Детство. Отрочество. Революция.

Хоуп не сразу понял, что проснулся. Хлопнувшая дверь и голос матушки, раскрывающей шторы, проникали в утренние грёзы частями, и он только нырнул глубже под тёплое одеяло. А сон был так хорош: жаркое безоблачное лето, они с братьями и Линой пускали воздушных змеев, но её змея унесло ветром, и вот – Хоуп, под всеобщие восхищённые взгляды, почти долез до вершины высоченного дерева и почти… Он резко подскочил. Сегодня Лина уезжает! Хоуп повернулся и увидел, что сестра уже сидит, насупившись, на стуле у окна, пока мама рассчёсывает её темные и непослушные, как у самого Хоупа, волосы. – Правильно, ты тоже поднимайся. Нечего разлёживаться до полудня, – строго сказала мама, пока он слезал с постели. От очередного движения расчёски Лина ойкнула. – Терпи, дорогая. В первый день нужно выглядеть безупречно, все будут смотреть на тебя. Держи голову! Она сонно кивнула и ещё раз вскрикнула, на этот раз – тише. А ведь они собирались сегодня проснуться пораньше и всё-всё успеть! Ещё в мае, когда отец вернулся с войны, родители объявили, что, раз близнецам теперь по семь, и они уже взрослые, то осенью они отправятся учиться: Хоуп в гимназию, а Лина – в пансион. У них было всё лето, но так обидно не хватило этих двух предрассветных часов. Хоуп подбежал к Лине и уселся на ковёр напротив, она улыбнулась самым краешком губ. Говорить при матушке будет неловко, но лучше так, чем совсем никак. Нужно обсудить, какие письма писать друг другу, как подготовить новую – отныне отдельную – комнату Лины к моменту, когда она вернётся на каникулы. – А давай… – начал он, но мама уже затянула пучок на голове Лины. – А ну не мешайся, – махнула она Хоупу. – Эвелину нужно переодеть. Выйди. Хоуп хотел спорить, но Лина, опустившись со стула, мягко положила руку ему на плечо: – За завтраком, – шепнула она и покорно последовала за матушкой к одежному шкафу. Поняв, что сейчас он ничего не добьётся, Хоуп набросил поверх пижамы великоватую ему шерстянную кофту – когда-то она принадлежала старшему брату – и вышел в коридор. Там было сумрачно, и птицы, нарисованные на обоях, будто тоже дремали среди белых цветов. Хоуп подошёл к птице напротив двери и погладил её по клюву. Прошлым летом они с Линой нарисовали ей маленькие рожки, а этого до сих пор никто не заметил. Сначала было трудно смотреть на место преступления и не смеяться, когда они проходили мимо. Особенно вдвоём. Но теперь рожки стали их самой настоящей тайной, которую они научились хранить. Глядя на блестящие прожилки перьев, Хоуп помрачнел и тяжело вздохнул. Ему очень не хотелось, чтобы Лина уезжала. Он уже скучал по ней. В доме было тихо: Лазарь обычно просыпается к самому завтраку, а отец уехал в командировку куда-то в Казань. Он даже показал перед отъездом, где Казань находится, и теперь, когда становилось особо тоскливо, Хоуп иногда находил её взглядом на карте. Он покрутился вокруг себя, походил взад-вперёд по коридору, и тут его осенило. В один прыжок он вновь добрался до двери и ворвался в комнату. – Мам, а можно я… Мама вскрикнула. – Хоуп Беннетович Тревельян! – громко сказала она. – Кто позволил тебе вламываться в комнату, когда здесь переодевается девушка?! Хоуп взглянул на Лину. Она завязывала передник поверх нового школьного платья. Покосившись на мать, она только растерянно пожала плечами. Но Хоуп знал, что нужно делать. Сцепив руки за спиной, он опустил голову и уставился в ковёр. – Прошу прощения, матушка. Я не должен был так поступать. Он поднял глаза. Мама, забыв о своём возмущении, крутилась вокруг Лины и перевязывала ей бант на переднике. Хоуп, всё ещё окрылённый гениальной идеей, воскликнул: – А можно я провожу девочек до института? Услышав предложение, Лина широко улыбнулась и посмотрела на мать. – Исключено, – отрезала та. – Сейчас на улицах вдали от дома опасно. Я говорила вам, что чернь бунтует. – Но с ними поедет дядя Нортман. Он всех защитит! А я ему помогу! Хоуп не очень понимал, кто такая Чернь, и как она бунтует. Мама называла его бунтарём, когда он отказывался есть кашу. Вряд ли опасность, из-за которой дядя Нортман пропускает службу, как-то связана с кашей. Но Хоуп точно знал, что не бывает опасностей, с которыми папа или дядя Нортман бы не справились. – Ты будешь ему только мешать, – мама убрала за ухо красивую медную прядь и, наконец, перестав поправлять на Лине одежду, повернулась к Хоупу. – Тем более у тебя завтра первый учебный день. Ты готов? – Да, матушка. Я всё сделал. Можно я хотя бы до дома тёти Сильвии и дяди Нортмана вас провожу? Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста… – затянул он. Лина присоединилась, и они вместе принялись осаждать маму бесконечным хоровым “пожалуйста”. – Ладно, – не выдержала она. – Если успеешь переодеться к завтраку. У Нортмана дела после поездки, и он не может ждать нас до вечера. – Спасибо! – подпрыгнула Лина и обняла мать. Хоуп тоже бросился бы обниматься, празднуя победу, но время бежало неумолимо, и он поспешил к шкафу с одеждой. В дверь постучались. Мама позволила войти, и в комнату заглянула Светлана – старшая служанка, помогающая по хозяйству. – Агнесс Филипповна, завтрак готов. Прикажете накрывать? – Да, мы сейчас спустимся. Светлана, поклонившись, ушла, и мама легонько толкнула Лину к выходу. – Не сутулься, Эвелина! – успел расслышать Хоуп, прежде, чем дверь захлопнулась. Он суетливо сбросил пижаму, натянул брюки и запутался в пуговицах рубашки. Непослушными руками застегнул их снова. Сделать всё нужно как можно быстрее: если он не успеет к утренней молитве, мама рассердится и передумает брать его с собой. Он оделся и побежал в коридор, но в пути передумал, резко остановился и подошёл к тумбочке. Среди книжек и коробочек с солдатиками стояла шкатулка с главными хоуповыми сокровищами: красивыми огарками свечей, календарями с картинками, английскими и японскими монетами, двумя гигантскими шишками и даже гильзой от патрона. Хоуп вытащил светлый камушек с ровной круглой дыркой внутри. Дырку никто не сверлил, камень сразу был таким. Прошлым летом в семейном поместье в Ялте Хоупа впервые пустили к морю, и брат с кузеном решили подшутить над ним. Они сказали, что водоросли, плавающие в море, ядовиты, и, если коснуться их, то можно умереть. Они-то уже привыкли, хорошо плавают и не боятся, а вот Хоуп… мало ли что может случиться. Так он и просидел на берегу весь день, а когда отец спросил, в чём дело, смущаясь ответил, что боится водорослей. Отец расхохотался и назвал Лазаря с кузеном засранцами. Потом он рассказал, что водоросли, по крайней мере, здесь, не могут никого убить, и даже заходил в воду в самых заросших местах, оставаясь вполне живым. Но Хоупу всё равно было сначало страшно идти в море. Когда он, наконец, решился, водоросли его не убили, а только пощекотали ноги. И море оказалось очень тёплым. Отец сильно его хвалил и вручил камень с отверстием, сказав, что такие камни очень редкие и приносят удачу в делах, в которых владельцу требуется проявить смелость. А весь оставшийся вечер он учил Хоупа плавать, чтобы незаметно подобраться и напугать… Этот камень он сейчас и держал на раскрытой ладони. После секундного размышления он сунул камень в карман, спрятал шкатулку и со всех ног бросился в столовую. По дороге он столкнулся с Лазарем и расслабился: без него матушка не начала бы завтрак. Сухо поздоровавшись, они дошли до столовой и заняли свои места. – Лазарь, доброе утро, – расплылась в улыбке мама, когда они вошли. – Доброе утро, матушка. Как тебе спалось? – Спокойно, спасибо. Ты мог бы начать сегодня молитву? Обычно молитву перед завтраком читал отец. Когда его не было – мама. Но недавно она начала просить Лазаря. Ему это очень нравилось, и в такие моменты он разве что не светился от гордости. Лазарь был уже взрослым – не таким, конечно, взрослым, как кузен Камвелл, – но Лазарю уже исполнилось девять, он шёл в третий класс, правильно выговаривал “р”, “л”,да и вообще говорил громко и красиво. Родители им очень гордились. Хоуп не представлял, что ему нужно сделать, чтобы ему тоже позволили читать утреннюю молитву, поэтому просто соединил руки и стал шёпотом повторять за братом: – Боже, очисти мя грешнаго… На завтрак была каша с безумно вкусным сливовым вареньем. Хоуп ел её левой рукой, потому что правой держал под столом за руку Лину. Но потом мама сказала, чтоб не баловались, и пришлось расцепиться. – Как думаешь, в институте будут кормить так же, или лучше? – спросил Хоуп тихо. – Я слышал, там отдельная большая кухня. – Марисса говорит, что кормят не очень хорошо. – Значит яблочное варенье вместо сливового, протянул он. – Тоже неплохо. Я буду присылать тебе печенье. – А я… – Лина задумалась. – Тоже буду что-нибудь присылать. К счастью, мама не передумала, и Хоупа действительно взяли с собой. Втроём они спустились в парадную и отправились пешком – идти было совсем недалеко. Они жили на третьем – последнем – этаже в доме со скульптурами в центре Петербурга. Мама часто ругалась, что приходится долго спускаться, но категорически не хотела жить не на последнем этаже. Дом дяди Нортмана и тёти Сильвии был в десяти минутах, и Хоуп искренне не понимал, почему они не могут жить прямо там, ведь отец – родной младший брат дяди Нортмана. Да, в доме скучные стены без птиц и цветов, зато он большой, и там есть Камвелл и Марисса с Эльзой – их дальние родственницы, которых воспитывает тётя Сильвия. Раньше, когда они собирались вместе, всем было очень весело. – … и напиши, какие у вас будут уроки, а я напишу, какие у нас, – просил Хоуп, когда они шли по влажной после ночного дождя брусчатке. – Хорошо.