Шел первый теплый снег декабря, Тогда я не знал, какая ты дрянь.
Звон телефона из гостевой комнаты заставил Самаэля резко раскрыть глаза. По мере того, насколько невыносимо громким становился его звон, мужчине пришлось привстать на локтях, протереть сонные глаза, и в конце концов почти свалиться с кровати на пол от нежелания вставать. Молодой человек упал в кресло, нехотя хватаясь за телефонный аппарат. Его голос основательно осел после длительного сна, а мысли рассеивались так, что блондину приходилось хорошенько подумать и пережевать то, что до него пытались донести, — Да? — Как ты себя чувствуешь, Самаэль? — по ту сторону телефона послышался знакомый итальянский говор Юджина, — Тебе здесь кое-что передали пару дней назад… я решил тебя не тревожить, пока ты не выздоровеешь — Я в порядке. — Магне протер глаза и убрал телефонную трубку, чтобы прокашляться в кулак. Молодой человек поморщился из-за мокроты, застрявшей в горле и попытался сглотнуть ее. Голос оборвался, — Что передали? — Скорее, не «что», а «кто». Лилит — девушка, с которой ты познакомился тем вечером. Небольшой конверт. Не могу ручаться за его содержимое, поскольку я не заглядывал внутрь, однако это, кажется, билеты. Не знаю… ты должен сам это увидеть. — В самом деле? — Магне замялся, перебирая домыслы о том, что могло быть в том конверте, если это не билеты, и что послужило причиной в принципе, по которой Лилит передала что-то… ему? Более того, мужчине казалось, будто на этом случае в баре все и кончится, он ведь не удосужился даже позвонить ей. — Ещё день и я выйду на работу. Спасибо, Юджин. Удачи. — Выздоравливай, приятель.***
Обнаружив невыносимый для глаза Самаэля беспорядок, журналист кое-как разгребся, сбив острым локтем полную воды чайную кружку со стола. Молодой человек рефлекторно зажмурился; чашка, упав в нескольких сантиметрах от мягкого ковра треснула в месте керамической ручки и ободка, с характерным звуков бьюшегося стекла она раскололась на несколько крупных частей. Это была подаренная матерью кружка на один из уютных семейных праздников. От нее у мужчины больше ничего не осталось; только чашка, разве что. Родительский дом с широким участком он продал почти сразу после ухода родителей — здесь его решительно ничто не держало. Дом был так велик, что отопить его было сложновато, да и жить в нем абсолютно одному тоже не сулило приятных впечатлений. Управлять хозяйством молодой человек не мог и не умел, несмотря на то, что юношей всячески помогал отцу с матерью. Его всегда больше привлекало заниматься собой и работой. Получив полную плату за купленную недвижимость, Самаэлю наконец удалось съехать с арендованной обшарпанной квартиры в маленький дом в самом центре города — аккуратный, с ухоженным задним двором, крохотными елями у крыльца и молодыми яблонями. Окрашенный снаружи в бежево-серый, а внутри выдержанный тонко и со вкусом — очень похоже на самого хозяина. Без лишней мебели, только бессмысленно заполняющей пространство, со всегда вычищенными коврами на теплом полу и с красиво вымощенным коричнево-бурым булыжником камином. После ухода на пенсию, Марго занялась лепкой из глины, что неплохо у нее получалось, и вручила сыну маленький подарок, окрашенный бежево-коричневой краской — символичная, аккуратно отшлифованная чашечка с датой и пожеланием всего наилучшего с внешней стороны ее дна. Челюсть Магне дернулась перед тем, как он опустился, чтобы руками собрать отколовшиеся частицы. Остальное он замел метлой. Самаэшь вырос с семье из трёх человек. Из отца, матери и его самого. Мать — Маргарет, учительница младших классов в школе-монастыре для детей-сирот. Наверное, одной из главных особенностей этой женщины было то, каким образом она веровала и часто заставляла сына верить. Его отец — Ивэн, когда-то бывший пастор, исповедующий заблудших. Поприземленнее, чем его глубоко верующая и не терпящая противоречий в свою сторону супруга. Несмотря на это, они прожили больше тридцати лет вместе душа в душу. В подростковом возрасте Самаэль зачастил проводить время с дядей — родным братом матери, тем