***
Через несколько дней на тренировке Отабек слушал тренера вполуха, скорее по привычке. Он прекрасно знал всё, что Пьер мог ему сказать: — Всё хорошо, стабильно. Ну и что, что в десятку не вошёл, пятнадцатое место — хорошая, крепкая позиция, не расстраивайся. Просто публику и судей с каждым годом всё труднее удивлять, надо искать кардинально новые подходы, а где их взять? Да, нужно. Но, нет, не будем. Зря ты так, хорошая программа. Что значит «стухла»? Почти до финала Гран-при с ней дошёл, чего тебе ещё? Поднажмём на силовые, компенсируем артистизм прыжками. Сил спорить или взять себя в руки не было совсем. Отабек едва дождался, когда закончится вступительный брифинг и это нелепое «шоу талантов», которое назвать тренировкой не поворачивался язык. Он просто катился по льду, повторяя простейшие дорожки, и удивлялся сам себе: ну правда, не в первый раз ведь проиграл, не дотянул, не затащил, почему же только сейчас вдруг навалилось на плечи так, что элементарную бабочку не в силах прыгнуть ровно? Будто переел домашнего бешбармака и теперь весил втрое больше обычного. Отабек сглотнул. Очень хотелось есть. И домой. Бросить всё и уехать, не прощаясь, вот был бы номер. Сорвись он на самолёт сейчас, в преддверии межсезонья, да ещё с таким багажом цифр в турнирной таблице, кто бы его упрекнул? У каждого где-то есть предел, и Отабек раздумывал, стучится ли он сейчас макушкой в собственный потолок или это просто очередное хитровыгнутое колено трубы его спортивной карьеры. — Отлично, ребята! — наконец хлопнул в ладоши Пьер. — Теперь в душ и отдыхать. Фигуристы по очереди покатили к выходу со льда. Отабек неторопливо зашёл на новый круг, сделал вид, что заканчивает заминку, дождался, когда за последним закроется дверь. В противоположном конце зала со скрипом поднялись ворота гаража: к ресурфейсеру направлялся смотритель льда. — Мсье Вилар! — почти взмолился Отабек, притормозив у бортика. — Можно ещё десять минут? Пожалуйста, очень надо... Тот сурово глянул из-под густых седых бровей, пошевелил такой же густой и седой щёткой усов, крякнул и проворчал: — Меру надо знать, чего зря надрываешься? Сейчас у хоккеистов подкатки начнутся, а мне ещё лёд в порядок приводить... Чтоб через семь минут духу твоего тут не было! — Спасибо! Отабек рванул к калитке выхода, к скамейке с вещами, выудил из сумки телефон и поморщился, вспомнив, что забыл наушники в куртке. Ну и ладно, тут всё равно никого нет. Мсье Вилар не в счёт, он и слышит плохо, и по-русски не понимает. Отабек листнул несколько раз список треков и включил тот самый, прибавил громкости до максимума и сунул телефон в карман олимпийки, застегнув на молнию, чтоб не выпал. Собственные строки и чужой образ, без которого не вышло бы ни стихов, ни музыки, в один миг окатили мурашками с ног до головы — каждый раз будто в первый. Подхватили и понесли с собой в первую дорожку шагов, первое вращение, первый прыжок. Из динамика, приглушённого тканью кармана, доносилось то жалостливо, то осуждающе: Меня касаясь жгуче, Танцуешь на рёбрах моих чечётку. Отабек столько месяцев тренировался на этом катке, что теперь не боялся даже закрывать глаза, перебирать пальцами воздух на ощупь, растворяться в ощущениях и звуках. Откуда-то вдруг взялись силы, которых так не хватало на тренировке, тугая волна энергии привычно несла вперёд, сгущалась под грудиной и, обжигая, стекала к бёдрам, напружинивала мышцы ног, отрывала тело ото льда. Отабек взлетел и посадил один квад, затем спустя восемь тактов — второй. Как будто так и надо. Правда надо, он ведь делал так же... У нас с тобой есть future, Но оно такое нечёткое. Не приходилось напрягаться из-за камер и резкого освещения, считать