И напиши мне, про какие книжки вам будут рассказывать! – Обязательно, только… я ещё не все буквы умею писать. – Ничего страшного, я и так пойму! А потом ты научишься. Это совсем не сложно. Он кивнул, и дальше шли молча. Они так хотели, чтобы было как можно больше времени, чтоб попрощаться, но сейчас Хоуп понял, что совсем не знает, как это делается. Уже пора дарить подарок? Или рано? – Хоуп… – Да? – Мама не разрешила мне брать с собой Васю. Ты позаботишься о ней, пока я буду в институте? Вася – это Василиса,любимая кукла Лины. Её подарили на их общее пятилетие. Имя выбирали вместе, чтобы с куклой можно было играть и в княжну, и в богатыршу. – Конечно, – серьёзно кивнул Хоуп. – Обещаю. Перед домом дяди Нортмана уже стоял экипаж, и кучер загружал чемоданы. Вещи Лины отправили накануне, и теперь они стояли среди прочих у крыльца. – Сильвия, дорогая, здравствуй! – воскликнула мама, когда они подошли. Тётя Сильвия всегда смотрела строго, даже когда улыбалась. У неё были светлые волосы, светлые глаза, и она напоминала Хоупу Снежную королеву из сказки. Он не помнил, чтобы она его когда-либо ругала, но всё равно невольно ёжился под её взглядом. – Здравствуй, Агнесс, – кивнула она. – Хоуп. Эвелина. Хоуп поклонился, а Лина присела в реверансе. – Мариссочка так похорошела, – прощебетала мама, трепля по щеке их троюродную сестру. Чтобы не мешать взрослым, Хоуп с Линой немного отошли.Хоуп хотел поздороваться с Эльзой, но она уже залезла в повозку и смотрела в другую сторону, ни на что не реагируя. Камвелл не пришёл их провожать. Хоуп слышал, что он теперь староста, и у него важные дела в гимназии. Но ведь учебный год начнётся только завтра… А вдруг это связано со страшной Чернью и её бунтом? Хоупу стало не по себе, и он обнял Лину за плечи. – С тобой ведь всё будет хорошо? Она обняла его в ответ. – Конечно, будет. Ну… я надеюсь. Она сказала это как-то неуверенно и печально, и легче от таких слов не стало. Хоуп засунул руку в карман и вытащил камень-талисман. Он лёг Лине в ладонь, и Хоуп пояснил: – Его подарил мне папа, а теперь он будет защищать тебя. Лина приблизила камень к глазам и рассмотрела со всех сторон. – Спасибо, – она спрятала талисман в нагрудный кармашек. – У меня тоже есть подарок. Откуда-то из юбок она достала небольшую куклу-берегиню в жёлтом платье с вышитыми цветами. То есть… наверное, это должны были быть цветы. – Я сама её сделала для тебя, – смущённо сказала она, протягивая подарок. Очень аккуратно, будто брал в руки новорождённого птенца, он принял куклу и прижал её к сердцу. – Спасибо. Они снова обнялись и молча стояли, пока не вышел дядя Нортман. Все поздоровались с ним, а Хоуп, пока дядя трепал его по волосам, заметил, что на поясе у него висит самый настоящий пистолет. Теперь, держа в руках куклу и глядя на улыбающегося маме Нортмана Робертовича, Хоуп, наконец, смог успокоиться. – Ну что, золотце, – сказал дядя Нортман, – готова ехать? Лина в последний раз сжала пальцы Хоупа и кивнула, делая шаг к экипажу. Дядя Нортман подхватил её на руки и усадил в высокую повозку. – Не стоило, сама бы залезла, – начала мама, но дядя Нортман отмахнулся. Он крепко обнял тётю Сильвию, что-то шепнул ей, а потом кивнул на прощание матушке и запрыгнул в экипаж. Заглядывая в окно, Хоуп понял, что и не влез бы туда пятым. Кучер взмахнул руками, что-то цокнул, и по улице разнёсся стук копыт. Хоуп поднял руку и крикнул, что будет писать письма и ждать Лину на Рождество. А карман ему грела самая красивая кукла на свете. * * * На торжественном утреннем построении Хоуп стоял в новой форме. На ней, как и на кителях братьев в соседних строях, блестел ряд пуговиц, и не было ни одной пылинки. А ещё форма чем-то напоминала ту, в которой отец ходил на службу – здесь тоже был строгий высокий воротник, только отцовская форма была зелёной, а хоупова – чёрной. Как и у двух десятков первоклассников, как и у полутора сотен остальных учеников, собравшихся прохладным, но хоть сухим утром, чтобы встретить новый учебный год. Главный инспектор гимназии читал приветственную речь, а Хоуп, вытянув руки по швам, как наставляла матушка, смотрел на него из-за плеча мальчика, стоящего чуть впереди их строя. Перед построением классный инспектор представил мальчика как старосту первого класса. Хоуп очень удивился, что инспектор – высокий дяденька в очках, с длинным носом и лысиной – обращался к нему на “Вы”. Новые одноклассники почти не переговаривались между собой, после того, как их забрали от родителей и повели во внутренний двор. В основном, они вертели головой и рассматривали всё вокруг, как и сам Хоуп. Но те из них, кто всё же перекинулся парой слов, тоже очень серьёзно произносили “Вы”. Хоупа это почему-то веселило, хотя он знал от Лазаря, что так будет. По крайней мере, в самом начале. “Главное, – наставлял брат, – сразу