***
Найти тренерскую каморку оказалось непросто. Охранник указал куда-то в эту сторону, но дальше в путанице коридоров, лестниц и дверей впору было бы ожидать встречи с Минотавром. Отабек достал телефон, повертел в пальцах и сунул обратно в карман. Толку-то, даже номер у тренера не взял. Оглядевшись ещё раз, Отабек выбрал самый светлый коридор и прикинул, часто ли тут моют полы — в случае чего хоть уборщица выведет в цивилизацию. Взгляд зацепился за развешенные по стенам рамки. Вблизи оказалось, что это портреты, целое множество: детские и взрослые, постановочные и с турниров, общие фото и вырезки из газет. Галерея почёта или памяти, догадался Отабек. А ещё через секунду он услышал приглушённый стук и гулкие отзвуки чьей-то ругани за стеной. Дальше он шёл на голос, пока не добрался до малопримечательной деревянной двери в конце коридора. Портреты на стене рядом едва заметно дрожали, лёгкая вибрация, казалось, прошлась даже по полу. Из той же двери в коридор вышел хмурый Яков Карлович. Завидев Отабека, он сделал ещё более сложное лицо и сказал: — Прежде чем входить, рекомендую сосчитать до тридцати. А лучше — до ста. За стенкой опять грохнуло. Отабек вздрогнул вместе с портретами. Яков Карлович поправил шляпу, застегнул пальто и удалился, тихо бормоча что-то под нос. Отабек осторожно приоткрыл трясущуюся дверь. — Мне плевать на цемент и плитку! — рычал в трубку Юрий Сергеевич. — Ремонт крыла — это ваше дело. Вообще, что ли, мест нет?! Отабек тихо проскользнул внутрь, чуть не споткнувшись о загнувшийся край линялого и вытоптанного ковра. В небольшой душной каморке как будто никогда не проветривали, хотя окно имелось. Застоявшийся воздух пропах дешёвым кофе, старой мебельной кожей и чуть уловимо — алкоголем. — А мне нужно, чтобы мои спортсмены были живы и здоровы, ясно? Никифоров должен жить один. Да, особенный! Что? Поповича, говорю, куда дели? Подслушивать никогда не входило в привычки Отабека, но он решил, что в таком тоне телефонный разговор долго не продлится, а шнырять между кабинетом и коридором казалось несолидно. — К борцам? Поповича — к борцам?! А его семье за увечья вы потом отвечать будете? Юрий Сергеевич пнул ножку ближайшего стеллажа. Отабек сразу узнал тот самый грохот, который слышал из коридора. Удар получился неслабый: на полках, отдаваясь эхом чужого раздражения, мелко затряслись папки, книги и коробки. Отабек так и не понял, в какой момент разговор закончился: Юрий Сергеевич просто опустил руку с зажатой в ней трубкой, но с собеседником так и не попрощался. — Юрий Сергеевич? — осторожно окликнул Отабек. Тот дёрнулся на звук, вроде бы не зло, но нервно отозвался: — А? Ты здесь откуда? — Оттуда. — Отабек неловко кивнул на дверь. — Я, наверное, зайду позже, если вы заняты. — Нет, постой. — Юрий Сергеевич бросил телефон на стол, прикрыл глаза и шумно, словно бы через силу, выдохнул. Заговорил снова уже приветливее: — Как сам? — Ничего, спасибо. — В общаге точно всё нормально? — Нормально. А что случилось? — Это я тебя хотел спросить. Родные что сказали, когда узнали? — О чём? — Отабек, казалось, совсем потерял нить разговора. — О переезде. — Юрий Сергеевич посмотрел на него, как на дурачка. Отабек моргнул. — Я ещё не говорил. — Как не говорил? Почему? — Так ведь... — Отабек запнулся. Всегда терпеть не мог всю эту сопутствующую бюрократию, но иметь с ней дело приходилось постоянно. А говорить об этом он так и не научился. — Ещё же не решено окончательно. Что-то не давало произнести вслух слово «контракт», как будто это обесценило бы всё, что случилось за последние дни. Не может быть, чтобы тренер мечты, как волшебник в голубом вертолёте, прилетел за ним на другой конец земли только ради одной бумажки, чушь какая. Отчасти Отабек по-прежнему ощущал себя будто во сне — такая же хрупкая призрачная реальность могла рассыпаться от любого неосторожно брошенного слова или громкого звука. Щипать себя за плечо Отабек не