в уме баллы, оценивать себя со стороны и вспоминать элементы — движения рук и корпуса, повороты головы, каскады и вращения давно уже отточены до автоматизма. Эта чужая, подсмотренная программа всегда помогала справиться с фрустрацией и презрением к самому себе. Перебирай меня, Перебирай меня, словно чётки. Но сегодня почему-то облегчения не наступало. Наоборот, её автор так и стоял перед глазами, грозно скрестив на груди руки и сверля Отабека презрительным взглядом, не давал расслабиться, будто гнал прочь и гнался следом, грозил жуткой расправой. Отабек загадал: откатаю хорошо — он меня простит. А плохо — ну что ж... придётся сублимировать во что-то другое. У твоих инициалов эхо тысячи вокзалов, Тех, что я оставил навсегда. Нежная флейта прокатилась по позвоночнику последним проигрышем и стихла одновременно с тем, как Отабек опустился на колени, согнулся, едва не коснувшись льда лицом, и замер, будто в ожидании оваций. Постоял так, щедро выдыхая жаркий светлый пар, со второй попытки оттолкнулся ладонями, отряхнул руки, поднялся в полный рост. И вздрогнул, когда за спиной действительно раздались аплодисменты. — Не думал, что у тебя ещё остались силы, — широко улыбнулся Джей-Джей. Одной рукой он горизонтально держал телефон на уровне глаз, а другой от души хлопал себе по голому запястью. Отабек машинально отметил про себя, что если запись ещё идёт, то кадр этой тряской он испортил. — На тренировке ты выглядел совсем трупом, а оказывается... — Ты что тут делаешь? — нахмурился Отабек, направляясь к бортику. — Как что, присматриваю за другом! — искренне оскорбился Джей-Джей. — Ты себя со стороны видел? Как будто взглядом готов расплавить каток и утопиться на хрен в этой луже. Он всё ещё держал руку на уровне лица, то и дело поглядывая в экран. Отабек остановился напротив него, глухо стукнувшись об ограждение мысками коньков, и почти прорычал: — Убери телефон. Джей-Джей не особо проникся угрозой: — Слушай, ну если это на твоего Плисецкого не подействует, то я даже не знаю... Непрошибаемый он у тебя какой-то. У него это наследственное, что ли, от тренера? — Жан, это не смешно. Убери камеру. — А я, чтоб ты знал, совершенно серьёзен! — Удали это. — Ладно. Удалю, — внезапно согласился Джей-Джей, опустил телефон и подло ухмыльнулся. — Если ты отправишь ему это сам — с очередным предложением руки и тренерства. Только уже на трезвую голову. — Удали, я сказал. — Что, опять смиренно уползёшь? Отабек не ответил, только челюсти стиснул так, что в затылке опять заныло, застучало пульсом. Со стороны гаража раздался стук и скрежет: ресурфейсер зажужжал электрическим нутром и тяжело пополз к катку. — Семь минут прошли! А ну брысь со льда, живо! — крикнул мсье Вилар. Отабек упрямо молчал. — Ну окей, mon ami, у тебя был шанс, — вздохнул Джей-Джей, развернулся и вышел в коридор. Очень хотелось верить в его порядочность, но Отабек слишком хорошо знал и другую его сторону — придурковатую, утыканную шилом крупного калибра, постоянно ищущую приключений на свою и чужие головы. И одному богу известно, которая из двух победит на этот раз. На следующее утро вместо сборов на тренировку Отабек сидел на кровати, пялился в экран телефона и никак не мог решить: задушить ли Джей-Джея во сне подушкой прямо сейчас или лучше подсыпать ему в чай пургена. Останавливало только то, что за целую ночь существования в ютубе видео набрало меньше трёх сотен просмотров. А раз так, то вирусным оно уже точно не станет, значит, и скандал ему не грозит.***