запомнить, к кому и как следует обращаться, и следить,чтобы к тебе, как к князю, тоже обращались с должным уважением”. На словах про уважение Лазарь многозначительно поднимал вверх указательный палец. Хоуп не до конца понимал, как выглядит “должное уважение”, но помнил, что называть старосту с торчащими ушами просто по имени может только он и ещё один мальчик из класса. И это было жутко неудобно: имя он, конечно, забыл. Из всех одноклассников он знал только Шеймона Думара – они несколько раз встречались в Ялте, да Флориана Хариманна – он с братом и сестрой раньше часто бывал в гостях у матушки, и они играли все вместе, пока родители пили чай в гостинной. Но потом приходить стала только их мама, и они перестали общаться с Флорианом. Остальных одноклассников Хоуп видел впервые. А вот Лазарь знал заранее почти всех, с кем сейчас учится. Сам он стоял в строю третьеклассников, переговаривался с мальчишками рядом и, наверняка, был уверен, что беседа их совершенно незаметна. Выглядел он вполне довольным происходящим. Но Хоуп помнил, как брат бурчал всё утро из-за раннего подъёма: вставать на уроки приходится на два часа раньше, чем они привыкли за лето. Хоуп тоже не выспался и теперь срочно осваивал искусство зевания с закрытым ртом. Получалось через раз, но он очень старался. А вот Камвеллу ни зевать, ни тереть глаза, ни переговариваться было нельзя: будучи старостой, он стоял перед строем пятого класса и, похоже, действительно слушал речь главного инспектора. Хоуп с благодарностью посмотрел в спину своего ушастого старосты, за ней оказалось очень удобно прятаться от пристальных взглядов преподавателей. Лазарь как-то пол вечера распылялся, как в следующем году обязательно тоже займёт почётную должность, но Хоупу было вполне комфортно на том месте, где он стоял. К тому же, на улице холодало, поднимался ветер, и, стоя плечом к плечу с одноклассниками, он ощущал хоть какие-то капли тепла. Главный инспектор завершил напутствие напоминанием о долге перед Богом, Государем и родителями и, наконец, позволил всем разойтись по классам. Аудитория оказалась куда теплее улицы и даже – светлее: небо за окном заполонили тучи, и за партой, под крышей, в мягком газовом свете ламп сиделось даже уютно. Место Хоупу досталось во втором от доски ряду, почти в самом центре. После скучной речи он с нетерпением ждал, когда им расскажут про Александра Македонского, воздушные шары, Колумба и другие интересные вещи, о которых должны говорить на учёбе. Вошёл классный инспектор. Все встали. – Доброе утро, господа! – торжественно произнёс он. – Садитесь. Я, вслед за Грегором Георгиевичем, поздравляю вас с началом нового этапа вашего становления. Напоминаю, что меня зовут Иван Карлович, и я ваш классный руководитель. Любые возникающие вопросы вам следует обсуждать со мной. Надеюсь, что вопросы эти будут касаться ваших учебных успехов, а не проступков. Вы, собравшиеся в стенах Императорской гимназии, элита российского общества, а это налагает высокую ответственность… Вместо урока оказался скучный инструктаж. Почти час Иван Карлович говорил о правилах поведения в гимназии и о карах за их нарушение.Хоуп откинулся на спинку скамьи. Дома, когда становилось совсем скучно слушать родительские нотации, он раскачивался на стуле. Пару раз довелось упасть, но риск разбитых локтей не останавливал его. Здесь же учебное место сработано хитро: скамья, на которой он сидел, соединялась со столом. А сам стол, со всеми его ящичками и лежащими в них принадлежностями, весил столько, что раскачиваться вместе с ним уж никак не казалось возможным. Но пару раз Хоуп попытался качнуться. Для очистки совести. Не вышло, и его интерес переключился на саму парту. Тёмное дерево выглядело старым. Старее, чем стол, за которым он занимался чистописанием дома. Но это не так важно. Важнее – на парте обнаружились надписи и рисунки. Часть из них вырезана чем-то острым, часть написана чернилами. Хоуп принялся за изучение. Некоторые надписи было совсем не разобрать, а некоторые – самые понятные и короткие – повторяли слова, которые иногда говорил Лазарь. Говорил он их, только когда родителей не было рядом, и Хоуп сомневался, что их проходят на уроках. Больше всего ему понравился рисунок с дяденькой в военной форме и с густыми-густыми усами. Усы были такими большими, что превращались в крылья, уносящие хозяина вдаль, а дяденька, кричащий ругательства, очень походил на главного инспектора. Хоуп хихикнул, но тут же осёкся: именно в этот момент Иван Карлович рассказывал, сколько часов дополнительных спортивных занятий ждёт тех, кто шумит на уроках. Раздался звонок. Громкий и дребезжащий, он будто сам не выдержал и решил прервать мучения Хоупа, уже не знавшего, куда себя деть. Иван Карлович сказал достать принадлежности для следующего урока, а сам сел за специальное