Тень моего света

      В убогую лесную лачугу с низким потолком едва проникал дневной свет. Моргана лежала у стены на какой-то неряшливой лежанке из звериных шкур и была серьезно больна — ее кожу покрывали крупные водянистые волдыри и красные язвы. Увидев ее, Мерлин содрогнулся.              — Моргана! Что с тобой?              — Не подходи близко! — повернув к нему голову, предостерегла его Моргана. — Мерлин, я позвала тебя, чтобы… чтобы…              Мерлин, наплевав на предостережение, вошел в лачугу и присел рядом с постелью больной. Лицо Морганы изуродовала болезнь, но в глазах Мерлина оно совсем не выглядело уродливым. Куда больше его некогда мягкие, правильные черты портила гримаса надменной злобы и жестокости, которой Мерлин теперь не видел. Навсегда ушла из глаз доброта и невинность — после всего пережитого далекий милый образ прекрасной принцессы казался нереальным, но он все еще жил в памяти, вскрывал на сердце старые раны и заставлял их кровоточить.              — Моргана, как это случилось?.. — прошептал Мерлин с жалостью, протянув руку к ее спутавшимся волосам.              Моргана разжала кулак, в котором держала черный рунный круг.              — Ты знаешь, что это? — тихо спросила она.              — Метка Дизир! — с ужасом воскликнул Мерлин.              — Я пыталась убежать от судьбы, — Моргана слабо улыбнулась ему. — Не смогла.              — Как она попала к тебе?..              — Это неважно. От суда Богини нельзя уклоняться, иначе человека постигают суровые кары и смерть, но я решила, что лучше быть мертвой, чем проклятой, терпела все, что мне ни посылалось, боролась до последнего, а теперь вдруг испугалась. Что мне делать, Мерлин? Никто не ответит на этот вопрос, кроме тебя.              — Я ничего не понимаю, — в замешательстве бормотал маг.              — Изиды проклянут меня, если я явлюсь на их суд, а если не явлюсь, то умру. Я видела это много раз во снах, а я очень боюсь проклятий, боюсь больше смерти.              — Сны ничего не значат, Моргана! Нет такого приговора, который нельзя было бы обжаловать, поверь, я знаю, о чем говорю.              — Значат, Мерлин. Я проиграла, — говорила Моргана, устало прикрыв глаза, — теперь уже точно знаю, что проиграла. И, вообрази себе, не испытываю ничего, кроме страха. Какая же я все-таки трусиха.              Мерлин осторожно взял ее за руку, стараясь своим прикосновением не причинить ей боли.              — Я обещал, что больше не брошу тебя, и снова бросил.              — Нет, ты не бросал, не в этот раз. Я ушла сама, я всегда все делала по своей воле, даже если думала, что меня вынудили обстоятельства. И, если честно, я ни о чем не жалею.              — Нет? — разочарованно вытянул лицо Мерлин.              — У меня каждый раз был выбор, подчиниться или сопротивляться, сдаться или бороться, простить или мстить. Я выбирала второе, и это было правильным.              — Думаешь?..              — Да. Только погляди, к чему это меня привело, — Моргана посмотрела на свои изъеденные язвами руки и усмехнулась. — Даже Богиня, и та отвернулась от меня.              — Но я здесь, — улыбнулся Мерлин.              Моргана посмотрела на него странным, долгим, почти нежным взглядом.              — Я знала, что ты придешь, поэтому послала за тобой Эйсузу. Знала, что придешь один из всех, и это странно, ведь мы с тобой враги. Я ненавидела тебя сильнее, чем Утера, я хотела твоей смерти, хотела, чтобы ты задыхался на моих глазах, как я когда-то, чтобы чувствовал тот же страх, что пожирал меня, чтобы погибло все, чем ты дорожил и за что боролся. И вот ты здесь, улыбаешься мне, когда все остальные давно прокляли меня и забыли. Ты ненормальный.              — Если желать кому-то смерти — норма, то я хочу быть ненормальным. Прости, я не хотел обидеть.              — Что нового в Камелоте? — полушутя поинтересовалась Моргана. — Я больше полугода не слышала никаких вестей оттуда.              — Король издал указ о запрете преследования магов, — с абсолютно искренней улыбкой ответил Мерлин. — С этого дня в Камелоте магия свободна. Больше никаких гонений и казней, лжи и страха. Все, это конец притеснениям.              Ресницы Морганы задрожали, она начала судорожно хватать ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, и отвернула голову к стене.              — Моргана, ты в порядке? — испугался Мерлин. — Тебе плохо? Ты слышишь меня? Моргана!              — Д-да, да, — слабо выдохнула ведьма. — Я… кажется, мне немного осталось.              — Я постараюсь вылечить тебя!              — Нет, лекарство тут только одно. Я должна прийти в пещеру Изид и предстать перед их судом. Только они избавят меня от чумы, но я не знаю, что за приговор они мне вынесут. Мне страшно, Мерлин, я не хочу туда идти.              — Надо рискнуть. Я буду рядом, — заверил ее Мерлин. — Идем, я помогу тебе встать. Ничего не бойся.              — Почему? — потрескавшимися губами прошептала Моргана. — Почему ты делаешь это? Ты же не обязан. Я не понимаю…              — Правда, не понимаешь?..              — Боюсь, нет, — после долгого взгляда глаза в глаза ответила Моргана.              — Давай, обхвати меня за шею, — Мерлин наклонился к ней и протянул руки.              Измученная болью, слабостью и дурнотой Моргана приподнялась с лежанки и ухватилась за Мерлина.              — Не надо, — оттолкнула она его руку, когда он попытался поднять ее, — я могу идти, только держи меня покрепче.              Они вдвоем проковыляли до двери и вышли из лачуги. Моргана зажмурилась от яркого света, ударившего ей в глаза, и спрятала лицо на плече Мерлина. Верный Эйсуза бил крыльями, ожидая хозяйку, и был готов нести ее к Белым горам. Моргана смирилась с судьбой и покорно отправилась на судилище. Лишь в тисовой роще у самого входа в пещеру Изид ее одолел неистовый, животный страх:              — Нет! — задрожала она и начала вырываться. — Не пойду! Не могу!              — Моргана! — растерянно посмотрел на нее Мерлин, не разжимая кольца рук, поддерживавшего ее. — Клянусь, с тобой не случится ничего плохого!              — Да откуда тебе знать!              — У тебя будет шанс, — уговаривал он ее, вкладывая в свои слова как можно больше убедительности. — У тебя должен быть шанс, Моргана!              — Нет, нет, нет, — словно обезумевшая, шептала Моргана. — Нет, не могу, страшно, страшно!              Ее воспаленные, вытаращенные, замутненные болезнью глаза ярко блестели и лихорадочно вращались. Собрав остатки сил, она оттолкнула Мерлина и кинулась в чащу, но, не пробежав и десятка шагов, рухнула на землю и забилась в конвульсиях.              Мерлин зажмурился, не в силах наблюдать эту картину. Ему вдруг вспомнилось, как однажды Моргана появилась на пороге его комнаты и заявила, что едет вместе с ним защищать его родную деревню от разбойников, зная, что может не вернуться назад. Такая хрупкая и такая храбрая. Может, дело было не только в благодарности за спасенного мальчика-друида? Как она прибежала посреди ночи в покои Гаюса, до смерти напуганная пробуждением магии, и умоляла Мерлина честно ответить на вопрос, что с ней происходит. Может, дело было не только в Гаюсе? Почему же Мерлин не видел, не замечал этого тогда? Почему только сейчас, когда дорога за плечами Морганы полита слезами и кровью и усеяна костями, а от нее самой остались одни ошметки? Думая так, Мерлин мечтал хоть на минуту вернуться в прошлое и прижать ее, напуганную и храбрую одновременно, к сердцу, сказать, что она не одна и ей нечего бояться.              А потом он вспомнил остовы сгоревших домов в Нижнем городе и разрушенные башни цитадели, рыдающих горькими слезами невинных жителей Камелота, раненого, преданного, убитого горем и скорбью Артура, последнюю улыбку Ланселота перед шагом в вечность, Элиана, умирающего на руках у своей сестры, Гаюса, едва спасенного из-под пыток, Гвен, чью волю безжалостно подавили и выпотрошили, Камланскую долину, от края до края заваленную мертвыми телами, и в его душе всколыхнулась ненависть. Мерлину следовало вонзить ведьме в сердце остро заточенный клинок, а не оттаскивать ее раз за разом от самого края преисподней. Наверное, он все же слаб.              Моргана затихла и застыла в скрюченной позе. Мерлин стремглав бросился к ней и уложил ее голову себе на колени. Она открыла глаза и посмотрела на него — слава Богу, жива! Моргана широко, радостно — да, радостно! — улыбнулась.              — Я поняла! — сипло воскликнула она, улыбаясь Мерлину. — Ты не погибель! Ты суд. Моя судьба и суд! Кайлих не имела в виду смерть. Вернее…              «Бредит», — подумал Мерлин перед тем, как Моргана снова закрыла веки, и ее голова безвольно мотнулась вбок. Он поднял ее с земли и на руках понес в священную пещеру. Три ведьмы-прорицательницы, чьи лица скрывали тени, неподвижно возвышались над подземным прудом, питающим источник Карланрига.              — Эмрис! Ты пришел в священное место, склонись перед Трехликой! — на три голоса заговорили ведьмы.              Мерлин опустился вместе со своей ношей на одно колено.              — Моргана здесь, как вы и хотели, — ответил он Дизирам, — но, чтобы судить ее, вы должны ее вылечить.              — Не говори возвещающим волю Богини, что они должны делать. Ты проявил милосердие, и оно изменило участь Артура Пендрагона, искупив его вину перед Старой Религией, но даже ты не сможешь отменить приговор, уготованный жрице.              — Что за приговор? — хмуро спросил Мерлин.              — Это тебя не касается. Положи ее возле пруда.              