Яков Карлович пребывал в таком приподнятом расположении духа, что тревога за него перевесила даже перманентную боль в колене. — Дядь Яш, вы там часом не помирать надумали? — спросил Юра. — Сон добрый видел, — подозрительно мирно отозвался тот и щедро плеснул коньяка Юре в кружку. Потом грузно упал в любимое старое кожаное кресло и приправил из фляжки свой кофе. — Сон? Уж не про нашего ли балетмейстера? То есть вашего, — провокационно сощурился Юра. Не помогло, Яков Карлович продолжал тихо улыбаться и со свистом прихлёбывать из кружки. — Нет, правда, может, случилось чего? Вы не стесняйтесь, я врача хорошего знаю... — Плисецкий, захлопни варежку и пей! — В его голосе мелькнула знакомая ворчливая тень, но тут же растворилась в ещё более внезапной похвале: — Сегодня можно, ты хорошо их погонял. Юра скис ещё сильнее, чем до возвращения в тренерскую. — Да уж, погонял. Мелкота безмозглая, только и мыслей что о догоняшках. Серьёзно, с кем в сезон-то идти? — Все с чего-то начинали, — глубокомысленно заметил Яков Карлович и сыто зажмурился. — Потренируешься на Вите, с остальными проще будет. — Бля, ещё Витя... Вы нарочно мне эту примадонну сбагрили? — А ты недоволен? Он способный, гибкий, восприимчивый. Хорошая глина. — То есть ваш гончарный круг эту глину уже не тянет? А я всё гадал, где вы спину-то сорвали... — Плисецкий, — сурово приоткрыл один глаз Яков Карлович и прибавил уже мягче: — Ну чего ты бесишься? Хорошо же выступили. — Попасть в десятку мало! — повторил Юра уже бог знает в который раз за неделю. — Весь пьедестал должен быть наш. Ладно старшие — Милка молодцом была на мире, Гошка тоже старался, а мелкота что? Пиздюков этих мне куда уколоть, чтоб зашевелились? Юра в два глотка ополовинил кружку. По горлу протекло горячим и горько-колючим. Захотелось прокашляться, но он зачем-то сдержался. Несколько минут они пили и молчали. В тишине тренерской особенно громко слышались Юрины ёрзания по скрипучему дивану. — Не тереби ты нервы ни себе, ни нам, — сказал наконец Яков Карлович и поднялся с кресла, скрылся из зоны видимости, загремел кружками и чайником. — Целое лето впереди, успеешь, натренируешь. И не таких вытаскивали. — Да ну, какой я им на хуй тренер, — буркнул Юра едва слышно, но Яков Карлович вдруг отозвался: — Не скажи, орёшь ты на них очень профессионально. Юра фыркнул и допил остатки бодяжного кофе, скривился от терпко-сладкого бодрящего привкуса. Зажмурился, резко выдохнул, погладил привычно дёргающее колено. И только было попытался взять пример с наставника — откинулся на спинку дивана, запрокинул голову, буквально приказал себе расслабиться, — как вдруг на столе требовательно и мерзко задребезжал телефон. — Помяни чёрта... — проворчал Юра, сбрасывая звонок абонента с подписью «Хуитя Н.». Яков Карлович долго ругался, что это непедагогично, но заставить переименовать контакт так и не смог. — Его только не хватало. Не прошло и нескольких секунд, как телефон квакнул входящим сообщением от него же. Открыв чат, Юра обнаружил ссылку на ютуб. Следом пришло короткое, но эмоциональное: «СМОТРИТЕ!!!» — Неужто аксель наконец выправил? — подумал вслух Юра и машинально ткнул в присланную ссылку. Вай-фай в ледовом всегда был не ахти, а тренерский закуток в цоколе и подавно тянул его с трудом. Пока видео кэшировалось, Юра успел заметить знакомый ник автора и прочитать подпись, почему-то по-французски: «À Yuri Plisetsky avec amour! Otabek envoie aussi ses salutations». Знакомое имя сразу резануло глаз, Юра сощурился и спросил: — Дядь Яш, вы французский знаете? — Немецкий. Со словарём. Что у тебя там? Видео грузилось медленно и больно, дёргалось кубиками на чёрном экране. Юра ткнул в паузу, вернулся в чат и набрал: «Что там написано?» Никифоров ответил почти моментально: «Юрию Плисецкому с любовью! ;)» Юра цыкнул и раздражённо настучал по экрану: «Это и ослу понятно, вторую