Как правильно скормить коту таблетку

      Ночи в Знойном дворце полны звенящей, какой-то неестественной тишины. Не плещется снизу вода, не раскатываются далеко-далеко перекликивания ночных сторожей, не звенят колокольчики на снастях. Даже дерево стен не скрипит, и не шуршит бумагой и шёлком стихший на ночь ветер. Вэй Усянь уже вторую луну плохо спит из-за этой непривычной тишины, но сегодня у него хотя бы повод выдался уважительный: он лежит в кровати главы Вэнь и думает о том, как дошёл до жизни такой.       Как-как… Ногами дошёл. От кабинета, по коридору, через два поворота (а мог бы и напрямик, через другую дверь, но с главой Вэнь на плече как-то неудобно показалось сдвигать загораживающую дверь ширму, а до того Вэй Усянь, конечно, как-то не подумал).       В общем, Вэй Усянь сам виноват. Не закончил бы поручение раньше — не влетел бы с размаху в напряжённую беседу. Хотя назвать беседой то, как Вэнь Цин отчитывала главу Вэнь, не стесняясь ни обзывать его упрямым ослом, ни прямо озвучивать приправленные медицинскими обоснованиями настоятельные советы навестить скучающий гарем, было бы неверно, поскольку глава Вэнь, обычно не скупящийся на слова, слушал всё это молча (и даже давление его огненной ци будто бы затаилось). И если бы Вэй Усянь хоть немногим медленнее и бесшумнее подходил к кабинету, он бы запросто избежал своего нынешнего положения. Почему Вэнь Цин вообще решила, что нести ответственность за головную боль её дядюшки должен именно Вэй Усянь? Не то чтобы он прям очень хотел об этом у неё спрашивать.       Заметив Вэй Усяня, Вэнь Цин воскликнула «О!» и немедленно поинтересовалась, вхож ли он в личные комнаты главы в любое время. Знай Вэй Усянь, чем обернётся правдивый ответ, он бы соврал. Но он оказался недостаточно прозорлив, и теперь лежал, сцапанный когтистыми руками и придавленный тяжёлой горячей головой главы Вэнь, и старался дышать не очень громко, потому что в противном случае глава Вэнь порыкивал сквозь сон и сильнее запускал когти ему в руку. Не будь Вэй Усянь лучшим адептом ордена Цзян, уже остался бы без руки, а так — только покалывает опасно.       Нет, Вэнь Цин, конечно, не прописала главе Вэнь обязательный сон на руке Вэй Усяня, но лучше б так, тогда это было бы намеренным и осознанным действием, а не неловкой случайностью, за которую Вэй Усяню винить следовало только себя и неудачное расположение звёзд.       Отвлёкшись от ора на главу (и получив удовлетворяющий её нуждам ответ), Вэнь Цин переключила всё внимание на Вэй Усяня. Первым делом нажаловалась ему на дядюшку (прямо в присутствии оного), потом потащила на другой конец Знойного дворца, постепенно вливая в уши обстоятельные подробности. Её отец, как оказалось, прихватил Вэнь Нина и уехал собирать какие-то ценные травы, другие целители в личные покои не допускаются, сам глава к целителям не ходит (все два раза, что Вэнь Цин его там видела, его приносили), её собственная энергия — «слишком женская» и не подходит для правильного воздействия в целях снятия мигреней, больная голова главы ордена дурно сказывается на всём ордене в целом (и на принятом лично на обучение адепте дружественного ордена — это Вэй Усянь почувствовал на собственной шкуре, хотя большую часть заслуг до этого разговора приписывал своему невыносимому поведению), но прописанные настои и пилюли глава принимать забывает, заработавшись, и ещё надо, чтобы кто-то вовремя утаскивал его спать в кровати, а не за столом с документами, а сама Вэнь Цин, может, и рада бы, но её ци, как она уже говорила, для правильного воздействия не подходит, а просто таскать этого упрямца от стола в кровать — пустая трата времени, да и против любых приличий. На реплике о приличиях Вэй Усянь прыснул со смеху — что-то Вэнь Цин не заморачивалась, пока орала на дядюшку так, что было чуть не на полдворца слышно.       