«Из темноты смотрящие глаза».
Их небольшой городок-тень, необычайно холодная в зиму, и невыносимо жаркая летом глубинка, всполошился из-за недавно произошедшей в нем тревожной ситуации. Утро вторника встретило жителей не солнечным лучом, а новостью, передаваемой из одного досужего языка на другой. В окровавленной постели нашли до безобразия растерзанного мужчину — местного пастора, посетители церкви которого всегда с уважением отзывались о нем. Самаэль шагал по вымощенной крупным булыжником аллее, крепко вцепившись озябшими пальцами в лакированную ручку своего зонта. Молодой человек не признался, что это происшествие напугало его так же, как и всех живущих здесь неподалеку, но это было слишком очевидно, чтобы не замечать. Картины, всплывавшие перед его глазами каждый раз, когда он слышал очередную подробность, в полуха разве что, так или иначе, заставляли нервозно подрагивать тонкие очертания скул. Самаэль сбито вдыхал прохладный воздух, пропитанный влагой месива опавших листьев под ногами и сырой земли вдоль живой изгороди чугунных ворот ближайшего сквера. Несмотря на высоко поднятый перед выходом из дома воротник, мужчина чувствовал, как редкие дождевые капли стекают по его щекам. Со вчерашнего дня шел сильный ливень, из-за шума бьющих капель в подмерзшие оконные рамы которого молодой человек несколько раз за ночь просыпался. Самаэль в самом деле удивлялся этому контрасту ноябрьской погоды; всего какие-то несколько дней назад солнце грело ему спину в лёгком плаще, теперь ему приходилось заменить лёгкий плащ на шерстяное пальто и теплый шарф. Полуголые мерзлые деревья тянулись болезненно-худыми ветками к небу, пока серо-бурые стайки крошечных птиц обгоняли друг друга, рассекая молочный туман, густившийся у верхушек пушистых елей. Он как раз шел мимо той самой церкви; ему приходится проходить ее каждое утро, чтобы добраться до издательства. Толпа в черном, выстроившаяся у дубовых дверей церкви, несколько Фордов, припаркованных у снежно-белого бордюра. Благородно возвышаясь над золотистым куполом, крупный крест кутался в постепенно сгущающийся туман. Большинство лиц было ему знакомо. Он ощутил подступающую к горлу тошноту, ощутил, как неприятно закрадывается у него в животе волнение от случайно обранившихся слов безликой, серой массы. — Розмари, доброе утро. — высокая женщина в траурном платье подняла карие глаза. — Рада вас видеть, Самаэль. Полагаю, вы слышали, что мы собрались здесь почтить память нашего священника. Вы не зайдёте? Молодой человек, прежде чем осторожно кивнуть, обменялся взглядами с мужем знакомой, затем с ее старшим сыном, и заметил, как скопление людей двинулось внутрь. — Я спешу на работу, однако обязательно помолюсь за упокой сегодня на вечерней исповеди. Увидимся, Рози. — До свидания, — бросила напоследок та, поравнявшись с супругом и мальчиком. Самаэль ещё с секунду наблюдал, как пришедшие складывают насквозь промокшие зонты и медленно входят в помещение. Он мог видеть отбрасываемые свечами огоньки, пляшущие в чугунных канделябрах в отражении мозаичных витражей. Множество из собравшихся, позабыв о приличиях, обсуждали приготовленный вчера вечером ужин, рутинные предметы быта, непослушных детей, жаловались на неблагодарную работу — и Самаэль понял, что никого это по-настоящему не волновало. Они не начнут переживать об этом до тех пор, пока подобные случай не коснется их самих. Что поделать — всего навсего небезгреховная человеческая суть. Однако в этом было кое-что хорошее. В сущности журналистам приходилось буквально выдавливать новости из этого безнадежного и до безумия тихого захолустья, что ж, теперь у него есть отличный повод для новой статьи, где он напечатает об удивительной, холодящей кровь в жилах кончине ничем непримечательного священника, убитого странным и ужасающим способом, обнаруженным после недолгого расследования мед-экспертами этой ночью. Ему вырвали сердце.***
Кофе сегодня был непривычно горьким, а сплетни за общим столом особенно громогласными. Все пять часов рабочей смены были заполнены пустыми разговорами, и Магне не мог дождаться, когда ему удастся выбраться из этого злосчастного кабинета. Единственное, что привлекало блондина в рассуждениях коллег — было то, каким образом убили церковного пастора. Молодой человек оставался внимательным слушателем, переваривая каждое сказанное друзьями слово, уже предвкушая завтрашнюю суету, сподвигнутую какой-нибудь безумной подробностью. Самаэль едва ли не поперхнулся, отпивая из своей кружки, когда коллега толкнул его в плечо: — Уверен, Самаэль, я напишу лучшую статью в газете. — шатен, окликнувший