часть переводи». И снова через несколько секунд охотно пришёл второй перевод: «Отабек тоже передаёт привет». Юра при всём желании не смог бы объяснить, почему его передёрнуло при упоминании этого имени. Не было к нему ни отвращения, ни симпатии, ни чего-то ещё. Да и что могло быть? Просто очередной спортсмен-мечтатель, который пытался и не смог — если до сих пор не добился, то вряд ли уже прыгнет выше головы. Хотя он вроде способный... Осадок после того дурацкого банкета, конечно, остался: не стоило, наверное, его так грубо слать дальними гребенями, пацан и без того был невменяемый. Куда страннее Юра себя чувствовал на следующий день, когда этот нелепый «герой Казахстана» ныкался от него за бутылкой воды и спиной своего друга-крикуна. Тогда Юра уже составил о нём некоторое представление, и вряд ли они бы нашли хоть одну тему для разговора. — Чего притих-то? — пробасили над самым ухом, и Юра, вздрогнув, вывалился из размышлений обратно в свою каморку. Яков Карлович осторожно, чтобы не разлить, вручил ему ещё одну кружку. — На, пей. — Угу, — буркнул Юра, отхлебнул кофе и включил наконец прогрузившийся ролик. И, закашлявшись, выплюнул всё, едва увидел первый элемент. — Только коньяк на тебя переводить, — проворчал Яков Карлович и облокотился на спинку дивана, тоже внимательно наблюдая за видео. Юра одновременно пытался вдохнуть, уследить за фигуристом и справедливо возмутиться, но только немой рыбой открывал и тут же захлопывал рот. Это было немыслимо, невозможно! Никому после тех сборов Юра её не показывал, не сумел бы, даже если бы захотел. Но и ошибиться он тоже не мог — уж свою-то программу он узнает из тысяч других. — Гляди-ка, — раздалось вдруг сзади насмешливое. — Ничего не напоминает? — Дядь Яш, это чё за хуйня?! — прохрипел наконец Юра. — Как самокритично, — усмехнулся Яков Карлович. — Ты вроде себя коньком в грудь бил, что с этой программой уделаешь весь мир. — Вот именно! А этот канадский хрен... — Он не канадец. — Да похуй! Юра осёкся, опять вперившись взглядом в экран. Отабек Алтын подозрительно знакомым образом сделал полупоклон трибунам, поднял жест рукой и плавно перетёк во вращение, ухватил лезвие, завертелся в стройном бильмане, хоть и очевидно не таком гибком, как когда-то делал Юра. Но, чёрт, откуда он такие подробности знает?! Это же был практически сарказм, издёвка, которую Юре очень хотелось адресовать судьям, наплевав на итоговые оценки. Может, ему бы даже простили. А этот-то чего рыпается? До его ушей вдруг донеслась внезапная переливистая трель — он совсем забыл про звук. Юра прибавил громкости до максимума, но слышно всё равно было плохо: и без того приглушённый источник постоянно перемещался, перебиваемый звоном лезвий и скрипом разрезаемого льда, но несколько строк расслышать всё-таки удалось: Ты молчишь который день, У тебя анорексия. От тебя у меня мигрень: Я в Канаде, ты в России. — Хорошо катает, — прогудел над ухом Яков Карлович. — Почти как ты. — Вы это щас серьёзно? — обернулся к нему Юра. — Какой-то левый шкет мою программу спиздил, а вы одобряете? По затылку тут же чувствительно прилетело. Рука у Якова Карловича всегда была тяжелая, независимо от того, в шутку он отвешивал подзатыльник или всерьёз и в воспитательных целях. — Плисецкий, ты голову-то включай хотя бы иногда. Если бы он и впрямь собирался с ней выступать, стал бы он её вот так рекламировать в интернете? Юра задумался. Логично, но всё равно обидно. А с другой стороны... ещё не забылось то чувство, с которым он её создавал: сам сочинял, компоновал, отшлифовывал. Так и не откатал в итоге. И вдруг кто-то другой подхватил это его не отболевшее, глубинное. Выдержал и показал. Он сам уже плохо помнил