ещё несчастным пропоицей. И, пока Маргарет считала собственного брата глупым грешником, ее сын с удовольствием сбегал к нему на разговоры за не самым многообещающим обедом, состоящим из пачки чипсов, иногда чесночных гренок, но в основном всегда из пива или, что ещё лучше — дешёвого коньяка. Самаэль с ним не пил, однако с огромным упоением и любопытством слушал истории из юношества, годов далёкой молодости. Маргарет частенько вышвыривала бедного сына оттуда под грозным взглядом: «Ты помолился сегодня за завтраком, Самаэль?». Марго часто выводила и Джима на конфликт, своего брата, но никогда не переставала навещать его и помогать, чем может, если он в этом нуждался. Они были единственными друг у друга, бабушка с дедушкой уж давным-давно покинули их, поэтому оба старались держаться сообща. Будучи единственным и, к слову сказать, поздним ребенком, он давным-давно похоронил их. Родители покинули сына не без следов своего присутствия в его жизни. Маргарет, миниатюрная темная блондинка, красивая в молодости женщина с сухими к пятидесяти годам руками, достаточно суровая и узкомыслящая, она любила наставлять сына на верный (по ее мнению) путь. Как только бушующий подростковый возраст парня стал близиться к восемнадцати и перед молодым человек встрял вопрос о выборе будущей профессии и становления в жизни, Самаэль вздумал проявить дерзость, самостоятельно подав документы в колледж на писателя-журналиста в соседнем городе, имеющим куда-более перспектив, чем в этом захудалом городе. Мать чуть не упекла его в монастырь, чтобы тот более тщательно подумал над тем, чем ему по-настоящему хочется заняться и чего хотелось бы получить от этой жизни в целом. За сына решил в конечном итоге заступиться отец — даже ему это казалось несуразной бессмыслицей. Собрав нужное количество денег за лето, подрабатывая мелким рабочим, Самаэлю удалось собрать большую часть суммы на обучение. Втихую от Марго, Ивэн всучил ребенку остальную часть средств. Не было ничего более долгожданного для Магне, как наконец уехать из родительского дома и распрощаться с нездоровыми запретами. Не то чтобы ему не приходилось втайне от родителей выпивать по баночке пива или выкуривать временами сигарету на троих с друзьями в местном парке, обязательно не забывая при входе в отчий дом сжевать листочек розмарина — нет. Но полная свобода действий ощущалась абсолютно иначе, совсем по-другому. Студенческие годы, проведенные в общежитии в просторной комнате с четырьмя самыми творческими и интересными ребятами остались для Самаэля наилучшими и наиболее приятными воспоминаниями за всю его жизнь. Особенное место в сердце занял переезд обратно домой спустя три года после окончания учреждения, когда ему удалось найти подходящую для себя работу с самыми подходящими для него коллегами. Родители занимались домашним хозяйство и больше не придирались к сыну, а скорее даже радовались за него и гордились стабильным заработком, проявлением необычайной самодеятельности и трудолюбия.***
Самаэль и не заметил, как снова оказался в кресле с телефоном в руках. Но по какой-то из причин он набирал номер не Юджина, не Мари, или начальника, иди дяди, а тонким почерком выведенный номер на кусочке бумаги. Только он, казалось, осмелился, не учитывая, разумеется, волнения, которое прошлось дрожью от самого основания позвоночника, глухие гудки заполнили тишину пространства. Лилит не ответила на звонок. Молодой человек выдохнул, прежде чем уйти в ванную. Тело блаженно обмякло, как только Самаэль окунулся в ванной с головой. Горячая вода служила отличным способом для снятия стресса в любые времена. Теплый пар клубился, направляясь ввысь и разбиваясь об белую плитку, стекая по ней каплями. Приятная мыльная пена вынырнула на поверхность воды, прозрачными пузырями покрыв образовшуюся от прикосновения рябь. Его взгляд некоторое время задержался на вспотевшем зеркале, не пропуская ни единого четкого на себе отражения; только мутные очертания, в которых ему почему-то очень захотелось увидеть Лилит. «Что за инфантильная одержимость человеком? И что