молодого человека, старался как можно быстрее прожевать салат, чтобы наконец договорить, — Не то, что твоя вечная вода на бумаге. Не умеешь ты заинтересовать читателя… Несколько девушек, сидящих по краям от мужчин, посмеялись. Воспользовавшись озабоченным, отвлекшимся взглядом блондина, сотрудник тут же потянулся к красной дольке яблока на подносе друга. Лицо Юджина скрасила улыбка, полная уверенности в своем таланте завлекать людей. — На твоём месте я бы не стал загадывать наперед, дружище. Триумфально ухмыльнувшись, блондин протёр салфеткой влажные края тонких губ и, задвинув стул, вышел из столовой. Однако приятель решил не отставать, последовав его примеру. Самаэль познакомился с Юджином с первого дня работы здесь. Они оба были новичками, недавно выпустившимися юными студентами, пытающимися влиться в скучный, в основном женский коллектив. На рабочем месте Магне ютились несколько аккуратно сложенных папок, печатная машинка, футляр с очками, толстый журнал и металлическая настольная лампа, свет которой подрагивал временами от неисправного электричества. — Хочешь сказать, тебя это не тронуло? — шатен вплотную вжался пальцами в острый край стола, темно-карими глазами исследуя его содержимое. Самаэль стоял к другу спиной, перебирая нужные ему материалы у полки с книгами и, обернувшись, обнаружил, что Юджин разглядывает его записную книжку. — Что именно? — надменно хмыкнув, блондин накрыл бумагой для печати блокнот, от чего лицо товарища исказилось в непонимании. Магне не был раздражителен, однако ему не нравилось, когда кто-либо врывался в его личное пространство. Особенно в рабочее пространство, над которым он так усердно и кропотливо трудится. — Я предполагал, что ты как всегда состроишь догадки о том, как это случилось. Или, — темные брови Юджина заметно подпрыгнули, а на щеках образовались ямочки от тонкой улыбки, — О Боже, ты решил оставить это для полиции? Я думал, что хорошо тебя знаю, Самаэль. Для них обоих подобные передразнивания были обычным делом. Ни один день не обходился без споров и шуток, Юджин умел особенно скрасить серый рабочий день. Это, наверное, оставалось одной из причин, почему Самаэль так сильно влюбился в эту работу. — Само собой разумеется, что нет. Я даже возьму эту нехилую работёнку на дом, чтобы, знаешь, такие как ты, нагло у меня не подглядывали. Всего лучше заняться поиском информации самостоятельно, чем слушать весь этот абсурд. Шатен похлопал друга по предплечью, когда тот откинулся на спинку кресла в слащавой улыбке, подложив руки за голову. — Работай, приятель. Самаэль дождался, пока Юджин лениво скроется за углом, прежде чем с носом уткнуться в стертые от времени клавиши печатной машинки. Обычно ему приходилось работать в тишине, только изредка перешептывающиеся сотрудницы в его отделе нарушали эту тишину. Теперь громкие возгласы, что доносились из буфета смешивались с мыслями в голове воедино. Несколько газет, собранных им на протяжении дня гласили: «Убитый этой ночью священник…», «Шокирующая смерть пастора…». Такие кричащие заголовки были обыденными для них, журналистам и писателям нравилось иногда приукрасить. Но после прочитанного несколько раз в книжке для записей, содержимого перечёркнутых, исправленных, пляшущих на чистой бумаге букв, Самаэль почему-то долго не мог прийти в себя. В конце дня от проливного дождя остались только мелко моросящие капельки, щекочущие уголок острого носа и покрасневшие от прохлады вечернего ветра впалые щеки. У перекрестка они с Юджином разминулись; как бы ему не хотелось, Самаэлю предстояло посетить церковь. Это была небольшая церковь в один этаж. Блеклая и незаметная, она располагалась между парком и торговой улицей, обрамленная парочкой молоденьких деревьев по бокам от ворот с остроконечными прутьями. Самаэлю однажды посчастливилось посетить храм в одном из близлежащих городов на святой праздник; он был огромен, великолепен по своей внешней и внутренней структуре и, как ему показалось, стоял на том месте уже очень-очень много лет. Однако несмотря на это, их миниатюрная, во многом уступающая храму святой Марии церковь, оставалась вполне благопристойной, чтобы помолиться в ней на насущный день утром и замолить грехи вечером после пары-тройки рюмок в местной, единственной в этом городе пивнушке. Ребенком Самаэль был одним из тех болезненных, кто теряет сознание от одного только запаха ладана. Однако давно покойная мать — суеверная и глубоко верующая женщина, (о чем явно гласило необычное имя единственного сына), не была одной из тех, кто закрывает глаза на непрочитанную молитву перед сном или на