналов Дюрера. Что с тобой, мистер педантичная Дева? Решил перейти на нашу сторону бестолочей и лентяев? Остатки сонной пелены спадают с Ёнджуна, приглашая к осмыслению реальности и слов коллег. Да, вчера он безбожно напился. Сегодня ему тяжко, однако рассеянность и череда неудач не мешают уловить нестыковки в показаниях. — В жизни не поверю, что Карина заговорила с кем-то из вас, — просипел он, собирая в иссохшейся глотке слюну. Карина, бесстрастная ассистентка директора, как правило, принимала их обожание с прохладой античной богини, которой каждое утро подносят на завтрак десяток девственных поклонников. Иначе говоря — во всем, что не касается непосредственных поручений руководства, предпочитала путь тотального игнорирования. — Ну, она попросила Донхека вызвать клининговую службу и техника для починки кофемашины, а Донхек в красках расписал всему офису, насколько ты не в форме. Это уже больше походит на правду. — Ни секунды в нем не сомневался, — вздыхает Ёнджун, вставая и пытаясь вернуть себе достойный внешний вид. — За наше молчание будь спокоен, — успокаивает его Джемин, — про твой сон на рабочем месте никто не узнает, но с практикантом все же разберись поскорее. Пацан там весь извелся ждать. Ёнджун обреченно вздыхает — мало ему проблем. Когда спустя десять месяцев после расставания внезапно узнаешь, что твой бывший оказывается сразу начал новые отношения и тебя вдруг начинает не по-детски по нему крыть, ведь ты ему, как дурак, все это время как бы невзначай писал, не то имитируя дружбу, не то надеясь на возобновление, но в общем жил себе спокойно и легко, а теперь вдруг осознал, что был дураком по-настоящему и свои шансы не то что потерял — у тебя их изначально не было, и ты нажрался с горя, пришел с похмелья на работу, опозорился там, а бывший наверняка об этом узнал, ведь вы работаете в одном месте, то тут не до возни с бестолковыми маленькими студентами, пришедшими отбыть практику. Да и что там оказывается за студент. — Чхве Бомгю, очень приятно, со всей самоотдачей готов приобщиться к высокому делу искусства! С сырой ноябрьской земли он принес на полы галереи киноварную пыль, запах растворителя из мастерских и живой энтузиазм человека, не столкнувшегося пока с тем видом экзистенциальных неудобств, в которых высокое дело искусства стремительно превращается в приземленную бюрократию. И смотрел с нетерпением огромными глазами в цветных линзах — будто двумя мазками полуденного неба с полотен импрессионистов. Ёнджуна от такого персонажа перекашивает мгновенно. Необъяснимое раздражение. — Что обычно делают студенты на практике? Копии документов в принтере и носят всем напитки? Могу сделать тебе кофе. Мне уже рассказали, что у тебя с кофемашиной отношения так себе, — презрев любую субординацию, лучезарно сияет практикант. — Значит так, Бомгон… — Бомгю. — Мне все равно. Так вот… За спиной выразительно хлопает дверь и что-то внутри подсказывает: это дверь кабинета того самого отдела. Сердце уходит в пятки, а самого себя хочется растолочь и развеять по ветру, лишь бы не чувствовать этой жестокой тишины и неподъемной тяжести в собственной груди. Ёнджун глубоко вздыхает. От безжизненности его голоса завяли бы все цветы, если б они тут только были: — Найди парня по имени Чону, попроси дать тебе поручение или вообще делай, что хочешь, но сегодня меня не трогай. Врожденной ответственности ему хватает ровно на то, чтобы довести практиканта до кабинета и выдать ноутбук, а потом он запирается в хранилище и инвентаризирует гравюры, снятые после демонтажа выставки, посвященной фламандской и немецкой графике вплоть до мгновения, в котором начинает казаться, что краска с офортов затекает под глаза, усугубляя состояние морального и физического упадка. В следующие пару недель становится легче физически, но не морально. В