В крыле у целителей Вэй Усянь бывал только в первые дни, во время знакомства с дворцом. И поскольку из окна тут можно было сбежать разве что в пропасть, а никак не в ласковую речку, решил на всякий случай в это страшное место не попадать. Мази, бинты и пилюли можно было взять из общих запасов, к которым выдали доступ по прибытии, время случайных истощений из-за неосознанных перерастрат ци он давно перерос, а свернуть себе шею специально не старался: по крышам без меча не скакал, по карнизам по ночам не гулял, с горными козами во время патрулей в цепкости не соревновался.       Вэнь Цин среди целителей чувствовала себя как Цзяны в воде, а те, в свою очередь, как та самая вода перед ней расступались, без излишней почтительности, но и без тщательно скрытого презрения. Как перед очень целеустремлённой равной, которая может и снести случайно, не заметив в запарке.       Сочтя, что рассказала достаточно, Вэнь Цин взялась нагружать его схемами воздействия на точки при массаже шеи, плеч и головы, склянками с настоями и мешочками с травяными сборами, огромным свитком с инструкциями к этому всему, а когда Вэй Усянь наконец-то распихал это всё по рукавам, сунула в руки изогнутую подушку и велела проследить, чтобы глава Вэнь спал непременно на ней. Мнение Вэй Усяня по поводу всего этого Вэнь Цин, конечно же, не спросила. Впрочем, её задумчивое бормотание о том, что хорошо бы всё же главу Вэнь ещё по борделям потаскать, или загнать к наложницам, или хоть к самоудовлетворению склонить — исключительно для того, чтобы улучшить ток жидкостей и циркуляцию ци, — Вэй Усянь тоже проигнорировал.       И вот теперь он здесь.       Лежит.       Не спит.       К его боку прижимается ровно сопящий глава Вэнь, которого Вэй Усянь с большим трудом раздел до нижних штанов — у кого-то слишком много защиты на одежде и слишком хитрые узлы. У кого-то со слишком длинными конечностями и с острыми когтями на этих конечностях. У кого-то, кто, даже выхлебав пузырёк сонной настойки за столом вместо кровати и заснув на месте, остаётся слишком цепким и недостаточно безвольным, чтобы его можно было нормально перемещать и переодевать.       Пере-одевать главу Вэнь Вэй Усянь и не стал. Так и оставил в одних нижних штанах, прикрыв лёгким одеялом поверх голой кожи, гладкости и чистоте которой позавидовала бы любая дева. Украв у него одну руку себе вместо хитро изогнутой подушки, вторую Вэнь Жохань оставил свободной, так что у Вэй Усяня даже вышло немного промассировать ему плечи — ну, куда удалось дотянуться — и потыкать с одной стороны шею, затылок и висок. Вторым виском Вэнь Жохань плотно вжимался ему чуть повыше запястья, но достаточно удачно, чтобы не перекрывать кровоток. Возможно, судьба ещё не окончательно отвернулась от Вэй Усяня.       Лежать в темноте и тишине скучно, спать — опасно: вдруг во сне не так повернёшься и останешься без руки. Вэй Усянь, ещё раз просмотрев схему воздействия, подсветив буквы нехитрым талисманом, принимается по второму кругу тыкать в нужные точки. Очень аккуратно и, как он надеется, не слишком чувствительно.       На пятнадцатой точке, за ухом, Вэнь Жохань глубоко вздыхает, его ресницы дрожат, будто перед тем, как откроются глаза, и Вэй Усянь поспешно гасит тусклый огонёк. А потом когти освобождают его многострадальную руку — только для того, чтобы вцепиться ему в бок и плечо, притягивая ближе к горячему даже через одеяло телу. И даже через одеяло Вэй Усянь чувствует, что лучше бы ему было оттащить главу Вэнь не в его спальню, а действительно к наложницам.        — Наставник Жохань, — шепчет Вэй Усянь, даже теперь не забывая положенное обращение. Один раз уже обратился как к главе, так Вэнь Жохань потом три дня всё уточнял, когда Вэй Усянь уже сменит цвета одежд в знак смены ордена. — Наставник?..       Вэнь Жохань снова вздыхает, толкается в него бёдрами и ворчит, почти неразборчиво, недовольный тем, что не чувствует открытой кожи ни под пальцами, ни где ещё. Да и как бы? Вэй Усянь только сапоги да пояс и снял нормально, когда тот его на кровать утянул вместо подушки. Ханьфу снял лишь наполовину — второй рукав так и остался на взятой в плен руке. Одеяло это ещё…       — Сейчас-сейчас, — торопливо обещает Вэй Усянь, не понимая пока, чего именно он «сейчас-сейчас» собирается сделать, чтобы удовлетворить всё разборчивее бурчащего Вэнь Жоханя.       