Ты мое море

Все начиналось довольно безобидно. Насколько вообще может быть безобидным Алексей Квашонкин в своем неудержимом стремлении проявить привязанность через тактильность; его, признаться, всегда было слишком много. Саша связывал это с раздутым эго, выросшим как компенсация какой-то малоприятной детской травмы: тяжелые девяностые, Леша, и корочка черного хлеба – и почему только люди смеялись, когда тут плакать было нужно. От внимания становилось душно. «Мне хочется, чтобы тебе было комфортно на передаче», – говорил его рот, а сальные пьяные глаза оставляли липкий след на шее. «Присядь на коленочки», – Леш, правда, ты чего, ты же не Дед Мороз. Леша скорее священник из католической церкви, потому что вместо леденца в рот рискуешь получить... тоже своего рода леденец. Саше было комфортнее не быть рядом с Лехой на расстоянии вытянутой руки, потому что это расстояние всегда рассыпалось в пыль. Счетчик случайных прикосновений сбился, наверное, спустя пару часов знакомства с Лешей. «Да Леха просто со всеми сосется, когда напивается», – сказал кто-то из парней, и, черт, несмотря на то, что Саша смотрел в тот момент прямо на них, он в упор не мог вспомнить, кто это говорил. В лицо бил запах дешевого пива от дыхания Леши, склонившегося к нему так, будто тот правда хотел его поцеловать. Тяжесть обнимающей руки сдавила плечи и, наверное, именно тогда впервые Саша почувствовал этот тошнотворный привкус страха загнанного животного на корне языка. Это было очередной шуткой, доведенной до абсурда, и Саша смеялся, и Леша смеялся, и все это было настолько охуительно смешно, что Смех вставал поперек глотки, ломая голос еще сильнее, давя абсурд до крайности, он будто брал сам себя на слабо: дотянешь до панчлайна или соскочешь? В чертовых масляных глазах напротив не было ни комедии, ни стыда. Никакого панчлайна не планировалось, а тут даже сетапа не предполагалось – Леша просто был бухим мужиком, который смазал алкоголем не только социальное взаимодействие, но и границы. Не свои. Его. Собственнически обхватывая запястья, рывками дергая за длинные рукава бесконечных худи, только бы меньше кожа к коже, меньше обжигающих пальцев на предплечьях, меньше открытого, ничем не стесненного прямого взгляда по венам – лезвием по свежим порезам. То самое чувство, когда обрывалась живая плоть: больно, щекотно, страшно, сладко. И теперь. Тугой узел, сплетенный своими же руками, рвался. – Леш, прекращай, – Саша стоит на какой-то очередной их вечеринке, где алкоголь, травка, группис – все то, что неинтересно, нельзя, да-да, парни, на антибиотиках. На антибиотиках годами не сидят? А я их вместо резинового члена использую. И всем – смешно, а желудок крутит горькой желчью, потому что взгляд у Леши снова пьяный. Цепкий. Режет, режет, режет, режет, режет, режет, режет Он не... Нет. Пожалуйста. Он не нехочетнехочетнехочетнехочетнеможетнеможетнеможетнеможетнеможет Леш. Леша. На друзей так не смотрят. Так не трогают. Леша. Л е ш а – Почему пьяный я, а смелее ты становишься? – на губах эта блядская кривая улыбка. Саше хочется спросить: «Много девушек ей снял?» – и тут же обрывает себя, потому что: много. Потому что ты, Сань, «хороший друг, огонечек, жемчужина» – голос мягкий, веселый, глаза светлые и теплые, но руки, лезущие под бесконечные худи – г о р я ч и е. Больно. Жарко. Отпечатками ладоней по телу роспись ожогов, щетина – наждак, и до крови, до крови, до крови Как порезы Как тысячи маленьких лезвий, по твоим, Саша, рукам, шее, груди, и И дышать нечем. Весь воздух – горечь сигарет и кожаной куртки, горечь его одеколона, горечь смрада на корне языка, который приходилось глотать и глотать, а в глотке сухо. И тоже – наждак. Саша, в общем-то, далеко не сильный человек. Леша: «Тихо», и он – тише. Леша: «Потерпи, жемчужина, потерпи, мой хороший», и он – терпит. Ты терпила, Сань. В тебе ни капли правды, ни капли справедливости, в тебе – болезненная кровоточащая бездна, в которую Леша запускает свои руки, прямо по нежному розовому нутру, тянет, будто право имеет; гладит, будто ему не все равно; в глаза смотрит своими собачьими влюбленными, а Саша только одного хочет: в рожу плюнуть, пихнуть ногой, вырваться, отнять руку, отнять душу свою, бездну свою. Леша это: «Ты мое море». Саша это: «Я хочу, чтобы ты в нем захлебнулся».