те редкие дни, когда кто-то из отдела маркетинга не разъезжает по партнерским встречам, переговорам и семинарам и появляется в офисе, чтобы подготовить договоры фандрайзинга к мероприятию, Ёнджун не может обрести покоя. Как это, оказывается, бывает сложно — хоть краем глаза увидеть того, кого хочется увидеть сильнее всего на свете. И как, в противовес этому, несправедливо часто он видит тех, кого предпочел бы не наблюдать в поле зрения совсем. Практикант, несмотря на временный статус своего пребывания в качестве сотрудника, к сожалению, быстро и хорошо приживается в коллективе. Не отлынивает и является даже на утренние летучки с директором Со, хотя в служебном распорядке и значится, что для успешного прохождения практики ему достаточно приходить в галерею четыре раза в неделю не более, чем на четыре астрономических часа. Это тоже всего лишь небольшое экзистенциальное неудобство, успокаивает себя Ёнджун, когда заходит в кабинет и лицезреет, как с великодушно выделенного рабочего места на диване Бомгю стек на пол в объятия пушистого ковра, и лежит там с ноутбуком, обложившись книгами и распечатками, в одном ему ведомом порядке обращаясь то к одному источнику, то к другому, пока пишет проекты экспликаций. Расстегнутая клетчатая рубашка сползает с худых плеч, открывая взгляду хрупкую линию ключиц под майкой и точеную маленькую ямочку посередине, словно вылепленную талантливыми руками неизвестного скульптора. Один тот факт, что подобное сравнение приходит в голову Ёнджуна, заставляет его насторожиться. Можно до бесконечности коситься в сторону закрытых дверей и ждать момента, когда они приоткроются и предоставят тебе шанс, но реальную жизнь, пролегающую в настоящем мгновении, не отменишь, и если сердце Ёнджуна принадлежит одному, но пока он недостижим, то, наверное, непредосудительно удовлетворить физиологические потребности с кем-то другим. В конце концов, тело — это просто тело. И если тело вдруг начинает положительно оценивать разных малолеток, значит, ему срочно нужно кого-то найти. Этим же вечером Ёнджун скачивает себе Тиндер. Что же до различных неудобств… Тут его философия проста: если жизнь дает тебе лимоны — выдави их в глаза неприятной тебе личности. Пусть коллектив галереи сам по себе достаточно молодой, в нем практически отсутствует текучка, и за последние два года Ёнджун остается самым новым сотрудником, пусть и активно компенсирует неопытность старанием и громкими успехами. Обижать маленьких плохо, но не воспользоваться поводом и не внести в свой быт элементы недоступной раньше дедовщины он считает грехом. Тем временем в зале для временных экспозиций уже выкрасили стены — во всю начался монтаж новой выставки, стартующей в конце декабря. На его вкус тема крайне идиотская, что-то на стыке названия клиники для лечения от наркозависимости «Возрождение реальности» и интеллектуального самолюбования в духе «Ренессанс метамодерна», а если вкратце — переосмысление современными художниками наследия эпохи Возрождения. Ёнджун вздыхает и примеряет под свет шпалеру с мазней, вдохновленной киберпанком Моны Лизы Овердрайв и вариацией на тему несчастного Леонардо, и скучает по временам, когда они выставляли что-то более сдержанное и консервативное. Руководство, впрочем, с ним не согласно и аналитик трясет статистикой: «Это же такая эклектика! Мы гарантировано выстрелим и привлечем новую публику». В этом они, к счастью или сожалению, не ошибаются — одни только пресс-релизы и рекламные плакаты в метро уже обрушили на грядущую выставку много внимания. За спиной он слышит звук, напоминающий удар, и это последнее, что хочется слышать, когда зал готов, а монтаж почти завершен. С затаенным ужасом Ёнджун оборачивается, но причина грохота оказывается прозаична: бестолковый практикант делал селфи на фоне экспозиции и уронил