это с тобой, Самаэль?». Они беседовали всего какие-то несколько часов, выпили вместе и ничего более того. Тогда почему он вновь вспоминает ее небесные глаза, след красной помады, оставленный на горлышке бокала с вином, и был готов прикоснуться хотя бы к этому следу, в надежде ощутить оставшееся на нем тепло? Они случайно коснулись рук друг друга, пока шли по улице, расставленной по бокам выкованными под старину фонарями, случайно коснулись друг друга охмелевшими взглядами за стойкой единственного пристойного в этом городе бара. Она так непосредственно красива даже тогда, когда просто задумчиво смотрит в известном только ей одной направлении; смиренная и равнодушная снаружи, но полная неизведанного и заключающего внутри. Кто по-настоящему эта женщина, которую он понял с первого сказанного ее устами слова, с первого незаметного кивка головой и непринужденного взгляда вскользь? По большому счету он почти не знал ее, даже больше, чем почти не знал. Тихая и ласковая — как ангел, но так страшит его одновременно. Ведь должна же быть хоть одна всеобъясняющая причина, заставляющая мужчину беспрекословно внемлять ей? Щеки и уши предательски зарделись, как только он подумал о ее хрупком и нежном теле. О голом участке на тонкой шее и груди, когда шарф незаметно для нее и вполне заметно для него сполз. О ножке в кожаных сапогах, туго перевязанных шнурками. Или о мысли, как хорошо эта девушка бы выглядела, требовательно удерживай он ее за подбородок. Тепло разлилось от самого низа живота к груди, пропуская отчётливый, бурный разряд по всему телу. Самаэль задрожал. Это холод или он просто так сильно и отчаянно желает, желает ее почувствовать? Однако он не предпринял решительно ничего в этом отношении. Магне открыл кран с холодной водой и быстро умылся. Ах, как жалко, негодник, как же жалко, что ты тогда не размахнулся и не ударил со всей силы себя по лицу. Не хватает кого-то, кто смог бы выволокти тебя, как сука своего щенка за шкирку, и хорошенько встряхнуть разочек, да так, чтобы уж наверняка пришел в себя и не пропускал больше подобной мысли. Самаэль всегда считал себя человеком не особо инициативным. Да и кто вообще сказал, что ему снова удастся увидеть Лилит, снова удостоиться хотя бы благосклонности ее мягкого и гладкого как бархат голоса, если Магне не в силах даже набрать нужные цифры на телефонном аппарате? «Ты ходячее позорище» — Самаэль представлял, что Юджин неповременит упомянуть в сотый раз при диалоге. Мужчина отбросил эти рассуждения в долгий ящик, как постарался выбросить из головы Лилит, которая никак не собиралась покидать его ближайшее время. Молодой человек вынул затычку из слива, обмотав ее цепочку вокруг крана. Вода стремительно стекала в водосток. По мере того, как быстро бежала вода из его сморщенных от долгого пребывания в кипятке рук, Самаэль почувствовал, что наконец избавляется от тяжкого груза, постигнувшего на его и без того ослабшие плечи. Пусть она останется сладостным воспоминанием, но только — ради всего в этом мире святого — не приходит к нему во снах.***
Каково было удивление Самаэля, когда в конверте, переданным Юджином от Лилит, он обнаружил два билета, дата показа фильма которых назначена только через несколько недель. Обычно билеты для просмотра фильма в кинотеатрах продают за тройку-пару дней до премьеры. Что ж, Лили действительно во всех отношениях непредсказуемая женщина. Кто знает, может быть он ошибается и стоит ему только оказаться возле кино, как он увидит столпотворение людей у яркой вывески? Мужчину раздражала его невнимательность и безразличие к происходящему в последнее время, начиная от первого выпавшего за окном снега и заканчивая премьерой этого чертового фильма. Ему показалось странным, что в начале декабря, начале первых рождественских и новогодних праздников, в суете шуршащей мишуры, сияющих огней и запахе свежевырубленных елок, иронично показывают фильм ужасов. Зимы в их краях с каждым годом становились все суровее и суровее. Вечерняя мгла разливалась необычайно рано, бледно-розовый кусочек выглядывающего из-за