стал принципиально: а вдруг и правда сон? Судя по вытянувшемуся лицу Юрия Сергеевича, сам он о бумагах попросту забыл. — Блин, а чё молчал-то? Я ж не ты, мне память не апгрейдили. — Он принялся рыться в стопках макулатуры на полках многострадального стеллажа. — Да где это, недавно же убирал... Отабек огляделся по сторонам внимательнее. При ближайшем рассмотрении каморка оказалась уютной и с умом обставленной, только немного неприбранной: немытых кружек на столе рядом с чайником хватило бы на целую команду, стул в углу скрывался под ворохом одежды, а на полке ближайшего стеллажа рядом с небольшим цветущим кактусом лежал тюбик зубной пасты. Создавалось впечатление, будто люди здесь не только работали, но и временами даже жили. — Это ваш штаб? — Нет, тренерский штаб этажом выше, — ответил Юрий Сергеевич, продолжая перетряхивать одну папку за другой. — Но после того случая... Короче, я выбил себе отдельный кабинет. — А Фельцман? — Заходит иногда. Типа, проведать. А, вот они! — Юрий Сергеевич плюхнул картонную папку на стол и вытащил ещё не подшитые листы распечатки, разделил их пополам. — Два экземпляра, нижний правый угол на каждой странице. Щас, тут где-то ручка была. Ты совершеннолетний, так что подписи родителей не нужны. Но ты им всё равно позвони. Отабек задержал на нём взгляд — нет, не язвит и не шутит. Пьер, как и другие тренеры, чаще всего, не обращал внимания на такие мелочи, как семья, друзья и побочные интересы своих спортсменов, пока соблюдался график и режим. Юрий Сергеевич же говорил на полном серьёзе, как будто для него это было так же важно, как для самого Отабека. Он присел на грустно скрипнувший диван, взял одну из кружек со стола и, глядя в окно, отхлебнул, терпеливо ожидая, пока Отабек ознакомится с трудовым договором. Бумаги были составлены аккуратно, подробно и чётко, да и читать сухой формальный текст на русском языке было куда проще, чем по-английски. Отабек больше удивился тому, что в условиях нового договора не нашёл ни слова о выплате издержек по досрочному расторжению предыдущего — ни тому, ни другому тренеру. И заподозрил бы ошибку, если бы сам несколько раз об этом не спросил и не получил недвусмысленный приказ больше о старом контракте не вспоминать. — Ну, всё устраивает? — спросил Юрий Сергеевич. Отабек, подумав, кивнул. — Если что нужно, обращайся. Волшебства не обещаю, но будем думать, как решить. Отабек подписал каждый лист, поймав себя на том, что делает это затаив дыхание. Аккуратно сложил экземпляры на свободном от кружек краю стола и протянул руку: — Большое спасибо, Юрий Сергеевич! Я буду стараться. — Надеюсь. — Теперь-уже-точно-новый-тренер поднялся из-за стола и пожал ладонь. — Иначе зачем это всё? В ушах вдруг зашумело, по плечам рассыпались холодные мурашки, а ликующее сердце подскочило к самому горлу. Хотелось сказать что-то ещё, но под пристальным взглядом Юрия Сергеевича слова тоже куда-то подевались вместе со способностью связно мыслить. Отабек решил не портить впечатления от вполне себе удавшейся деловой встречи и уже дошёл до порога, когда его окликнули: — Да, а ты чего приходил-то? — А... так вы же музыку просили. — Бля, музыка... — Юрий Сергеевич запустил пятерню в волосы, растрепал и без того не слишком уложенную чёлку. — Скинь лучше в чат, я дома всё послушаю. В тишине и спокойствии! — прибавил он громче, почему-то обращаясь к двери. Они обменялись контактами, проверили связь, не без труда пробившись через тугодумную сеть, и ещё раз пожали руки на прощание. Финальным напутствием Отабеку стало недовольное замечание: — И завязывай с Сергеевичами, бесит.***