телефон. — Развлекаешься? — комментирует он, нагоняя в голос побольше осуждения. — Приобщился к высокому искусству и спешишь похвастаться друзьям? Вместо ожидаемых оправданий практикант тычет пальцем в сторону метровых гипсовых кистей рук, протянутых друг к другу в характерном жесте: — Сотворение Адама, вот это я понимаю, остроумный сюжет. Знаешь, оригинальней и незаезженней только эти модные выставочные пространства, которые выводят на стены с проектора лилии Моне или картины Ван Гога под музыку Эйнауди, а все ходят и постят это в инстаграм, полагая себя бог весть какими эстетами. Ты серьезно считаешь это искусством, хен? — помолчав, тихо добавляет, — а сфоткал я для отчета в универ вообще-то. Ёнджун смеривает его пристальным взглядом, как будто видит впервые: киноварная пыль, ямочка между ключиц, полуденная синева небес в холодном электрическом свете мерцающая лазурью Джотто. Думает о том, что иногда люди могут не нравится в первую очередь потому, что слишком напоминают нам нас самих — потерявшихся и забывших себя. И после этого его мгновенно отпускает. — А знаешь, что-то в тебе все-таки есть, мелкий. Думаю, мы подружимся. О, это становится началом великой дружбы. * Бомгю находит контакт в общем чате сотрудников галереи и доброжелательно скидывает в личные сообщения песню с жизнеутверждающим названием «Огрызок генофонда». «Это то, какое у меня сложилось первое впечатление, когда я только пришел и увидел тебя». «Ну спасибо. Сделаю вид, что меня это ни капли не задело. И у меня даже песни подходящей нет, чтобы отразить свое первое впечатление о тебе». «Не обижайся!! Это без негатива вообще-то. Я вообще, когда нам сказали в универе, что с ноября начинается музейная практика, надеялся, что как одногруппники попаду в музей полиции и буду с копами жрать пончики в участке. И расстроился, когда меня в вашу галерею распределили. Боялся, что вы там все ханжи прилизанные будете». «Думаю, Донхек в жабо и колготках быстро развеял твои страхи». «Ну еще бы! А уж когда я твою похмельную рожу увидел, так совсем оптимизмом преисполнился». «А ты себя такими вещами, как такт, даже в качестве исключения не обременяешь?» «Неа. Зачем? И ты, кстати, че бухал-то тогда?» «Грустил». «О! Тогда держи подходящую песню для грустного пьянства!!» * С первыми днями зимы на город обрушивается аномальный снегопад — дороги стоят намертво. — Напомните еще раз, почему у нас корпоратив в начале декабря? — Потому что Донхек забыл, что все рестораны нужно бронировать с сентября, а когда спохватился, то на ближайшие к праздникам даты все оказалось занято и пришлось выкручиваться? — Я попрошу, — одергивает Донхек. — Все друзья и партнеры нашей галереи также должны присутствовать, а такую явку не удалось бы организовать, соберись мы перед самыми праздниками. — Несомненно. — Безусловно. — Ты такой ответственный, Донхек. — Заслужил годовую премию. — Безусловно. — Несомненно. — Вам двоим не надоело? — крысится на них Донхек. Зажатый с двух сторон Ёнджуном и Джено и подпрыгивая на каждой кочке в такси класса эконом, он с достоинством принимает вид оскорбленной звезды или надменного лорда, выразительности ради сильнее сжимая две бутылки подарочного Moet в собственных руках. Как скипетр и державу. Бомгю смотрит в зеркало над приборной панелью автомобиля и ловит в отражении взгляд Ёнджуна с заднего сидения, они обмениваются триумфальными улыбками, знаменующими безоговорочную победу в раунде недавно обретенной, но уже любимой игры «доведи Донхека». Спустя мучительный час, проведенный в пробке, такси высаживает их в сугроб у входа в ресторан. Во время официальной части мероприятия Бомгю оттесняют от компании к краю зала и пока все подводят рабочие итоги года и поздравляют друг друга, он, мало кого знающий из присутствующих, успевает накидаться и загрустить. Ему