Мерлин повиновался. Одна из ведьм направила на Моргану свой посох, и кожа больной начала очищаться на глазах. Через минуту совершенно здоровая Моргана глубоко вздохнула, открыла глаза и приподнялась с земли. Она окинула взглядом пещеру, после чего встала прямо перед своими судьями и расправила плечи. «А все-таки она не утратила храбрости», — улыбнулся про себя Мерлин.              — Моргана Пендрагон! — грозно обратились к ней Дизиры. — Почему ты уклонялась от священного суда?              — Потому что я ничем не провинилась, чтобы меня судить, — вскинув голову, смело отвечала Моргана. — Я служила Богине верой и правдой.              — Нет! — старые ведьмы издали шипящий звук. — Ты служила себе. Гордыня ослепила тебя так, что ты более недостойна называться Верховной жрицей.              Моргана вздрогнула, но продолжала держаться с достоинством.              — Внемли гласу Богов, Моргана Пендрагон! — шипели Дизиры. — Ты проклята, твое проклятье падет на всю землю! Ты доказала, что человеческое сердце порочное и злое, ты — приговор человечества.              — Все, что я делала, я делала в интересах Старой Религии! — Моргана хлопала ресницами в растерянности и возмущении. — Меня так научили!              — Боги устали смотреть на распри, бесчинства и беспутство своих служителей! Тебе был предназначен другой путь, ты была призвана вернуть Золотой век магии и привести Старую Религию к новому рассвету, однако ты выбрала служение своим низменным страстям. Ты со своей жестокостью, Эмрис с его малодушием и Артур Пендрагон с его косностью не выполнили миссию, возложенную на вас Богами, но ты, жрица, корень зол, и бо́льшая вина лежит на тебе.              И Моргана, и Мерлин смотрели на Дизир ничего не понимающими глазами, онемев от потрясения, а затем переглянулись между собой.              — Но я… — попыталась, было, возразить Моргана и неожиданно поняла, что ей нечего сказать в свое оправдание, и единственные мотивы, которые двигали ею с тех самых пор, как она оказалась у Моргаузы, это ненависть, честолюбие и слепая жажда мщения, а никакая не справедливость. Открытие это было подобно удару кинжала под ребра.              — Постойте! — воскликнул Мерлин. — Вам должно быть известно, что отныне магия свободна! Тирании Утера положен конец, Артур изменил порядки, установленные его отцом!              — Тебе было велено не вмешиваться! — оборвали его старухи. — Слишком поздно, Боги уже приняли решение и не изменят его.              — Решение? Какое? — слабым, дрожащим голосом спросила Моргана.              — Люди показали себя недостойными владеть великим даром магии. Пороки опутали их сердца, развратили умы и навлекли на них кару — больше на земле до условленной поры не родится ни одного волшебника. Выслушай свой приговор, Моргана Пендрагон! Ты будешь доживать свой век как простая смертная, зная, что из-за тебя магия покидает этот мир. Пройдет больше тысячи лет, прежде чем ты сможешь вернуться на землю, искупить свои грехи и исполнить то, к чему была призвана. Твои нынешние враги разделят твою участь. Если и спустя века вы втроем не сможете вернуть Старую Религию в мир, мир погибнет в Небесном огне. Это все, что ты должна была выслушать.              — Это несправедливо! — Мерлин выбежал вперед Морганы, взывая к трем величественным фигурам в ведьминских балахонах. — Магия имеет право существовать! Дайте нам возможность исправить ошибки! Моргана раскается, я ручаюсь за нее!              Его возгласы потонули в грохоте камней, угрожающей лавиной приближающемся из недр глубокой пещеры.              — Обвал! — с ужасом прошептала Моргана, оглядываясь по сторонам.              — Бежим!              Мерлин схватил ее за руку и потащил к выходу, оставив позади Дизир, которые даже не сдвинулись с места, чтобы спастись от неминуемой гибели. Силуэты служительниц Трехликой Богини исчезли под каменными завалами, а Мерлин и Моргана еле отдышались, успев выскочить из пещеры до того, как вход в нее запечатал гигантский валун.              — Это… все? — широко распахнув глаза, Моргана смотрела на погребенное под грудой камней святилище.              Мерлин подбежал к валуну и принялся в отчаянии пинать его ногой.              — Нет! Нет, черт побери, нет! Только не теперь! Нет!              — Мерлин, не надо, — Моргана подошла к нему и положила руку на плечо.              Чародей обернулся и посмотрел ей в глаза. В них прозрачными каплями застыли слезы, а еще появилось необыкновенное выражение, словно Моргана за одну минуту прожила несколько сотен лет.              — Не надо, твоя ярость ничего не изменит. Прости меня за это.              Никогда еще Мерлин не чувствовал так явственно, что имеет с кем-то одно сердце на двоих, только сердце это было расколотым, разрубленным напополам, а теперь его истекающие кровью половинки наконец-то соединились и пытаются срастись своими разорванными краями. Обняв Моргану, он прошептал ей на ухо:              — Это ты меня прости.