Объятия зимы

      — Мне сказать как есть или быть в выражениях помягче? — спрашивает Дотторе, вертя туда-сюда карандаш, зажатый между средним и указательным пальцами. За маской не видно глаз, но на тонких бледных губах играет улыбка. Явно не то, чего ждёт Пьерро, поправляющий многочисленные одежды. Пара его белых перчаток бесхозно лежит у Доктора на столе, руки оголены — кожа бледная, под ней змеятся темно-синие вены, почти чёрные в холодном свете лабораторных ламп. Нехорошо все это выглядит, ох как нехорошо.       — Валяй, удиви меня, — хмыкает Шут, усаживая его к себе на колени. Обнимает своей жуткой ручищей. Впрочем, для Дотторе не существует ничего жуткого или безобразного. Игриво, как ребёнок, он хватается за ближайшую белоснежную прядь волос.       — Долго ты не протянешь без моего вмешательства, понял? Всё серьезно.       — Насколько? — Пьерро слабо вздрагивает и шипит — как кот, которого дёрнули за усы. — Долго ещё?..       — Этого я тебе с таким поверхностным анализом не скажу, — пожимает плечами Доктор, упрямо наматывая на палец локон. — Но делать что-то надо.       Он говорит это Шуту на ухо. Тихо, чтобы не услышала гремящая склянками в другой комнате Коломбина. Время от времени она помогает ему, как в старые-добрые допредвестнические времена.       Дотторе задумчив и одновременно спокоен. А ещё любопытен. Дотрагивается изучающе пальцами до запястья Пьерро, хмыкнув. — Я помогу. Если не страшно.       — Издеваешься? — рычит Шут. — Страшнее, чем было после падения Каэнри’ах, уже не будет. Что придётся делать?       Доктор со смешком целует его в висок. Слизывает выступившую холодную капельку пота.       — Что-то съесть, что-то выпить. Что-то отрезать, что-то пришить. Ты не бойся, я из тебя урода не сделаю. Будешь ещё краше — в самый раз для Царицы.       Пьерро едва слышно смеется, хотя в иные времена разбил бы ему лицо за такие подколки. Дотторе ловит последние отголоски этого смеха губами.       — Тебе лишь бы в нутре моем копаться. Других для этого уже не хватает?       Доктор понимает намёк. Немножко сбавляет градус нежностей.       — Розалине крепко досталось. Мне пришлось не забавляться, а корпеть часами, не покладая рук. И то я работой недоволен.       — А я тебе, значит, кубик Рубика? Так, веселье на полчасика? Не отвечай. Кому я ещё могу себя доверить?       — Снова драматизируешь, — закатывает глаза Дотторе. — Не такая уж ты и развалина, по большому счёту. Хорошо, что проклятие на потенцию не особо влияет.       Он с ехидным смешком уворачивается от укуса в щеку, но от долгого поцелуя увернуться уже не получается. Пьерро успевает хорошенько поиметь его рот языком, прежде чем спихивает со своих коленей и, поднявшись, накидывает шинель обратно на плечи.       — С этим сам справишься, — его рука на секунду ложится Дотторе на пах. Вся такая увитая венами, отдающая болезнью, холодная, прекрасная рука. — Через неделю расскажешь, что придумал.       Дотторе от возбуждения на ногах не стоит. Но согласно кивает — Первому Предвестнику не откажешь.