Весь вечер Отабек добросовестно шерстил коллекцию плейлистов в поисках песен, под которые давно хотел поставить что-нибудь своё. Не рейтинговое, не классическое, не «Отабек, надо примелькаться и понравиться», а что-то такое, от чего у самого грудь бы распирало в каждый выход на лёд. Чтобы наконец перестать повторять за кем-то другим, а сделать по-настоящему близкое, важное, ценное и посвятить своей стране. Пьер никогда не мог этого понять, хоть и пытался временами идти навстречу. Но что патриотичного для Казахстана мог сделать канадский француз — смех один. Отабек отбраковывал один трек за другим, ругая себя за то, что не догадался составить такой сборник раньше. Несколько часов он крутил треки по порядку и рандомно, подборками и по одному. Под руку лезло всё не то. Этот классный, но слишком локальный, не поймут. Эта песня красивая, лиричная, но Отабек в жизни не вытянет такой перфоманс. Вот этот микс всегда обожал, но как под него катать? Не в клубе же... Это вообще только фоном на тренировке включать для ритма. А под эту он несколько лет назад даже пытался сам накидывать хореографию. Пьер, правда, раскритиковал в хлам, Отабек и бросил. К ночи из нескольких тысяч треков в сборнике осталось около тридцати. На следующее утро Отабек, едва проснувшись, подобрал с тумбочки телефон с наушниками, устроился повыше на подушке, включил отобранный плейлист и закрыл глаза. Нужно было выбрать самые-самые, не отсылать же тренеру все тридцать. Из медитации его выдернула хлопнувшая дверь комнаты: Виктор вернулся с утренней пробежки. Уткнувшись в телефон, он молча махнул Отабеку рукой и вместо того, чтобы отправиться в душ, не раздеваясь упал на покрывало своей кровати. В комнате они с Виктором пересекались крайне редко — только на катке или иногда в спортзале. За два дня пребывания в Питере Отабек услышал от него не больше десятка слов. «Надежда российского фигурного катания» постоянно витал в облаках или зависал в гаджетах. Причём не сёрфил сеть просто так, от безделья, но целенаправленно общался с кем-то каждую свободную минуту. Весь остальной мир, а временами даже тренировки, его как будто мало интересовали — по крайней мере, с точки зрения грубой материи, — что, впрочем, не мешало ему оставаться одним из лучших в группе. И тем страннее казалась Отабеку реакция Юрия Сергеевича на новость, что их с Виктором поселили вместе. Да, они оба не очень общительны, но разве это не сводило вероятность конфликта практически к нулю? Или он боялся конкуренции фигуриста из другой страны? Тоже чушь — в мировом масштабе их федерации пока что точно не соперники... Отабек поймал себя на том, что, задумавшись, пропустил мимо ушей добрую треть трека. Остановил плейлист, вытащил наушник и искоса посмотрел на всё так же погружённого в телефон Виктора. Тот вдруг вытянул руки, ослепительно улыбнулся, щёлкнул камерой и снова застучал по экрану. Отабек не знал, какой конкретно из чертей в тот момент дёрнул его за язык, но почему-то показалось уместным сказать: — У окна свет лучше. И занавеска приличного цвета в отличие от этих покрывал. Ни один фильтр не вытянет. Виктор вскинул такой чистый, почти испуганный взгляд, как будто забыл, что он в комнате не один. Моргнул, задумался на секунду, словно переключался на другой язык, и, запросто улыбнувшись, пояснил: — О, нет, это не в инсту. — А куда? — Одному другу из Японии. Вряд ли ты его знаешь. — Кацуки Юри? Имя небезызвестного японского тренера само всплыло в памяти и потащило за собой цепочку других неловких воспоминаний. Меньше чем через секунду Виктор плюхнулся на кровать Отабека, едва не заглядывая ему в рот: — Вы знакомы?! — Ну так, немного. Мир и правда слишком тесен. И, возможно, шесть рукопожатий, о которых говорил Джей-Джей, не такая уж и глупость, как сначала посчитал Отабек. — Откуда? Ну же, рассказывай всё! — Голубые глаза Виктора горели неподдельным любопытством и готовностью внимать всему, что только Отабек ни скажет. Утренний душ оказался забыт окончательно. Отабек, вздохнув, припомнил: — В Монреале мы полгода тренировались у Селестино Чалдини. Однажды к нам на каток заглянул Кацуки Юри. Тренировка в тот день сорвалась. Мы долго их расспрашивали и слушали, как они вместе проработали два сезона, как Кацуки получил