детали, связки, окружение и даже выбранную музыку, а сейчас смотрел — и будто возвращался обратно в тот спортлагерь, в тот високосный год. К тем же дурным предчувствиям. Твой неземного цвета глаз Сейчас наверняка прищурен. Что же так и не скрестил ты нас, Дорогой товарищ Мичурин? Яков Карлович гулко и раскатисто расхохотался, заглушив окончание куплета и всей программы. Плюхнулся обратно в кресло и сложил руки на туго обтянутом свитером животе. — А парнишка-то с юмором. Ну, что думаешь? — Да он же совершенно не умеет пить! — вырвалось у Юры само собой. Яков Карлович снова рассмеялся так, что на столе задребезжали немытые кружки. — Сам-то какой оторвой был в его годы, шалопай? Забыл уже? — В его годы я два золота Гран-при в мастерах взял, не считая России и всякой мелочи, — проворчал Юра. — Я и не равнял, — мирно отозвался Яков Карлович. — Но нетрудно догадаться, с кого этот паренёк берёт пример. Юра хмыкнул, скривив рот, помолчал, опустил глаза к телефону. Финал программы точно был другим, Отабек всё-таки что-то добавил от себя. Юрина история заканчивалась движением вверх, взглядом в небо, прощанием с только что ушедшей душой и надеждой на новую встречу когда-нибудь. А этот, вон, к самому льду припал, чуть не распластался. Юра долго смотрел на финальный кадр со сгорбленной спиной бесконечно уставшего фигуриста. А потом включил запись с начала.***
Утреннюю пробежку Отабек благополучно и сознательно проспал. И спал бы дальше, если бы до крайности взволнованный Джей-Джей его не растолкал, причитая на английском пополам с французским: — Вставай, Ота, просыпайся! Слышишь? Тебя там с собаками ищут. — Какими собаками?.. — сонно пробормотал Отабек, перевернулся на другой бок и попытался укрыться одеялом с головой. — Я с тобой всё ещё не разговариваю. — Да господи, поднимайся уже, он здесь! Глаза открылись против воли, внезапное предчувствие стукнулось в грудь и заставило повернуть голову: — Кто здесь? — Юрий Плисецкий! — Ты сам ещё спишь, что ли? — нахмурился Отабек. — Какой Плисецкий? Откуда? — Оттуда! — Джей-Джей с трудом отодрал от него одеяло и, скомкав, бросил в ногах. — Давай вставай, тренер срочно за тобой послал. Они сейчас в его кабинете перетирают. Заторможенный, не до конца проснувшийся мозг воспринимал информацию порциями, с задержкой и реагировал на них так же дискретно. Казалось, что всё это просто очередной глупый розыгрыш: скучающий Джей-Джей — страшный человек, и не такое может отколоть. — Говорят, он увидел нашу запись, — не без гордости сказал он, присев на соседнюю кровать. — Но как? — Сбитый с толку Отабек вразнобой хватался то за футболку, то за носки, то за кроссовки. — Там просмотров-то... — Шесть рукопожатий или чуть меньше. Видел, наш Селестино там отметился, он вполне мог по старой дружбе поделиться с Кацуки. Тот, я слышал, с русскими фигуристами общается, самого Никифорова вроде как знает. А Виктор тренируется у Плисецкого — всё просто. Отабек застыл на месте, длинно выдохнул, зажмурился, сжал пальцами переносицу. Сказал глухо, но отчётливо: — Если дело и правда в той записи, я тебя прикончу. Ты понял? Джей-Джей самодовольно развалился на кровати, закинул ногу на ногу и сложил руки за головой. — Если дело и правда в той записи, ты мне ещё спасибо скажешь. Меньше чем через десять минут запыхавшийся Отабек стоял перед дверью кабинета тренерского штаба их спортивного комплекса и держал поднятый кулак, не решаясь постучать. Непонятно, что страшнее: войти и узнать, что всё это шутка, или войти — и столкнуться нос к носу с ним. Выждав ещё минуту, Отабек просто так, без стука, толкнул дверь тренерской. В зале, залитом солнечным светом, с кучей столов, кресел и стеллажей, забитых