В потом тот как-то выворачивается из одеяла и притирается уже чувствительнее, едва не обжигая, и становится не до того, чтобы думать хоть о чём-то. Потому что каждый миг промедления грозит последствиями, о которых мало кто задумывается. Да и кто вообще мог бы думать в отношении главы Вэнь о том, что тот может буквально поджечь собой постель (и того, с кем её делит) просто потому, что немного перевозбудился и не удержал собственное пламя. Такое, может, и было возможно по молодости, но сейчас-то…       Всё это Вэй Усянь думает уже в процессе. Уже после того, как втиснул ладонь между их телами, нырнул под тонкую ткань нижних штанов Вэнь Жоханя и обхватил пальцами налившийся жаром гибкий стебель. Не колонну или щупальце, и то хорошо, думает он, поглаживая бархатистую кожу подушечками пальцев и равномерно то опуская ладонь ближе к основанию, то поднимая до упругой влажной головки. Не черепашьей — черепахи холодные и твёрдые, а то, что гладит Вэй Усянь сейчас, — горячее, упругое и влажное. И в руке ощущается совсем не как любая часть черепахи. Мысли сами собой прыгают к ещё одной черепахе, и Вэй Усянь смеётся прежде, чем понимает, что пара красноватых пятен перед глазами, это не у него от напряжения, а оттого, что у Вэнь Жоханя глаза внутренним пламенем светятся. Открытые.        — Я не… Я просто думал, как назвать… И вспомнил про черепаху, — принимается сбивчиво объяснять Вэй Усянь, и слышит отчётливый смешок. Фух, пронесло.        — Всё верно. Тоже очень опасная тварь была, — тягуче мурлычет (возможно, эта интонация как-то иначе называется, но сейчас Вэй Усянь может подобрать только это слово) Вэнь Жохань и упирается лбом ему в лоб, отчего алые отсветы заслоняют собой вообще всё. — Чуть выше, пожалуйста.       Сначала Вэй Усянь не понимает. Потом понимает и смещает руку выше. Вэнь Жохань охает и через пару движений закрывает глаза. И замирает. Почти весь. Только в ладони у Вэй Усяня пульсирует, трепещет и плещется.        — Хорошо, — выдыхает Вэнь Жохань ему в лицо. — Но мало.       Вэй Усянь сглатывает. Он и этого-то не собирался. Он вообще, если уж на то пошло, не собирался. Ему и на все эти массажи по точкам, таскания из-за стола в кровать и всё остальное соглашаться не надо было. И на ученичество это напрашиваться — тоже не надо было. Потому что когда он выбирал, он собирался новому-интересному учиться, а не в постель к главе прокрадываться, но теперь-то… Ну да, теперь он оправдывает все случайно и не случайно услышанные сплетни и намёки.        — Взялся — доводи до конца, — говорит Вэнь Жохань чуть громче и вдруг отворачивается от него, утыкаясь лицом в подушку. Подставляя плечи, шею и затылок.       Вэй Усянь выпутывает вторую руку из рукава, подцепив по пути платок, вытирает запачканную ладонь и снова зажигает летучий огонёк.       Собственное незваное возбуждение немного отвлекает, но почти не мешает, пока он по третьему разу пытается промассировать плечи-шею-голову, давя на точки или посылая в них ци. Вэнь Жохань мурлычет — совершенно точно мурлычет, эти рычащие стоны иначе не назовёшь — под его ладонями, и эти звуки отзываются в теле вполне определённым образом, но Вэй Усянь стоически терпит и продолжает массировать. Сосредоточенно, осторожно, почти нежно. А потом Вэнь Жохань опять переворачивается и дёргает его за запястья на себя.       И Вэй Усянь падает, упирается локтями по обе стороны от плеч Вэнь Жоханя, а бедром — ему в живот.        — Мне уже гораздо лучше, — всё так же мурлычет Вэнь Жохань. — Масло у зеркала, серебряный кувшин.       Это ловушка. Это точно ловушка. Но приманка слишком соблазнительна.       Всё ещё не веря и силясь проснуться, Вэй Усянь доходит до столика с зеркалом, теряя по пути одежду, и возвращается, вцепившись в указанный кувшин так, будто от этого зависят жизни народов. Хотя, если вспомнить угрозы Вэнь Цин, в некотором смысле, наверное, так оно и есть.       