травму, как восстанавливался, как Селестино его потом готовил к миру и четырём континентам. Стали клянчить, чтобы Кацуки по старой дружбе с тренером провёл пару мастер-классов. А он вместо пары раз приходил потом каждый день в течение недели, помогал ставить программы, предлагал интересные идеи. — Скажи же, в работе он великолепен! — расплылся в полубезумной улыбке Виктор. Отабек подтянул к себе колени, отгораживаясь. Виктор тут же забрался к нему на кровать с ногами и пристроил подбородок на его колене. О понятии личного пространства он, видимо, не слышал. — Когда он на льду, это просто нечто... С этим Отабек не мог не согласиться. И вряд ли в российской школе фигурного катания кто-то стал бы так же расшаркиваться с подопечными, как это делал воспитанный японец. До сих пор неловко было вспоминать, как он уважительно кланялся и обращался на «вы» к каждому из целой группы недавних юниоров. Отабек подумал, что ему повезло вдвойне: и к своему кумиру в ученики попал, и у чужого чему-то научился. — Расскажи, расскажи о нём ещё что-нибудь! — умолял Виктор и почти гипнотизировал голубыми щенячьими глазами. Итоговый плейлист в восемь избранных треков Отабек смог подготовить и отправить только к вечеру.***
— Бабичева, Сомов, я сказал, разминаться, а не языком чесать! — окрикнул Юра, оторвавшись от записей. — Попович, марш на прыжки! Алтын — сюда. Милка наконец отклеилась от Отабека и покатилась вдоль бортика, Гошка выехал на освободившийся центр катка. Сомов продолжал разминаться, наворачивая круги по периметру. — Не позволяй им себя отвлекать, — буркнул Юра, когда Отабек остановился рядом. — Милка кого угодно заболтает, да и Гошке если на любимую мозоль наступишь, не отвяжешься потом. — Извините, Юрий Сергеевич, — бодро отрапортовал Отабек, Юра даже вздрогнул. — Сказал же, завязывай! За спиной стукнула дверь, и на лавку рядом упал Никифоров, начал торопливо шнуровать коньки. — Доброе утро. Виноват, опоздал. — Третий раз подряд, — нахмурился Юра. — Разминайся, после поговорим. Никифоров улыбнулся, затянул длинные пепельные патлы в высокий хвост, кинул протекторы под лавку, махнул рукой Отабеку и вышел на лёд. Отабек ответил вежливым кивком. Юра напрягся: — Чего, поладили? — Общие знакомые нашлись. — Не подрались? — Да нет, нормальный парень вроде. — Ну да, — скептично хмыкнул Юра. — Ясно. Ни хрена не ясно, конечно. Никифоров такой же «нормальный», как дуб у Лукоморья, одному чёрту известно, что у него на уме прячется за этой вечно блаженной улыбочкой. Но раз пока всё в порядке, можно не отвлекаться от тренировок. — Теперь по программе. — Юра протянул Отабеку его же собственный блокнот с порядком элементов. — Какой дебил тебе прыжки в произвольной расставлял? — Пьер, — удивлённо моргнул Отабек. — Кто же ещё, — скривился Юра. — Вопрос риторический, ответ очевидный: дебил тебе их расставлял. Я же видел, как ты прыгаешь, почему вся сложность стоит в первой половине? — Чтобы не устать. — А ты уставал? — Эм... — В общем, так не пойдёт. Над перфомансом ещё поработаем, но из техники надо выжать по максимуму. Произвольную перекроим, короткую вообще проще с нуля переписать. Порнография, а не программа, он бы тебе ещё фею цветов поставил. Отабек вдруг улыбнулся, словно получил внезапный подарок: брови медленно поползли по лбу вверх, тёмные губы растянулись в тонкую линию, он весь будто бы даже посветлел. — Наконец-то, — выдохнул он. — Прямо сейчас? — Разбежался, жеребец, — усмехнулся Юра. — Прыткий какой. Давай сначала на лёд, покажешь, что умеешь. Попрыгай, сколько осилишь, только без фанатизма. Давай, пошёл. Отабек оттолкнулся, и Юра вспомнил ещё одну деталь, которую тот упустил: не то забыл, не то сделал вид. — Алтын! Вернись. — Юра поманил его пальцем, склонился к нему через бортик, почти коснувшись лбом, и тихо потребовал: — Ты куда тот трек зажал, м? Его не было в списке. Всю бодрость с лица Отабека будто волной смыло: он опустил