книгами, кубками, дипломами и сувениркой, было непривычно пусто. Только Пьер тонким челноком метался туда-сюда вокруг собственного стола. А напротив него спиной к двери на стуле сидел человек в синем пиджаке. Человек с потрясающе прямой осанкой и длинными светлыми волосами, туго затянутыми в хвост на затылке. Отабек почувствовал, как внутри что-то оборвалось и закупорило лёгкие. Но потихоньку исчезнуть из тренерской ему не позволил встрепенувшийся Пьер: — А, Отабек, заходи. Мы тебя ждали. — Доброе утро... — пробормотал Отабек, стараясь не буксовать языком на этой противной английской «р». — Проходи-проходи, — протянул к нему руку Пьер. Он выглядел одновременно взволнованным, расстроенным и виноватым. Другой рукой он указал на утреннего гостя: — Вероятно, вы уже знакомы. Отабек, это Юрий Пли... — Я твой новый тренер, — бесцеремонно перебил человек, поднявшись со стула во весь свой немалый рост, и обернулся. Мартовское солнце щедро осветило острые черты лица, сурово сдвинутые брови и пронзительные зелёные глаза — точно такие, какими их запомнил Отабек, когда в последний раз видел его так близко. Захотелось ущипнуть себя за локоть: либо Джей-Джей плохо постарался и не до конца разбудил Отабека, либо перед ним действительно стоял сам легендарный Юрий Плисецкий. — Простите, что? — переспросил Отабек хотя бы для того, чтобы убедиться, что это не сон. — Ничего, для фигуриста тугоухость не порок, а художественная особенность, — серьёзно отозвался Юрий Плисецкий, скрестив руки на груди, и снова стал похож на грозного себя, каким был не так давно в аэропорту. Пьер за его спиной почему-то продолжал виновато молчать. — Вы специально прилетели сюда... чтобы тренировать меня? — ещё раз попытался Отабек. Это звучало настолько бредово, что он и сам себе не верил, и ожидал, что оба тренера сейчас рассмеются и всё объяснят. — Нет, это ты летишь со мной обратно в Россию. У меня там команда без присмотра осталась. — Но как же, у меня здесь контракт... — Уладили уже. Не так ли? — Юрий Плисецкий угрожающе покосился на Пьера, и тот капитулировал без боя: — Отабек, послушай, тебе не о чем волноваться. Если ты считаешь, что для тебя так будет лучше, то давайте решим это как-то полюбо... — Собирайся. Живо, — почти рявкнул Юрий Плисецкий, одним резким движением задрал рукав пиджака и взглянул на часы. — Самолёт в четыре тридцать. Отабек сглотнул, не в силах выдавить хоть что-нибудь адекватное. Что конкретно требуется сейчас решить, он тоже не понимал. Его не покидало ощущение, что за него всё давно решили, тогда что он должен сейчас сказать или сделать? Юрий Плисецкий упёр руки в бока и навис над ним, заставив рефлекторно сделать шаг назад. — Только не говори мне, что никуда не собирался и вообще вы всё это устроили ради шалости, — прошипел он по-русски, как будто его английский звучал недостаточно пугающе. — Я ничего не устраивал! — отмер наконец Отабек, ощутив, как язык отсох от нёба, и даже не заметил, что сам переключился на русскую речь. — Если это всё из-за того видео, то я не знал, что меня снимают. Это была случайность. — Как и то, что ты сейчас здесь, — небрежно, но на этот раз без осуждения бросил Юрий Плисецкий и снова посмотрел на часы. — Время пошло. Пьер так ничего больше и не объяснил. А через три часа Отабек вместе со своим внезапным новым тренером вышли из такси у терминала международного аэропорта Монреаль-Мирабель. Разговор не клеился. Почти всю дорогу Юрий Плисецкий молчал и выглядел раздражённым, невыспавшимся, измотанным и от этого — ещё более грозным. Отабек только опасливо косился и не решался задать ни одного из сотни разрывающих его вопросов. В итоге он осмелился открыть рот, только