учительское место среди дальних парт: оттуда он будет следить за дисциплиной в классе. Началась перемена. Человек шесть повскакивали и выбежали с шумом в коридор, остальные разглядывали кабинет и потихоньку знакомились. Хоуп тоже огляделся и встретился взглядом с невысоким белобрысым мальчиком, сидящим через проход от него. Мальчик едва торчал из-за парты, и Хоуп удивился, почему его не посадили в первый ряд. – Хоуп Тревельян, – протянул он руку. – Пётр Весельский, Ваше Сиятельство, – серьёзно ответил мальчик, склонив голову во время рукопожатия. А потом лукаво улыбнулся, – а у Вас тоже что-то на парте написано? – Ага. – Можно посмотреть? – А я – Вашу, – улыбнулся Хоуп, и они с Петром быстро поменялись местами. На парте Весельского оказались написаны тоже, в основном, коротки слова, нарисованы пара звёзд и крестов. Хоупу больше всего понравился длинный список: осталось 20 минут осталось 15 минут осталось 10 минут осталось 5 минут осталось 4 минуты осталось 3 минуты осталось 2 минуты осталась 1 минута, рядом с каждой строкой много чернильных точек. Вещь полезная, но художества на собственной парте Хоупа впечатлили, всё-таки, больше. Хорошая парта. Заговорчески переглянувшись, они с Петром вернулись на места. Не успел Хоуп сесть, как кто-то похлопал его по плечу. – У меня тоже на парте есть! Тоже написали! – раздался знакомый голос Флориана. – Дайте ваши посмотреть. Вновь началось движение, Хоуп с Петром склонились над новой партой. Обнаружить удалось единственную достопримечательность – полную отчаяния надпись: “Здесь, от тяжёлой физической науки, не совместимой с жизнью, отдал Богу душу Алексей Трубецкой 20 ноября 1901 года”. Далее шли многочисленные соболезнования и пожелания счастья и здоровья покойному. Флориан хихикал в ладошку, разглядывая карикатуру на инспектора Грегора, и общим решением она была признана выдающимся шедевром живописи. Вновь раздался звонок, даже более пронзительный, чем предыдущий. Хоуп бросился за парту и быстро достал тетрадь, чернила и перьевую ручку. К началу урока надлежало подготовить все принадлежности, и, не успей Хоуп управиться до прихода учителя, дежурить бы ему по классу в первый же учебный день. В аудиторию стремительно влетел большой человек с синей папкой подмышкой. Он выглядел как некоторые папины знакомые генералы, только те обычно передвигались степенно, курили толстые сигары и по десять раз за вечер трепали Хоупа по голове. Глядя на незнакомца, Хоуп представлял, скорее, как тот этой синей папкой отвешивает ему подзатыльник. – Guten Tag, Kinder, – сказал он звучным низким голосом. – Я преподаватель арифметики и математики. Мой предмет – важнейший из тех, что вам предстоит проходить. Он учит дисциплине ума и последовательности. А потому не будем терять времени. Он так спешил приступить к своему важнейшему предмету, что забыл представиться,и староста запустил по рядам записку с именем учителя. Жаль, что не написал там ещё и своё. Хоуп уже умел писать цифры и разные знаки, но не знал, чем арифметика отличается от математики. Он старательно переписал с доски примеры. Сложение давалось легко, а вот вычитание… Не успел он дорешать последний столбец, как учитель добавил ещё. На этот раз в одном задании были действия и на сложение, и на вычитание. Хоуп нахмурился, прикусил язык и склонился над тетрадью ещё сильнее. Раньше ему не приходилось решать больше десяти примеров за раз. Да и сидел он за ними не больше четверти часа, а этот урок всё шёл и шёл. Убедившись,что никто не видит, он спрятал руку под парту и посчитал на пальцах. За спиной раздались шаги, Хоуп вздрогнул. Нет, конечно, ничего постыдного в таком счёте нет, но всё равно не хотелось быть обнаруженным. – Очень хорошо, Хариманн, – тихо проговорил Иван Карлович. У парты Хоупа он задержался едва ли секунд на десять. – Весельский, Вы не справляетесь. Вам нужна помощь? Классный руководитель объяснил Петру тему ещё раз. Подслушивая, Хоуп разобрался, в чём была и его собственная проблема. До конца занятия herr Самый-Важный-Предмет успел объяснить, как записать условие задачи, но не переносить в тетрадь её всю, и задал на дом несколько упражнений про лошадей в конюшнях. Урок закончился и, выстроив всех парами, Карл Иванович повёл их в столовую. В пару с Хоупом встал Флориан, они почти одного роста, а Пётр отправился в конец строя с остальными невысокими мальчиками. Флориану не понравилось идти в строю, и половину дороги он жаловался. За столом сидели вчетвером: Хоуп, Флориан, Пётр и мальчик, который сразу же уставился в тарелку и так громко зевнул, называя своё имя, что слов Хоуп не расслышал. На обед давали несколько варёных картофелин, котлету и кусок хлеба. Порция закончилась слишком быстро, и Хоуп, выпав из беседы, загляделся в окно. Погода портилась, и на стекле появились первые