макушек крыш рассвета возвышался очень поздно. Чтобы выйти на улицу, приходилось должным образом потрудиться — покрытые осенью одним только мягким инеем дорожки заносило хрустящим снегом настолько густо и обильно, что снежные сугробы теснили входные двери белёсых домов. Несмотря на нещадящий жителей мороз, дети с огромным энтузиазмом играли в парке около раскинувшейся мостовой, сооружая собственные крепости или со звонким смехом скатываясь на деревянных санях с высокой горки. Никого не волновали насквозь промокшие рукавички, замёрзшие ноги в теплых ботинках и раскрасневшиеся лица. Перейдя дорогу, Самаэль наткнулся на Розмари, закрывающую дверь ателье на ключ. Ее короткие волосы небрежно выглянули из-под накинутого на голову колючего шарфа. Губы подмерзли, а на ресницах образовались капельки расстаявшего снега, крупными хлопьями опускающегося с небес на землю. За ее спиной стояла маленькая большеглазая дочка, в пальчиках удерживающая шершавую верёвку саней. Девочка была чинно укутана во всякого толка теплые одежды. Женщина осторожно усадила малышку на обитое толстой подушкой деревянное сидение и накрыла ее маленькие ножки пледом, подмяв ткань под них, чтоб наверняка уж не замёрзла. — Самаэль, добрый вечер! Ей-Богу, совсем вас не заметила. — Загруженный день? — молодой человек незатейливо улыбнулся дочери соседки и достал из коробки все ещё горячее печенье, чтобы аккуратно протянуть его ребенку. Сквозь тесно закутанное в шарфик личико, девочка промямлила кроткое «спасибо», и мужчина мог увидеть, как она смущённо заулыбалась, глядя только на ее глазки-бусины, такие же темно-карие, как у возвышающейся над ней матерью, — О, дорогой, не стоило. Боюсь себе представить, что с ней случится после такого количества сладостей, съеденных ещё до начала праздников. — Бросьте, как-будто мы не были такими же. Не желаете? Даже спустя четыре года знакомства, время от времени вылазок друг к другу в гости, они все так же продолжали обращаться друг к другу на «вы». — Нет, благодарю вас. Насчёт загруженности вы неплохо подметили. Это ещё не то слово! Моя мастерская кишит все новыми и новыми заказами, а учитывая то, что у меня работают всего две разленившиеся за осенний сезон швеи, это будет очень проблематично. Телефон разрывается от приходящих звонков, а входные двери не успевают закрываться. Про материалы я вовсе молчу! Пришлось напрячь мужа, чтобы он выехал в соседний город за ними. Нечасто я испытываю недостаток материи. — женщина завозилась со связкой ключей, торопливо вынимая из сумки дамский кошелек. Розмари являлась абсолютно категоричной ко всему, что главным образом касалось ее бизнеса. У Магне было чему у нее поучиться. — Все к лучшему, Рози. Не могу похвастаться таким же ошеломляющим успехом на работе. Писать больше не о чем, да и издательство почти пустует. Подавляющее большинство сотрудников ушли в отпуск, и компанией на рабочем месте служит, разве что, одинокая декоративная ель на подоконнике, — мужчина раздосадованно усмехнулся. Несмотря на это, он знал, что кое-что особенное ждёт его этим вечером. — Знаете, я читала ту написанную вами статью ещё в середине ноября. Странно, что они так быстро на самом деле замяли последствия. Мне кажется, никто уж и не вспомнит об этом случае. — знакомая задумчиво обернулась на дочь. Самаэля обескуражило то, как быстро Розмари перешла на другую, достаточно серьезную тему разговора. Он растерялся, уставившись на вывеску ювелирного магазина, — К сожалению, так. Все сейчас стало странным, жутким и очень непонятным на мгновение. Черт дери. Самаэль выглядел так, будто на этот разговор его вынуждали раскалёнными розгами или гнали тяжёлой палкой. Он замолчал, глядя себе под ноги. Напротив него Рози тащила санки, утрамбовывающие выпавший снег своими ножками, припаянными к металлическому каркасу. Шумно выдохнув через нос, женщина поинтересовалась, — Не планируете как-нибудь зайти к нам на чай с апельсиновым пирогом? — С удовольствием. Прошу прощения, Рози, я должен вас оставить. Приятно было пообщаться, хорошего вечера. — До свидания, Самаэль.