сложно понять, что он чувствует: вроде и не то чтобы совсем грустно, но веселиться почему-то тоже не получается. Может, это потому, что в приглашении значилось “+1” и почти все пришли с парами? Глупая мысль. Его плюс один… его плюс один, кажется, даже не в курсе. Чувство, что тебя предали, и ты никому не нужен, возвращается. Можно сколько угодно заниматься самоиронией, шутить, храбриться, смеяться, защищаться сарказмом и взращивать в себе убеждение, что все в порядке, но оставаясь наедине с собой, трудно удержаться от того, чтобы не начать скатываться в уже давно как привычную печаль. Меланхолично подцепив со столика два бокала с шампанским, ноги сами несут его в сторону курилки за стеклянными дверьми. А потом Бомгю долго смотрит на Ёнджуна сквозь густые мазки электронного дыма. Такое нынче время — обойдешь каждого в поисках зажигалки, все беспомощно пожмут плечами, сжимая в пальцах цветные бока электронок. Он помнит главное правило любых возлияний — не мешать алкоголь с солевым никотином. А дым клубится вокруг, как одеяло из снега, накрывшего город, и Ёнджун в нём реален и нереален одновременно. Чему-то смеется, обмениваясь лучезарной улыбкой с их коллегой с маркетинга, как-то по-особенному — открыто и полнокровно, во всю силу своей сущности, любым жестом и словом утверждая собственное право на каждый миллиметр этого мира. Красивый. Бомгю очень хочется пренебречь своим правилом. Простившись с собеседником, Ёнджун замечает его поплывший взгляд. Слабая улыбка — Бомгю ведет головой, словно приглашая к себе, призывая обратить внимание на себя. Ёнджун действует быстро, гася бычок о пепельницу и приближаясь, непривычным, неестественно радостным жестом заключая в объятия и приподнимая над землей. Бомгю успевает только развести руки с бокалами, чтобы не расплескать. Что за удивительная метаморфоза произошла с ними обоими за этот час? — По какому поводу такая радость? — спрашивает Бомгю. — Просто, — отмахивается Ёнджун, — как говорил один ренессансный поэт Пьер де Ронсар: «Друзья, обманем смерть и выпьем за любовь. Быть может, завтра нам уж не собраться вновь, сегодня мы живем, а завтра — кто предскажет!». Это всё, что я запомнил, когда готовил материал к выставке. — Впечатляет. — Сам от себя в шоке. Бомгю отдает ему второй бокал, они чокаются и отпивают по глотку. Мерный бег разговора, Ёнджун отчего-то взбудоражен и весел, а дым щиплет глаза, они пекут и чешутся, и если почему-то и хочется безобразно разрыдаться, то именно поэтому, — во всем остальном Бомгю, как хамелеон, подхватывает приподнятое настроение товарища и ответствует по сложившейся привычке. Ведущий приглашает разбредшихся гостей для участия в игре и поток масс неизбежно смещается к центру зала. Столик, за который они переместились, пустеет, Ёнджун рядом поглощен выглядыванием чего-то или кого-то в зале. В сущности, снова одиночество. «Какие планы на вечер?» «На корпоративе с коллегами». «Ты разве где-то работаешь, что у тебя корпоративы?» «Я же тебе рассказывал, что уже месяц прохожу практику в художественной галерее. С ними и корпоратив». «А, понятно». Телефон опускается на стол экраном вниз. Бомгю чувствует себя инородным телом и привычные сомнения схлестываются над головой тенями. Он давно обрубил связь между эмоциями, бушующими в душе, и той картиной, что показывает миру его лицо. И он часто думает о том, что все вокруг совсем другие, каждый человек в этом ресторане и каждый знакомый в жизни — слепленные из кусочков мира, в котором родились и живут, его равные полноценные части. Он, чуждый и неправильный, попал к ним как-то случайно и еще случайней остался здесь сейчас. Сам Бомгю тонкий и острый, как игла. Он думает про себя: этой иглой можно прошить саму реальность насквозь. Игла вышивает на ткани реальности разные узоры; в основном, мрачного