крестик, случайно выглянувший из-под выглаженного воротничка рубашки. Поход в церковь по воскресеньям оставался неотъемлемой частью его жизни и по сей день, несмотря на то, что с самого юношества блондин предпочитал опираться на доказанные наукой факты, а не мифы в вечной книге. Подниматься по влажным ступенькам, прежде чем войти внутрь, было для Самаэля волнительно. Ему казалось, будто его ногу вот-вот вывернет, а пальцы непременно соскользнут с мокрых, немного заржавелых от старости перил. Из просторного зала доносилось пение нового церковного хора, трехкратным эхом бьющееся о толстые стены. По углам много церковной утвари, широкие гобелены, с точностью олицетворяющие библейские мотивы, иконы в толстых рамах с благородными ликами святых под до блеска начищенным стеклом. Он пришел сюда только чтобы помолиться за чужую душу, которую никогда в сущности и не знал, но Самаэлю почему-то стало особенно тяжко. Магне пытался собрать полный образ пастора из осколков в своей памяти; набожного и благочестивого человека, свойственно одетого в темную рясу и напутствующего жителей этого прогорклого, падшего города на правильный путь. Каждодневно исповедующего пришедших сюда безрассудных пьяниц и откровенно глупых, не видящих дальше своего носа. Сочувствие. Самаэль дрожит и крестится у иконы Иисуса, огрубевшими вдоль остро выпирающих костяшек руками вставляя восковую свечу в канделябр. Ее огонек мелко трепещет, смешиваясь с естественной прохладой церковного зала и неестественной теплотой глаз, благоговейно глядящих образов на каждого сюда пришедшего, и от этих пристальных вездесущих взглядов страшно, и покаяться хочется в том, чего никогда в своей недолгой жизни не совершал. В такие мгновения в самом деле понимаешь — здесь тихо и спокойно, здесь можно скрыться, спрятаться от скверного глаза. Напоминает пустошь. Магне прикрывает глаза, беззвучно молясь в полном признания жесте грубых от морозной свежести ноября ладоней. Хриплый шепот срывается с его бледных губ заученными когда-то давно, ещё с самых ранних лет словами, которым поучали родители. Он едва заметно улыбается в знак благодарности, и его наконец отпустило. Быть может, самое обычное самовнушение, однако легко ему было только до тех пор, пока он не оглянулся, обнаружив двух женщин, вероятно, старше сорока. — …от грязного ума. На полках нашли библейские заповеди вперемешку с сатанинской литературой и символикой. — заметив округлившиеся, любопытные глаза блондина, женщина на мгновение стихла. Никому не нужны лишние уши. Затем она начала снова в несколько раз тише, — Я была так же удивлена, когда узнала. Мой муж работает следователем чуть больше двадцати лет, но такого зверства, как вырванное из грудины сердце, ещё не встречал. — Боже правый, — другая собеседница опустила голову, драматично прикрывая рот рукой. Самаэль смотрел на них исподлобья, словно безумный. Это звучало как бред, но напугало его до чёртиков. Он схватился за свою сумку и, почти шаркая по деревянному полу, буквально вывалился из-за тяжёлых дверей церкви на улицу. Перед ним предстала аккуратная аллея напротив, ухоженная дорожка под ногами и стремительно темнеющее вечернее небо над головой. Было достаточно безлюдно, не учитывая изредка проезжающих машин, слепящих своими яркими фарами, и бездомных щенков, пищащих и кусающих друг друга за уши в густо поросшей траве. Наверное, во всем виноват сбитый, душный воздух помещения. Сразу, как только он вышел на открытое пространство, его словно окатило ледяной водой, что сразу привело его в состояние здравого рассудка. «Это вопиющая бредятина. — несколько раз повторялось в его голове, — Несуразица». Длинные пальцы судорожно впились в глянцевые пуговицы. Молодой человек завернул за угол в конце улицы, двинувшись по направлению к своему дому. Церковный крест больше не виднелся из-за черепичных крыш домов, возвышаясь над куполами, сегодня утром фантомно скрывающихся в бледно-молочном тумане. Блондин устало ступал по гладкому асфальту, и по мере того, как часто его ноги подкашивались, ему все больше казалось, будто сил у него не более, чем у брошенного на проезжей части котенка. В ту ночь он не позволил себе сесть за печатную машинку. Ещё раз помолившись перед скудным на этот раз ужином, над которым он привык обычно заморачиваться, Магне успел лишь задёрнуть бархатные шторы и нажать выключатель, как уже машинально обнаружил себя переодетым в кровати. И только с носом укутавшись в холодные одеяла, Самаэль с бледным лицом вспомнил о на секунду промелькнувших перед ним глазах, пристально смотрящих на него из глубин полутемного церковного зала.