взгляд, ухватился за край футболки, задышал часто, нервно. — Юрий Сергеевич, может, не надо? — Я же просил не называть меня так. — Это личное... — Ну да, это твоё личное уже весь ютуб видел. — Я этого не хотел! — вскинулся Отабек. — Джей-Джей просто пошутил, я не знал... — Ни хрена себе шутки, такую кашу заварили, а теперь в кусты? — Юрий Сергеевич... — Алтын, твою мать! — гаркнул он, ударив кулаком по бортику. С катка на них обернулись фигуристы. Любопытная Милка как бы невзначай подкралась ближе, проехала мимо, выразительно глянула. Юра не дал ей возможности съязвить что-нибудь в своём стиле и строго заметил: — Не отвлекайся, вращения безобразные. Центровку я за тебя держать буду? А ну, марш заново! — И не весь ютуб, — буркнул Отабек. — Там и тысячи просмотров не набралось. — Это, конечно, в корне меняет дело, — фыркнул Юра и протянул руку: — Давай. — Что? — Песню, что. Или думаешь, зубы заговорил и свободен? Давай-давай, ты с телефоном сегодня, я видел. Отабек, тяжело вздохнув, вывалился из калитки на прорезиненную дорожку. Доковылял до скамейки, где лежала олимпийка, покопался в кармане, достал вместе с наушниками. И с невозможно виноватым лицом протянул Юре. — Да не бойся, я не шарюсь по чужим телефонам, — успокоил его Юра, вертя в руках красные затычки. Навороченные какие-то, импортные, небось. — Включи и заблокируй, если хочешь. Давай на лёд, начнём с произвольной, а я пока послушаю. Он уже почти забыл услышанные обрывки мелодии, хотя смотрел запись несколько раз. До сих пор они не складывались в цельную композицию, а служили скорее внезапным фоном такого же внезапного видеоряда. Но чуть только наушники проснулись звуком, как простая и лёгкая трогательная мелодия сразу разлилась по груди, обволокла воздушной флейтой и укутала трелью в гитарный звонкий перезвон. Мы рассыпаны, как драже... В твоем ЖЖ обжигает новый пост в полный рост. Больше никаких инструментов Юра не расслышал, да и не надо было. Мотив повторялся из куплета в припев и дальше, а негромкий бархатный голос почему-то казался смутно знакомым. И — текст. Слова. Фрагменты, которые он расслышал тогда, и фразы, которые узнавал сейчас заново, отзывались где-то внутри, резонировали с собственным пульсом, разгоняли по венам кровь, мурашили шею и плечи. Как будто спустя долгое время наконец добрались до настоящего адресата. Собирай меня, собирай меня, Словно волосы в хвост. Отабек на льду работал рассеянно, то и дело тянулся к затылку, оглядывался на Юру и, казалось, совсем не думал о программе. Наверняка, напутал в элементах, не прыгнул всё, что мог, Юра и сам следил вполглаза. Ничего, разберут, нагонят. А пока чем чаще Юра ловил на себе его пытливый взгляд, тем более отстранённо старался смотреть в ответ, хотя это оказалось сложнее, чем он думал. У твоих инициалов горечь тысячи вокзалов, Тех, что я оставил навсегда. Незачем выдавать ещё не оформившуюся идею, только не при всех, но картинки из недавнего видео всё настойчивее накладывались на кадры собственных воспоминаний, Юра уже мысленно видел, как это может быть. А главное — что это вообще может быть! Может быть... Надо только поговорить, убедить хотя бы подумать. И не при всех, а когда группа разойдётся. У твоих постов эхо аэропортов тех городов, В которых я не побываю... Отабек остановился у бортика сам, без приглашения, через несколько секунд после окончания трека, как будто нарочно засекал. Или прогонял про себя. Юра снял наушники, аккуратно сложил их с телефоном на Отабековой олимпийке, подобрал блокнот с записями и обернулся, держа самое нейтральное из всех возможных выражений лица: — Давай произвольную ещё раз, только теперь в полную силу. Отабек молча подчинился. Катал и прыгал внимательнее, по сторонам больше не озирался, слушал, кивал и повторял столько раз, сколько было велено. Юра старался делать то же самое: держать обычный темп занятия, отложить на время все революционные идеи и вовремя переключать