содержания. — Ёнджун, а давай как нахерачимся… — А мы сейчас чем занимаемся? — с ним тоже происходит что-то нечитаемо-странное. Маниакальная веселость в какой-то момент сменяется унынием, а Бомгю этого даже не замечает: сложно углядеть перемены настроения и их причины в других, когда слишком занят тем, чтобы сохранить свое собственное лицо. — Твоя правда. Странная у них, конечно, дружба, но инициативу Бомгю Ёнджун поддерживает с азартом, и с игристого они переходят на белое вино, потом на красное, а потом у бармена остаются только настойки, и в ход пускаются и они. Даже если корпоратив проходит в начале месяца, а впереди у вас открытие экспериментальной выставки и праздничного настроения нет ни у кого, он по-прежнему остается тем мероприятием в жизни любой организации, которое неизбежно открывает коллег с новой стороны, а также соединяет — или разбивает — сердца. Диджей покидает пост, уступая пространство музыкантам, и под игру джазового дуэта на танцпол тянутся парочки: среди незнакомых лиц не то партнеров, не то подрядчиков Бомгю различает Карину, танцующую с директором Со, и пару из соседнего отдела, Субина и Минджон, — и не может понять, любуется он ими или ужасно завидует. «Как твой корпоратив? Уже напился?) Может, вызвать тебе такси до меня?» «Всё хорошо, пока еще посижу. Поеду сегодня к себе, завтра рано вставать». — Вот так всегда, добиваешься девчонку со всей искренностью, добиваешься, а она все равно выбирает холодного, но богатого и перспективного, — тоскливо подпирает щеку за соседним столиком Джемин. — Как же я тебя понимаю, друг, — поддакивает Джено. Бомгю молчаливо присоединяется. Некоторые люди иногда совершенно не заслуживают того, чтобы их выбирали, и часто даже не понимают необъятной ценности такого простого факта — быть выбранным. Но почему-то из раза в раз выбирать их от этого не перестают. Расставания, разбитые сердца, преданная любовь и прочие общечеловеческие драмы — программная тема Бомгю, о ней рассказывать он может долго и с упоением, но недавно он вроде как решил начать все делать по-другому? Приходится сдержаться. Может, если бы они продолжали доставать Донхека, сплетничали, обсуждали конкурентов, спорили о политике или том, как проявляет себя сборная страны на чемпионате мира, это спасло бы Бомгю от ощущения такой зимней непреодолимости, такого острого одиночества. Впрочем, есть за что себя похвалить: делать какие-то вещи иначе ему и вправду постепенно удается. Наверное, раньше бы он согласился на это такси. Его собственная память — как отголоски далекого сигнального огня, когда-то бывшего большим пламенем. И все равно почему-то до сих пор хочется ощутить его жар вновь. — Кажется, у этой вечеринки испортился вкус, — Ёнджун со звоном хлопает рюмкой из-под шота по столешнице, начиная вставать. — Пожалуй. Они покидают мероприятие, напившись вдрызг, под руки, как два надутых индюка. На выходе из ресторана пустынно и ветрено, под козырьком в наметенном сугробе еле проглядывается лавочка, под ногами валяется взбухшая от влаги газета — типографскими чернилами с нее стекает под подошвы декабрьский снег, отставные премьер-министры, взрывы на другом конце земного шара и победы и поражения сборной на чемпионате мира. Бомгю подпинывает их носком по направлению к Ёнджуну, этих чернильных политиков и футболистов. — Политтехнологи в шоке! Правительственные войска не понадобились: оппозиция разбита силами несчастной любви, — паясничает он среди комьев предутреннего тумана. — Не смешно, — кисло комментирует Ёнджун. Бомгю роняет ухмылку на заиндевевшую землю, уловив этот минорный тон. Такое с ним нечасто случается — быть серьезным. С ними обоими, вообще-то, с тех пор как они начали общаться. Возможно, в том, чтобы выстраивать взаимодействие на тычках, смехе в отстраненной безопасности тем — нейтральных