капли. От того, как качались ветви деревьев, зажатая в ладонях кружка чая казалась теплее. Хоуп любил слушать завывания ветра, сидя в тепле, но все вокруг звенело ударами вилок о тарелки и гамом четырёх классов – почти сотни человек – а потому деревья гнулись на улице будто беззвучно. Интересно, у Лины тоже сейчас дождь? Чем она сейчас занимается? У них уже была арифметика? Чем вообще занимаются в институтах для девочек? Эльза ничего не рассказывала, а Марисса показывала только альбом с очень красивыми акварелями цветов. А они в гимназии будут рисовать цветы? Тайком от матушки Хоуп утром спрятал в кармане куклу-берегиню. Он не решался её доставать, но знание, что она там, придавало сил. Он надеялся, что его талисман тоже помогает Лине, и у неё всё складывается удачно. Из мыслей о сестре его вырвал оклик: – Э, ты тут? Хоуп встряхнул головой и увидел кузена. Тот едва видно улыбнулся и хлопнул его по плечу. – Не спи! – улыбка исчезла также незаметно, как появилась, и он спросил, – ты в порядке? Хоуп встал из-за стола и кивнул: – Да. Старшая половина обедала в другую перемену, и класса Камвелла не должно быть в столовой. Хоуп огляделся – его и не было. Он напрягся: нужно было что-то сделать, о чём он забыл? Или Хоуп, наоборот, сделал что-то не то? – Что-то стряслось? – Хотел убедиться, что у тебя всё хорошо, и ты со всем разобрался. Хоуп расслабленно выдохнул и кивнул, и тут же с досадой подумал, что делает это слишком часто, как китайский болванчик. – Если что-то будет непонятно, или тебе понадобится помощь – говори, хорошо? Хоуп снова хотел кивнуть, но остановил себя: – Хорошо, – ответил он, пытаясь подражать сдержанному тону, каким здесь говорили взрослые. Сквозь толпу к ним протиснулся Лазарь. – Как дела, Хоуп? Уже получил первую пятёрку? – Нам ещё не ставили отметок. Лазарь на секунду поморщился, но, похоже, сегодня у него хорошее настроение, а потому он покровительственно сказал: – Ну ничего, успеешь сегодня. – А сам? – Камвелл бросил на него оценивающий взгляд. Такой Хоуп видел раньше только у тёти Сильвии, и боялся его до трясущихся поджилок. Но Лазарь только этого и ждал. – У меня высший балл по географии, – заявил он. Кузен отреагировал довольно сухо. Лазарь не подал виду, но, кажется, его это обидело. – Мне пора в класс, – махнул он рукой и направился к выходу из столовой. С третьего класса ученики уже сами могли ходить по коридорам. Камвелл тоже засобирался. – Помни: если что-то не так, иди ко мне или к Лазарю, – сказал он на прощание. – Привыкнешь за пару дней, а там уже старайся соответствовать тому, чего от тебя ждут. Хоупу было приятно, что о нём беспокоятся, и в голове крутились вопросы, но он знал, что, среди прочего, “ждут” от него, что он справится сам, как справляются старшие братья. А ещё ему совестно отнимать лишнее время у кузена, так что Хоуп просто поблагодарил Камвелла на прощанье. Вскоре первый класс вновь выстроили парами, и они вернулись в аудиторию. Третьим уроком стоял русский язык, у учитель поспешил сообщить: – Владение родным языком необходимо каждому из вас, господа. Не просто как дворянину или гражданину, но как человеку. А потому настаиваю, что русский язык – важнейший предмет в вашей гимназической жизни… Урок тянулся бесконечно скучно, голос лектора усыплял, а упражнение на доске вышло слишком простым. Первый месяц учитель обещал посвятить чистописанию. Хоуп уже неплохо писал. Не так красиво и быстро, как Лина, но всё же понятно изображал первую половину алфавита. Учитель и классный руководитель помогали тем, у кого не получалось, и не успевали выдать новое задание. Хоуп упёрся рукой в щёку и разглядывал портреты на стенах. Он не знал никого из строго взирающих на него бородатых мужчин, зато висели портреты в красивых рамах с золочёными листьями. После обеда клонило в сон ещё сильнее, чем утром. К счастью, урок вскоре закончился. Оставалось ещё одно занятие. – Представьте, следующий учитель тоже скажет, что его предмет самый важный, – сказал Пётр на перемене. – Вот умора будет! Хоуп покачал головой: – Он же не совсем дурак! – А мне кажется, скажет, – настаивал товарищ. – Не скажет. – Спорим? Обычно Хоуп в спорах проигрывал, но в том, что в гимназии преподают умные, пусть и занудные, люди, он был уверен. Разве отправили бы столько людей учиться у дураков? Он уточнил: – На что спорим? – На щелбан! Щелбаны Хоупа научил ставить Лазарь, и получались они отменными. Хоуп согласился. Флориан не выбрал сторону, но выступил свидетелем спора и ударил их с Петром по рукам. Теперь они с нетерпением ждали конца перемены. – История, – вместо приветствия начал с порога преподаватель, – важнейшая из наук. Меня зовут Войцех Юльевич, и я сейчас объясню вам, почему… Пётр обернулся и, коварно сверкнув глазами, подмигнул Хоупу. Тот тяжело вздохнул и растёр