фокус внимания с одного фигуриста на другого. Тренировка будто бы удлинилась вдвое. Концентрации на всё сразу не хватало, мысли так и норовили расползтись из настоящего в давно ушедшее прошлое и относительно ближайшее будущее. Юра несколько раз ловил себя на том, что, задумавшись, отстукивает пальцами по бортику рисунок песни. Вот ведь, зацепило, застряло в мозгу. И не отстанет теперь, пока они хотя бы не обсудят концепт. Когда фигуристы гуськом стали покидать лёд, Юра не сразу сообразил, зачем к нему подошёл Никифоров. Точно, он же выговор обещал за опоздание. Но вместо разъяснительной беседы Юра только махнул рукой: — Некогда сейчас, гуляй. Но учти, повторится ещё раз — так легко не отделаешься. Никифоров просиял и бесшумно исчез вместе с вещами. Только тогда мотавший круги вместо заминки Отабек подъехал к калитке, немного неловко закрыл её за собой и присел на скамейку рядом с Юрой. Справа, заметил тот. Запомнил, что ли, про колено? — Ну как? — спросил Отабек после длинной паузы, глядя под ноги и не уточняя, что конкретно «как». Зачем, и так понятно же. — Хорошая песня, — честно ответил Юра. — Кто это поёт? Отабек снова надолго замолчал, утёр пот со лба, опять вцепился в край многострадальной футболки и наконец ответил: — Я. Юра почти не удивился ответу, догадался уже, почему голос показался знакомым. Конечно, немного другой. Может, изменили, подкрутили, чтобы стало не слишком узнаваемо. А может, просто тембр так сильно отличается во время пения. — А песня чья? — Тоже моя. А вот это уже интереснее. Юра облокотился на здоровое колено, подпёр кулаком подбородок, сказал: — Ну, круто же. Давно пишешь? Отабек едва заметно кивнул, потёр ладони друг о друга, уставился в пустоту перед собой. И только спустя ещё одну длинную паузу заговорил: — Той осенью мы готовились у Селестино в Монреале. Лео и Джей-Джей подарили мне на день рождения запись одного трека в профессиональной студии. А у меня... В общем, незадолго до этого я написал песню. Подумал тогда, что выпал хороший шанс её, ну... увековечить, что ли. Юра слушал молча. Откровение и так давалось Отабеку нелегко, он говорил нескладно, сбиваясь и оговариваясь, подолгу подбирая слова, как будто никому раньше не рассказывал. — У меня там не было знакомых музыкантов, но хозяин студии сам вызвался помочь, пригласил флейтиста. Так получился трек. Я специально оставил песню на русском языке. Чтоб никто из них не понял, о чём она и... вот. Я никуда её потом не загружал, не предлагал слушать. Она так и осталась... личная. — Вы с этими ребятами — ну, которые запись подарили, — вместе тренировались? — Тренировались, отдыхали, жили вместе, ездили на сборы. Подружились. Юра задумался. Подружились, надо же. Говорит, не было знакомых музыкантов, однако же приятелей у Отабека таким манером за годы разъездов должно было завестись немало. Даже странно, он ведь совсем не производил впечатления души компании, как тот же Никифоров, например. Джей-Джей, понятно, это тот крикун из аэропорта. А второй, наверное, Лео де ла Иглесиа, недомексиканец, который катает за Америку. Нормально он так народами дружит... — А что за общие знакомые у вас с Витей вдруг нашлись? — Кацуки Юри. Вы, наверное, слышали о нём. Юра фыркнул. Ещё бы, все уши прожужжали, хотя до тесного сотрудничества дело так и не дошло, слава бюрократам федерации. А то ещё неизвестно, отмазывают Олимпийских чемпионов за убийства или нет. — А как до этого видео докатились? — Да вот... Отабек рассказывал сухо, отстранённо, делая длинные паузы между фразами. Юра столько раз пересматривал скачанную из ютуба — на всякий случай — запись, что мог бы поставить любой зуб на то, что тогда Отабек не был так спокоен. Да и сейчас не то чтобы, вон как пальцы сжались, наверное, весь нерв в кулаки затолкал. Всегда он, что ли, так? Юра достал телефон, открыл ссылку из чата с Никифоровым. Цифра просмотров увеличилась ещё на несколько сотен. Если так