Вэнь Жохань сидит в постели и вертит в руках переданную Вэнь Цин подушку. Он не делает вид, что вернувшийся голым и с кувшином Вэй Усянь его не интересует, просто подушка пока занимает его больше.        — Интересно, — произносит он, возвращает подушку на место, выравнивает по одному ему известным координатам и укладывается на неё, отбросив волосы назад так, что те стекают водопадом в выемку в изголовье. Так вот зачем вырезанному там дракону такая огромная пасть, думает Вэй Усянь, и это его последняя связная мысль, потому что Вэнь Жохань чуть ёрзает, устраиваясь удобнее, окидывает его с головы до ног изучающим взглядом так, будто видит впервые, и приглашающе раздвигает ноги.        — Надеюсь, ты знаешь, как распорядиться имеющимися р-ресур-рсами…       Мурлыканье растворяется в бешено ускорившимся сердцебиении и звоне в ушах.       У Вэй Усяня чуть подрагивают руки, но он усилием возвращает себе самоконтроль. Масло. Кровать. Вэнь Жохань. Нет, не так. Наставник Жохань. Это просто ещё один урок. Проверка знаний и умений. Вэй Усянь сможет, у него всё получится.       И у него действительно получается. И пересыхающими от резкого жаркого дыхания губами, и скользкими от масла пальцами, и собственным горячим от прилившей крови мужским стеблем. Оказавшись внутри, Вэй Усянь понимает, что действительно может всё, и снова даёт волю рукам и губам, гладя нежную кожу, осыпая её поцелуями — всё выше и выше, до самой шеи, до приоткрытых влажных губ, до закрытых век.       Так. Что?       Вэй Усянь замирает на полпути наружу, придерживает собственное разогнавшееся дыхание, чтобы слушать. И слышит ровное дыхание Вэнь Жоханя. Ровное сонное дыхание.       Да чтоб тебя!       С минуту Вэй Усянь решает, будет ли уместным вынуть и довести себя до извержения руками или лучше вынуть и низвести себя до успокоения медитацией.       Через минуту он как наяву слышит «Взялся — доводи до конца» без единой нежной нотки.       Действительно, думает Вэй Усянь, входя до этого самого конца обратно. Начал — надо доделать. Ну и что, что лекарство снова одержало верх. Вот проснётся глава Вэ… в смысле наставник Жохань недо… недомассированным, тут-то Усяню и конец. Спалит глава Вэнь от неудовлетворения одного незадачливого лентяя из ордена Цзян и скажет, что сам виноват. И ведь будет в своём праве: Вэй Усянь помнит, как лично отдал ему в руки это самое право отмерять наказание и карать — по самый конец ученичества.       Специально Вэй Усянь, конечно, не старается разбудить, он просто ведёт себя так, как если бы тело под ним отзывалось в полную силу, а не едва заметными сквозь неглубокий сон намёками. Подхватил под плечи и поясницу, вжимается то легче, то плотнее, трётся внутри всё сильнее и чаще, целует до розовых, быстро бледнеющих следов. И добивается-таки того, что сияющий пик Вэнь Жохань видит открытыми глазами без малейшего признака сна.        — Надо было, наверное, полпузырька выпить, — смешливо сипит Вэнь Жохань ему в шею.        — И не за столом, а уже в кровати, — бурчит так же сипло Вэй Усянь. И когда только голос сорвал? Вроде не орал… — И после массажа.        — Хм. Жалеешь?       Вэй Усянь задумывается. Жалеет ли он, что днём влетел в кабинет и в цепкую хватку Вэнь Цин? Что выдал пузырёк с настойкой до того, как озвучил инструкцию? Что позволил использовать себя вместо подушки? Что не вырвался и не сбежал? Что лежит сейчас на вздымающейся горячей груди, на упругом животе, между точёных бёдер, перемазанный своим и чужим семенем?        — Нет, — мотает он головой, — хорошо вышло.        — Да, — соглашается Вэнь Жохань, всё так же смеясь. — Неплохо для первого раза.       От мысли, что во второй раз он проследит, чтобы Вэнь Жохань не засыпал в процессе, в животе у Вэй Усяня что-то натягивается и резко лопается так, что всё тело звенит. Он отлипает от Вэнь Жоханя, приподнимается, чтобы вопросительно заглянуть в лицо и переспросить, верно ли понял, но тот уже снова спит.       Наверное, это хорошо, думает Вэй Усянь. Спать на правильной подушке после массажа и близости — это буквально то, что Вэнь Цин прописала.