пальцем лоб, будто заранее ощущая тяжесть щелбана. Стараясь отвлечься, Хоуп сосредоточился на занятии. Войцех Юльевич не стал говорить про сотворение мира, Адама и Еву, первородный грех и изгнание людей из Рая – то, с чего начинается человеческая история. – Всё равно вам про это расскажут на Законе Божьем, – сказал он и перебросил мел из одной руки в другую. Вместо Рая говорили о Вавилоне, народ которого забыл Бога, но открыл движение небесных светил, начал измерять время и высадил Висячие Сады – одно из древних чудес света. Хоуп знал только про Вавилонскую башню, которую возгордившиеся люди стремились достроить до неба. Господь разгневался на них и разделил единый язык на множество разных и непохожих, на что теперь регулярно жалуются братья и Эльза. Войцех Юльевич рассказал о Башне, а ещё о царях-жрецах, и о том, что править большими королевствами и империями – очень сложно, поэтому сначала древние царства были не царствами даже, а отдельными городами-государствами. – … и это понятие, “город-государство”, вы должны запомнить, даже если забудете всё, что я вам тут нарассказывал, и даже своё собственное имя. Es ist klar? Урок закончился слишком быстро. То ли, потому что происходило что-то интересное, то ли, потому что теперь Хоупа ждала расплата за проигранный спор. Иван Карлович проверил, что все сложили принадлежности в парты и забрали нужные для домашней работы тетради. Наконец, все первоклассники гурьбой выскочили на улицу. Дождь закончился, и на песке во внутреннего двора красовались огромные лужи. Часть мальчишек тут же устроили соревнование: кто сможет достаточно сильно дуть на листик, чтобы тот доплыл до другого берега. Листья были достаточно равнодушны к любой мощности лёгких, и вскоре почти все разбрелись по домам. Лишь самые упорные принялись рвать бумагу из тетрадей, чтобы сделать настоящие кораблики и продолжить уже с ними. Хоупу предстояло ещё урок ждать Лазаря. Хотя они и жили близко к школе, матушка пока не разрешала ему возвращаться одному, а все слуги, кто мог забрать бы Хоупа пораньше, заняты подготовкой к вечернему приёму, который она проводит. Флориан и Пётр согласились подождать с ним. Тем более, у них было дело. Они завернули за угол, и Хоуп откинул со лба непослушную каштановую чёлку. – Ну, давайте, – выпалил он и зажмурился. Но ничего не произошло. Он открыл глаза и увидел, что Пётр стоит, потупив глаза в землю, а руки его спрятаны в карманы. – Вы чего? – Пошутили и хватит, – сказал Весельский. – Не стану же я и вправду бить щелбан князю. Флориан активно закивал. – Эй! – возмутился Хоуп. – Мы договаривались? Договаривались! Условия спора – это святое. – Правда можно? – удивился Пётр. – Бейте уже! Пётр, одновременно торжественно и испуганно, шагнул к нему и занёс руки с согнутыми пальцами. Раздался щелчок. На мгновение в глазах потемнело, но Хоуп устоял. Когда он проморгался, то увидел два обеспокоенных взгляда. Флориан положил ему руку на плечо, а Пётр стоял, будто собирался ловить. – Вы в порядке? – спросил Весельский. – В порядке, – ответил Хоуп, удерживаясь от кивка. – И вообще, после этого мы точно можем обращаться друг к другу на “ты”. Пётр заулыбался во все зубы, трети из которых не было, и даже Флориан немного приподнял уголки губ. Мальчики обменялись рукопожатиями и пообещали не выдавать никому произошедшего. Вскоре из гимназии донёсся ещё один звонок, и, попрощавшись с одноклассниками, Хоуп бросился к условленному месту встречи с Лазарем. Лоб всё ещё болел, и он очень надеялся, что синяка не будет. Иначе как ему всё объяснять дома? Мама напридумывает себе невесть чего… Определённо, лучше чтоб синяка не было. Пускай шрамы украшают каких-нибудь других мужчин. Лазарь стоял в окружении одноклассников и прощался. Заметив Хоупа, он притянул его за рукав. – Господа, это мой младший брат, Хоуп. Теперь учится с нами, а я за ним приглядываю. Третьеклассники взглянули на сконфуженного Хоупа, попытавшегося выдавить улыбку. Бритый смуглый мальчик представился Баррисом и заявил, что Хоупу повезло с братом, и что он всегда может на них рассчитывать. Лазарь с серьёзным лицом представил остальных друзей, и каждый присоединился к словам Барриса. Только Хоупу что-то не хотелось на них рассчитывать, особенно на этого, с густющими черными бровями, Джонатана. Взмахнув рукой на прощание, словно позволяя разойтись, Лазарь зашагал прочь от двора гимназии, в сторону дома. Всё ещё пахло мокрым песком, брусчаткой и поздним дождливым августом, пусть и не так отчаянно, как после уроков первоклассников. Хоуп едва успевал за братом, а тот дожидался его только перед дорогами, которые следовало переходить. – Тебе нужно ходить быстрее, – бросил Лазарь, когда они почти дошли. Хоуп кивнул: да, нужно. Но он ведь и так идёт быстро, как может. Дома носились слуги, покрикивала на