пойдёт и дальше, сюрприза миру уже не получится. Но чем больше Юра думал, тем реальнее и правильнее казалась его затея. — Знаешь что, — сказал он твёрдо, — раз уж ты вместе со своим плейлистом теперь здесь, давайте заканчивать этот прикол. Скажи Леруа, пусть удалит видео. Программу мы подчистим, подстроим под тебя. И оставим на финал. Чтоб в осадок выпали все — и зрители, и судьи. Внутри всё ликовало от зажегшейся идеи. Юра удивлялся сам себе: раньше он был готов горла грызть за любые утечки информации, ревностно охранял свои концепты, темы, программы, тем более те, которые ставил сам. Но если все эти годы Отабек так бережно с ней обращался, возможно, ему стоило её доверить. Отабек наконец поднял глаза, изумлённо захлопал тёмными ресницами и сдавленно просипел: — На финал... Гран-при? — Нет, блин, чемпионата России, — фыркнул Юра. — Куда же ещё? — Нет, — не раздумывая, замотал головой Отабек, — я не смогу. Меня и так судьи недолюбливают. Даже если случится чудо, и я пройду в финал... Вот так выйти с песней... Своей песней? Нет, это слишком личное. — Ты не понимаешь, о чём говоришь. Не так уж много среди фигуристов музыкально одарённых. Прикинь, какое преимущество ты получишь одним только выходом. В финале надо удивлять, а с этой программой внимание публики тебе обеспечено. Ну, за сам финал, конечно, придётся попотеть. Но разве ты здесь не за этим? Отабек снова задышал загнанным конём, поморщился, дёрнулся рукой к голове, но удержался, сцепил между собой пальцы, стиснул крепко, нервно. — Юрий Сергеевич, я же не... — Сколько раз, блядь, тебе ещё повторить? — беззлобно, но устало оборвал его Юра. — Слушай, я не против всяких «вы»-шек, если тебе так удобнее, но забудь уже, что у меня вообще есть отчество, понял? Не выношу. — Почему? — Так меня зовёт только Фельцман, когда я где-то проштрафился. Или другие фигуристы... когда подъебнуть хотят. Короче, считай это частью оплаты за тренировки. — Юра нахмурился, состроил самое строгое лицо, на какое был способен, и почти серьёзно пригрозил: — Если надо будет, я это и в договор внесу, ясно? Отабек растерялся ещё больше. Но зато вроде расслабился, отвлёкся, перестал ломать себе пальцы и оставил в покое футболку. — А если и дальше будешь забываться, я решу, что ты нарочно надо мной издеваешься, и тренировать больше не стану. — Держать серьёзную мину сил уже не хватало, Юра дёрнул ртом, чтобы хоть немного стало похоже на оскал: — Ну чего уставился? Да — нет? — Я постараюсь, Юр-р... тренер. — Ок, на первое время пойдёт. А насчёт программы всё-таки подумай. Отабек кивнул, нацепил на лезвия чехлы, поднялся со скамьи и направился к выходу. Юра стоял и смотрел ему вслед, отмечая про себя: осанка в порядке, рост подходящий, комплекция крепкая. Может, пластичности не хватает, зато выносливость должна быть выше среднего, тоже плюс. Что же с тобой не так? Почему не можешь нормально катать? Все данные ведь есть. — Ты домой звонил? — на всякий случай спросил он вдогонку. Отабек застыл на месте, обернулся со сложным лицом, сознался: — Не успел. Сначала музыку долго собирал, потом Виктор пришёл... — Лучше не тяни, — перебил Юра. — Пусть знают, где ты, как ты, что жив-здоров и всё в порядке. И им легче будет, и тебе. — Хорошо. Отабек ушёл. Юра вытащил телефон из кармана, потупил в экран. Ему самому звонить давно уже было некому. О его делах справлялся разве что Яков Карлович, иногда Лилия. И не поймёшь, переживали они за него самого или за десяток фигуристов, которых хрен знает на кого оставить в случае чего. Он давно уже взрослый. И он один. Нет, просто сам по себе, как кот. На плечи опять навалилась уже ставшая знакомой парадоксальная тяжесть: как может давить пустота, вакуумное ничто? Как-то, оказывается, может. Юра облокотился на бортик и завис в этой пустоте, в тупой прострации без единой мысли в голове. Стоял и смотрел на лёд до тех пор, пока в двери не ввалилась галдящая толпа юниоров Фельцмана.