после регистрации на рейс, на полпути к зоне досмотра: — Юрий Сергеевич, а как же всё-таки мой контракт? Тот резко остановился, обернулся, помолчал. С сомнением в глазах спросил: — Откуда знаешь? — Что? — Что я Сергеевич. «Я много чего о вас знаю», — чуть было не брякнул Отабек, но вовремя прикусил язык. Живо переформулировал в уме и ответил более-менее нейтрально: — Не такая уж тайна для олимпийского чемпиона. Юрий Сергеевич хмыкнул, поправил ремень сумки на плече и пошагал по коридору дальше, чуть заметно прихрамывая на левую ногу. Отабек без труда его догнал, но доставать расспросами и дальше постеснялся. Казалось, Юрий Сергеевич нарочно делал вид, будто ничего особенного не случилось, никого он с собой не звал и вообще, «мальчик, ты чей?». Так что ещё раз напомнить о себе Отабеку удалось только после досмотра, когда они обувались на скамейке у стены. — Так что с моим контрактом? — Вот же зануда... — цокнул языком Юрий Сергеевич, застёгивая пряжку ремня на поясе. — Нет больше контракта, всё. Со мной подпишешь новый. Жить будешь в общаге для спортсменов, десять минут пёхом от ледового. Ещё вопросы? Вопросов оставалось уйма: деньги за билеты, неустойка, гонорар, условия договора, новые сроки, хотя бы мнение о видео, если всё дело действительно в нём. Отабек честно пытался, задавал их по одному, с перерывами, завуалированно и подчёркнуто вежливо. Но на каждый такой заход Юрий Сергеевич только устало зевал и скрещивал на груди руки. А ещё через полчаса объявили посадку, и Отабек сдался. В конце концов, не этого ли он так жаждал, не об этом ли в пьяном угаре сам же и просил? Как-нибудь разберётся по ходу дела. Наверное. — Можно я сяду у прохода? — попросил Отабек, когда они затолкали сумки на полку для багажа. Юрий Сергеевич смерил его долгим взглядом, но молча занял место у иллюминатора. Отабек расположился рядом, вытянул ноги, как смог, откинул голову и отчаянно понадеялся, что хоть в этот раз не придётся просить воды до взлёта. Номер не прошёл. Чуть только самолёт пришёл в движение и начал рулить к полосе, от затылка ко лбу точно прострелило и монотонно заныло знакомой болью. Пальцы похолодели и мелко задрожали — Отабек крепко сжал ладонью подлокотник. Брови сошлись на переносице, Отабек с силой потёр лоб свободной рукой, стараясь разгладить, успокоить, убаюкать. Блистер лежал во внутреннем кармане куртки, надо только достать. И не уронить. И вызвать стюардессу, попросить воды. Кто-то толкнул его под локоть. Отабеку потребовалось несколько секунд, чтобы отвлечься от навалившейся тугой боли и осознать, что толчок прилетел не со стороны прохода. Он открыл глаза. Юрий Сергеевич внимательно наблюдал за ним с тем же странным, то ли выжидающим, то ли изучающим выражением лица. — И часто это с тобой? — Нет, — быстро ответил Отабек. Опустил взгляд, выдохнул, стиснул подлокотник ещё крепче. — Да. Перед каждым рейсом. Или выходом. — Стрессуешь, — констатировал Юрий Сергеевич, скорее, как вывод для себя. — Таблетки есть? Пей давай, не терпи. — Да, сейчас. Воду ещё не... Отабек осёкся на полуслове, когда Юрий Сергеевич выудил откуда-то полупустую крохотную бутылку, протянул ему. Отабек взял без вопросов, хотя вопросов хватало. Дрожащими пальцами выцарапал из кармана блистер, затем таблетку, запил, вернул бутылку. Юрий Сергеевич тут же опрокинул в себя остатки, мотнув головой так, будто тоже что-то принял. Сунул пустую бутылку в карман кресла перед собой, погладил левое колено, застегнул куртку до горла и закрыл глаза, устраиваясь. — А теперь цыц, — буркнул он. — Я планирую выспаться за прошедшую ночь. И тебе советую, прилетаем на рассвете. Самолёт наконец выполз на взлётную полосу и начал разгон.