всех Светлана, и было включено больше светильников, чем обычно: чтобы вычистить всю пыль, нужно её сначала разглядеть. Всё погрузилось в суету, обычную перед приёмами. Сама матушка руководила перестановкой мебели в гостинной: на сегодняшние посиделки, похоже, планировало прийти народу больше, чем обычно. Одновременно она глядела в зеркало, примеряя, какие серьги больше подойдут к сегодняшнему зелёному платью: жемчужные или, всё же, малахитовые. Хоупа с Лазарем матушка заметила, только, когда они вошли в гостиную. Поцеловав каждого в макушку, и, остановившись на жемчуге, она спросила об успехах на учебном поприще. Лазарь поспешил похвастаться пятёркой и тем, что граф де Копьи принёс извинения за давнюю обиду, и Лазарь простил его. – Ты у меня такой умный и великодушный мальчик, – засияла мама. – Надеюсь, Рейно-младший осознает свои ошибки и исправится. Она передала шкатулку с неподошедшими серёжкам служанке и обернулась к Хоупу: – А как твой первый день? – Я оказался в одном классе с Флорианом и Шеймусом, а ещё подружился с… – Тебе пока понятны уроки? – прервала его матушка. – Ну… да. – Удалось в чём-нибудь отличиться? Тебя хвалили? – Пока нет. – Ясно, – проговорила она, теряя интерес. Лазарь наклонил тихонько кашлянул и как бы невзначай спросил: – А пирожные на сегодняшнем приёме будут? Вопрос был чисто риторическим. Лазарь не мог не чувствовать,что откуда-то дальше по коридору доносился обволакивающий медовый аромат. После дня рождения князя Киаландэля прошедшей зимой, на который позвали даже Хоупа, пахлава, а за ней и другие татарские сладости, появлялись на приёмах почти в каждом приличном доме Петербурга. А свой дом и свои вечера матушка считала не просто приличными, а образцовыми. Тогда, на празднике, Хоупу почти не удалось пообщаться с князем, но он радовался и ореховым пирожным. – Конечно будут, солнышко, но… – наверное, матушка хотела отправить их сначала отужинать “нормальной едой”, но под взглядом Лазаря сдалась. – Бегите на кухню и скажите, что я разрешила взять вам по пирожному. Не снимая сумок, они понеслись на кухню. Пахлаву им достали прямо с противня, и она была ещё тёплой. Здорово, всё-таки, что Лазарь знает, как уговаривать матушку. И насчёт ужина она зря переживала, после сложного дня на учёбе, братья слопали всё и попросили добавки. Прежде, чем пришли гости, детей отправили в жилое крыло. Музыка и смех туда почти не доносились, и Хоуп смог спокойно сделать задачи по математике и прописи. Хоть и стемнело, время до отбоя ещё оставалось. Хоуп взялся было за солдатиков, а потом за книжку, но никак не мог собраться. То ли устал с непривычки, то ли комната была слишком пустой. Идти к гостям тоже не хотелось: мамины подруги опять будут над ним умиляться и задавать бессмысленные вопросы, будто он карапуз какой. Посидев ещё минут пять в растерянности посреди комнаты, Хоуп поднялся, переоделся в пижаму, сам спустил газ в светильнике и залез под одеяло. В конце концов, завтра рано вставать, рассудил он, да ещё и на фехтовальные занятия идти. Может, если удастся выспаться, то вечером хватит сил поиграть. И тогда он всё-таки повторит со своими солдатиками битву между персидским и вавилонским царями, после которой Вавилон окончательно пал перед персами. Он даже знал, какая фигурка будет Киром Великим – конный командир с обломанным ружьём, которого они раскрасили с Линой. Раньше это был лазаревский солдатик из наполеоновского набора. Но когда ружьё сломалось, Лазарь отдал его младшим. Хоуп с Линой пытались починить солдатика, но без отвалившейся части ружья ничего не получалось. И сейчас Хоуп думал, что вместо ружья можно сделать копьё из кусочка проволоки. Сегодня он слишком устал, а завтра всё-всё починит и обязательно расскажет Лине об этом в письме. И о Кире Великом. Хотя о Кире Великом ей в институте, наверное, тоже расскажут… Спать хотелось страшно, Хоуп постоянно зевал, но всё-таки никак не мог заснуть. Поворачавшись с боку на бок с полчаса, перевернув подушку холодной стороной раза три, и дважды поменявшись местами с одеялом, он всё-таки встал. Тихо ступая босыми пятками по ковру, будто в комнате был кто-то, кого он мог разбудить, Хоуп приблизился к постели Лины. Там, на взбитой белой подушке, как и просила сестра, лежала кукла с двумя густыми льняными косами. Скоро кровать должны перенести в новую комнату, но пока Вася охраняла место Лины. На румяные щёки падал сумеречный свет, отчего кукла казалась бледной. Хоуп задёрнул тяжёлые синие шторы. А потом аккуратно достал куклу из-под одеяла. Прижимая Васю к груди, он вернулся на своё место и улёгся на бок. Так, обнимая линину куклу, он засыпал и думал, что рано или поздно привыкнет: и к отдельной комнате, и к школе, и к тому, сколько человек теперь постоянно говорят с ним на “Вы”... Он ведь ко всему умеет привыкать.