***
Вечное течение широкой реки завораживало взгляд. Такая безделица и так поглощает внимание. Прошел почти год со дня Камланской битвы, а как будто миновала тысяча лет. Все, что происходило до этого сражения, осталось в памяти Морганы большим расплывчатым грязным пятном. Проще говоря, ей нечего было вспомнить о том времени. Какой-то нескончаемый пьяный дурман в голове, кипучая, вязкая и темная, как смола, кровь в жилах, неугасимый огонь в груди. Нехороший, пожирающий огонь, от которого нет покоя ни днем, ни ночью, но с которым, впрочем, быстро свыкаешься. Грубые, невежественные дикари в окружении, похожие на свору растравленных собак, которые очень забавно лают и грызутся между собой, когда кидаешь им кость. Моргана презирала их, но так приятно было чувствовать себя королевой хотя бы среди этих грязных вонючих псов. Как она порой упивалась дурным весельем в их обществе, празднуя мимолетные успехи, как жадно впитывала в себя всю скверну, какое изощренное удовольствие находила в своем стремительном падении в бездну тьмы! Какая несусветная глупость. Моргана устало положила голову Мерлину на плечо и плотнее прижалась к его руке. — Я до сих пор помню цветы, которые ты когда-то передал Гвен для меня, — проговорила она, равнодушно подняв глаза к небу, где таяли легкие белые облака. — Такие простые, такие красивые. Та ваза разбилась. Больше ты мне цветов не дарил. — Я буду дарить, — Мерлин с улыбкой поцеловал ее в висок. — Самые прекрасные цветы, такие, каких ты заслуживаешь. — Саррум однажды поймал и заточил меня вместе с Эйсузой в глубокий колодец. Держал на цепи два года, как животное, я не видела света, почти не ела, не пила. Мне иногда, правда, очень-очень редко, вспоминался тот букет. Я так злилась на тебя, мне хотелось вытравить все воспоминания о тебе, но у меня не получилось. Моргана почувствовала, как напряглись его мускулы. Мерлин провел рукой по ее волосам и успокаивающе произнес: — Не надо об этом, Моргана. Все уже в прошлом. — Если бы от прошлого было так же легко избавиться, как от старого хлама! Оно всегда будет преследовать меня. Мерлин, знаешь, как выглядит ад? — Моргана повернула голову и заглянула ему в глаза. — Ты как будто заперт в горящем доме и не можешь позвать на помощь, потому что думаешь, что снаружи никого нет. Остается надеяться только на себя, а дом все горит, горит, и ты горишь вместе с ним. Знаешь, что где-то там далеко есть люди, но у них своя жизнь, веселье, им не до тебя, они никогда не придут и не помогут. Ненавидишь их за это, ненавидишь, ненавидишь… — А в это время кто-то стоит у крыльца с ведром воды и ждет, что ты отопрешь ему дверь. — Если бы, — усмехнулась Моргана. — Не веришь? — улыбнулся Мерлин. — По тебе все скучали. Я замечал, с какой тоской и сожалением Гвен смотрит на твои вещи, как грустит Артур, когда слышит твое имя. Все хотели снова видеть тебя с нами, тебя любили, правда. Иногда я шел по коридору и ловил себя на мысли, что вот-вот увижу шлейф твоего платья за поворотом или почувствую запах твоих духов. Моргана покачала головой — какая неприкрытая, откровенная ложь! Но в эту сладкую ложь хотелось верить вопреки всему. — Ты это сочинил, чтобы порадовать меня. Я знаю, что все было не так. — Если хочешь, можем проверить. Мерлин смотрел на нее честными, чистыми глазами, маскируя свое лукавство так, что редкий человек распознал бы обман. Моргана хотела рассмеяться ему в лицо, а вместо этого расплакалась, да еще так позорно — громко и навзрыд. Мерлин обнимал ее и целовал ее слезы, а она в ответ обвивала его шею руками и сдавалась под его поцелуями. Они ни разу открыто не говорили друг другу о чувствах. Это казалось лишним, чересчур сокровенным, более сокровенным, чем жаркие ночи, которые при свете дня стыдно было вспоминать, если только ведьмы могут испытывать стыд. Чем больше времени Моргана проводила с Мерлином в их уединенном жилище, тем у нее на душе становилось и легче, и тяжелее. Легче, потому что ей нравилось любить. Тяжелее, потому что она чувствовала себя все более и более недостойной любви. Грехи и ошибки прошлого то и дело всплывали в памяти, сваливались тяжким грузом на плечи, терзали, мучили криками потусторонних голосов почище ночных кошмаров. Моргана начала бояться засыпать в темноте. По ночам на столе горела неоплавляемая — стараниями Мерлина — свеча и освещала хижину. Мерлину приходилось дожидаться, когда Моргана первая уснет в его объятьях, потом осторожно перекладывать ее на подушку, чтобы не проснулась, и уж только после гасить свечу и спать самому. — Как я могла быть такой слепой и бессердечной? — спросила его однажды Моргана, в тусклом ночном свете вычерчивая пальцем замысловатые узоры на его груди. — Как ты можешь быть со мной после всего, что я натворила? Ты должен презирать меня. — Я люблю тебя, в этом секрет, — ответил Мерлин, не открывая прикрытых в неге глаз. Моргана вздрогнула, но то была приятная дрожь. Никто за всю жизнь никогда прямо не говорил ей «люблю», кроме отца в далеком детстве и, пожалуй, единоутробной сестры, которая и научила ее заповедям жестокости. Моргана не обвиняла Моргаузу — Моргауза сама была жертвой, одной из многих магов, совращенных идеями властолюбия и мести. — А ты любил кого-нибудь еще? — с почти невинным любопытством и затаенной ревностью спросила Моргана. — Однажды. — Не меня, конечно?.. — Так, как тебя, еще никого. Это было давно, просто это было… по-другому. А ты любила? — Нет, — Моргана улыбнулась. — Не считая детских глупостей, а впрочем… нет, нет. Твоя прошлая любовь была лучше меня, — добавила она с сожалением. — Она была монстром. Обращалась по ночам в монстра и убивала людей, но она делала это не по своей воле. — Ну, надо же, — Моргана удивленно хмыкнула. — У нее, по крайней мере, было оправдание, а у меня его нет. Мерлин обнял ее крепче и прижался подбородком к ее макушке. — Нет ничего выдающегося в том, чтобы всегда стоять на стороне добра. Это кто угодно может. А вот побывать на другой стороне и вернуться обратно могут только настоящие герои. — Не понимаю, отчего во мне все так перевернулось, перепуталось, — говорила Моргана приглушенно. — Я же считала, что я поступаю правильно. Все вокруг неправы, все лживы, лицемерны, жестоки, отвратительны, одна я стою за правду. Я же в это верила, Мерлин. Как подумаю, сколько горя я всем принесла, так становлюсь самой себе противна. Знаешь, Изиды были правы: человечество уродливо, и я тому пример. — Изиды плохо тебя знают. — Шутишь? Они не говорят от себя, они возвещают волю Богини. Ты не доверяешь слову Богов? — Боги не были в человеческой шкуре, им многого не понять. Моргана с улыбкой взглянула на Мерлина и рассмеялась. — Дурачок ты! — улыбка вдруг исчезла с ее лица. Моргана слегка задрожала, словно от холода, и принялась горячо целовать любимого. — Прости, прости меня, прости! — выдохнула она ему в губы. — За все прости! — Моргана, все может быть по-другому! — прошептал Мерлин. Моргана замерла и удивленно посмотрела на него. — О чем ты?.. — Тебе не обязательно быть изгнанницей до конца дней, — с жаром сказал он, запустив пальцы ей в волосы. — Ты достойна не только моего прощения. Ты… — Нет, — мгновенно изменившись в лице, сухо отрезала Моргана и отвернулась к стене. Мерлин растерялся. — Я только хотел сказать… — Я знаю, что ты хотел сказать. Камелот. Я больше никогда там не появлюсь, я так решила, и ты меня не переубедишь. Я не держу тебя, не имею на это права, — Моргану душили слезы, однако ее голос звучал уверенно и властно, — но не заставляй меня возвращаться в Камелот. Она услышала тяжелый вздох Мерлина у себя за плечом, а затем почувствовала на щеке прикосновение его губ. — Я всего лишь предложил. Спокойной ночи, Моргана.Часть 17. Новое начало
11 января 2023 г. в 20:45
Чудовищная несправедливость. Моргана казалась спокойной, но это было спокойствие идущего на костер или на виселицу. Хоть кричи, хоть брыкайся, хоть кусайся, а ничего уже не повернешь вспять. Если бы Моргана сейчас могла по щелчку пальцев ввергнуть мир с его землей и небесами во тьму, даже это не уняло бы боли в ее груди. Она теперь понимала, что все это бессмысленно. Вместе с ощущением обреченности маленьким тусклым огоньком теплилось, как ни странно, облегчение. Облегчение от того, что горящий ад остался позади, даже если впереди ледяная, черная пустота.
— Что теперь? — спросила она Мерлина, обхватив его за плечи.
— Не знаю, — глухо ответил Мерлин, лицом зарывшись в ее волосы.
В этой короткой фразе боли и сожалений было больше, чем во всех его высокопарных речах о добре, верности, долге и тому подобной чепухе. Моргана почувствовала его боль всем своим существом, и оказалось, что они оба чувствуют одинаково. Дети Старой Религии, разные, как свет и тьма, день и ночь, пламя и лед, и такие похожие одновременно. Вся разность между ними была в сердцах, в умах, в убеждениях, но не в их природе. Они суть одно — единая плоть и единый дух уходящей в прошлое магии. Вот почему Моргана с самого начала неосознанно тянулась к Мерлину, вот почему ее так отравляла вражда с ним, вот почему она позволяла ему так обнимать себя теперь.
— Ты уйдешь? — вновь спросила Моргана, и голос ее звучал неожиданно робко и нежно, как не звучал уже тысячу лет.
— А ты хочешь, чтобы я ушел? — Мерлин отстранился и посмотрел на нее. Во взгляде его небесно-синих глаз причудливо смешались тоска, надежда и восхищение.
— Нет, — Моргана мотнула головой, чувствуя в ногах предательскую слабость.
Как она, должно быть, глупо и беспомощно выглядела в его глазах в эту минуту! Мерлин не смеялся над ней, не торжествовал, не злорадствовал, не читал проповедей, не проявлял того гадкого, омерзительного снисхождения победителя к проигравшей, он просто умирал душой вместе с Морганой, и за это она была готова простить ему все, лишь бы он стоял так рядом целую вечность и смотрел только на нее.
Мерлин улыбнулся и ласково очертил пальцем контур ее скул.
— Значит, я не уйду.