вод — есть смысла гораздо больше, чем кажется на первый взгляд, потому что подобный концентрированный хаос с такой же легкостью оборачивается не менее насыщенной печалью. Но так бывает только иногда, совсем редко, вот как сегодня, и когда оно случается, а результата «оттянуться и развеяться» не достигается, там Бомгю надеется отвлечься хотя бы как-то. — Ты из-за нытья ребят расстроился, что ли? Ёнджун неопределенно жмет плечами и утыкается в телефон, проверяя скорость приближения своего такси. Исполосованные рассветом берега крыш сереют среди гаснущего ночного освещения. — О чем задумался тогда? — продолжает допытываться Бомгю. Руками он раскидал снег с лавочки и теперь тянется мокрыми пальцами, чтобы ткнуть и расшевелить, и поскальзывается на корке изо льда. И что-то происходит. Происходит сразу несколько странных вещей. Ёнджун подхватывает его под поясницу, усаживая к себе на колени, тихо и глухо произносит в пустоте остановки: — Аккуратнее. И воздух густеет, становясь плотным, из-за чего их движения в дыхании мороза ощущаются нарочито медленными, почти дразнящими и призывными, в распахнутой куртке Ёнджуна воздух высвечивает обрывки кожи и мускулы под нею, роняет тени, создавая рельеф и объём, а воздух неестественно нагревается, приглашая слушать тепло, и передает звуки, заставляя чувствовать ток крови. Бомгю понимает, что это вовсе не обманки воздуха, а трюки собственного нетрезвого разума, но обвинить воздух проще. Можно ли обвинить воздух в том, что он хочет лизнуть открывшуюся перед ним шею? И выемку ключиц? Он сдерживается, нашаривая в кармане собственную электронку, чтобы предательские руки не лезли к этой коже, туда, откуда их наверняка оттолкнут. Затягивается сам и подносит к губам Ёнджуна. Наблюдает, как Ёнджун обхватывает край мундштука губами и выпускает ему в лицо облако сладкого дыма. Концентрированное опьянение. Это же не одному ему кажется невыносимо интимным? Видимо, не одному, потому что Ёнджун вздрагивает отзвукам собственных недоступных, неизвестных мыслей, и мягко снимает его со своих колен, рассеивая мгновение на частицы. Бомгю пошатывается, но разум все же достаточно ясен, и он любезно напоминает про главное правило: не мешать алкоголь с солевым никотином, но как же, любезный разум, это чертовски поздно… Прямоты между ними пока мало — Бомгю точно знает, что Ёнджун сейчас одинок и что вечерами после работы ходит на встречи с парнями из приложения знакомств. Он воскрешает в памяти собственные догадки и наблюдения: тоскливые взгляды, грустные вздохи, стремление залиться алкоголем, рискуя потерять драгоценные очки солидного имиджа. Все сходится к одному. — Ты что, до сих пор страдаешь по бывшему? — не к месту ляпает он. Это слетает с языка прежде, чем он успевает задуматься и представить, чем такой вопрос обернется в будущем. Это слетает с языка, потому что в груди гуляет ледяной ветер. Детский, наивный вопрос, спровоцированный собственной болью. От него что-то разбухает в груди, старое и горькое, в надежде и страхе услышать ответ… какой ответ? «Да, не забыл» или «нет, не забыл»? Чтобы знать, что кто-то еще в мире способен на преданность и сильные чувства? Какая глупость. Она рождается лишь от того, что Бомгю слишком много выпил. Да, именно из-за этого — и нарушил свое правило ко всему прочему. — Давай обсудим это потом, сначала тебе нужно прийти в себя. В себя, заторможенно думает Бомгю, разве на свете есть такое место? Зато чуть позже он убеждается в том, насколько милосердное у Ёнджуна сердце: тот держит его волосы, чтобы они не испачкались, пока его выворачивает на грязной транспортной стоянке. И грузит в подъехавшее такси с заботливым: «напиши, как доберешься до дома». А больше никто, отмеченный в диалогах мессенджера, как важный контакт, успехом достижения Бомгю дома не интересуется.