Мы шли туда, куда звало нас наше сердце.
Шли, но бежали все быстрее.
Реки полнели, зрели колосья,
Оттеняя наши потускневшие глаза.
Мы слепо шли к краю пропасти.
Пройдя много миль, мы сбились со счёта,
Выкорчевывали зло на полях, по которым мы ходили,
Наполняя им свои тяжелые сердца.
Мы шли, решив забыть, что было с нами раньше.
Былое в прошлом, сожаленье — грех.
Мы шли туда, где нас никогда не было,
Шли, но бежали со всех ног.
Ветер шумит. Ветки гигантов-дубов качаются, тугая кора скрипит, крупные, с ладошку, листья тревожно шуршат. Эстер набирает в грудь больше воздуха, пока легкие не заполняются до отказа. Смотрит наверх — небо рассекает тёмный силуэт хищной птицы. Её покачивает от ветра, и она легко планирует, скрываясь за стеной. Весна еще не закончилась, но лето уже дает о себе знать первыми по-настоящему жаркими деньками и зацветающими плодовыми деревьями у плотно прилегающих к Тросту домиков. А примятая лошадьми и телегами зелень по бокам тракта уже начала тонуть в пестрой россыпи фиалок. Эстер любила эту дорогу до города. Особенно в закате, когда солнце, подойдя вплотную к стене, в последний раз опаляло мелкие цветы яблоневых и сливовых деревьев и исчезало, уступая место прохладным сумеркам. Сейчас раннее утро, а воздух уже пропитан сухим жаром. И только ветер, треплющий дубы за их патлатые макушки, мог принести ту долгожданную прохладу, но, как назло, до самого низа так и не долетал. Эстер вытерла закатанным рукавом рубашки взмокший от пота лоб. День сегодня обещает быть, как обычно, суетным. Снова добраться до города, купить немного продуктов, чтобы поместились на лошади, заехать по уже привычному маршруту к овдовевшей миссис Хартман, минуя главный рынок — не дай бог, владелец мясной лавки Сэм увидит её лошадь или, что еще хуже, саму Эстер во плоти. Не отвяжешься ведь потом от его назойливых расспросов: она задолжала всего несколько серебряных монет, но Эстер отдаст. Просто сейчас их есть куда потратить. Подъехав к воротам, она остановилась, заняв свое место в очереди. С недавнего времени очередь стала привычным явлением, особенно с утра: после переполоха в Тросте военные усилили меры предосторожности, создавая тем самым видимость хоть какого-то контроля. Особых хлопот это не доставляло: пропускали быстро и небольшими группами. Двое охранников у ворот лениво осматривали всадников и содержимое телег — кто-то вез товары из Стохесса, кто-то наоборот, приезжал в Трост закупиться подешевле. Эстер поравнялась с приветливой четой Спрингеров из соседней деревушки Рагако. Те тоже иногда наведывались на рынок прикупить чего-нибудь вкусного для их сына. Она вроде слышала, что тот был военным и изредка навещал их. — Как ваше ничего, мисс Барнетт? — господин Спрингер широко улыбнулся, растягивая тонкую полоску усов над верхней губой. Эстер почувствовала неловкость: Спрингеры ей нравились, но слишком уж были разговорчивыми и не чувствовали меры. Очередь тем временем дошла и до их группы. Ответив на самые обычные вопросы, скорее из бюрократической необходимости из-за недавнего прорыва стены, чем истинной нужды — Эстер ездила в город почти каждый день, и все охранники ее давно знали — она спешно двинулась вперед по брусчатке, махнула Спрингерам на прощание и скрылась за поворотом. Проехав по уже выученному маршруту, она остановилась на полупустой рыночной площади. Эстер спешилась и опустила ладонь в свою сумку с длинной лямкой, перекинутой через плечо. Уже въевшаяся привычка: пощупать, на месте ли блокнот и деньги. Знала, что на месте, но не могла не уступить искушению проверить. Несмотря на то, что рынок этот не пользовался особым спросом среди горожан, там всегда кто-то да ошивался. Эстер, запрыгивая на крыльцо лавки миссис Хартман, остановилась, пристально оглядела знакомого старичка у каменной стены по другую сторону узкой улицы: он кашлял, судорожно содрогаясь всем телом, а когда убрал кулак ото рта, Эстер мельком увидела красные пятна. Поджала губы, отвернулась: он не доживет и до середины осени. Колокольчик на двери тихо брякнул, и Эстер, зайдя внутрь, даже немного растерялась: здесь было оживлённо уже с самого утра. Она подошла к хозяйке. — Доброе, Марта. Пожилая женщина по-старчески кивнула, улыбаясь и жмуря глаза. Зашуршала за прилавком: обычно она готовила всё заранее, потому что Эстер всегда брала одно и то же. Но сегодня, видимо, Марта не успела из-за непонятно откуда набежавшего народа. Эстер чуть скосилась в угол, туда, где стояла группа взрослых, хорошо одетых дам, прислушалась к их разговору. — Да это же уму непостижимо! Вы можете себе представить? Загубила весь отряд! — женщина раскраснелась. Она театрально приложила ладонь к груди и покачала головой. — У соседки-то моей Сарры, там погиб сын. — Да вы что! — подхватила вторая, — посадить бы эту ведьму, да надолго! — Это будет слишком легкое наказание для неё, — холодно заметила ещё одна. Ее маленькие черные глаза блеснули, губы чуть искривились. — На виселицу. Вот и будет урок всем из этой проклятой разведки. Женщина договорила и быстро перевела хищный взгляд на Барнетт. Эстер, приподняв брови, повернулась к прилавку. Миссис Хартман суетливо перехватила мешок бечевкой, придвинула ближе к Эстер, одновременно наклоняясь к ней: — Вечером вчера слышала, что на севере Розы открывают еще одну лесопильню у сосновых лесов. Будут восстанавливать разрушенные здания в Тросте, — полушепотом пробормотала Марта. Покачала головой: — Тяжелая зима будет. Ох, тяжелая. Эстер вздохнула: плохо это. Сосны всегда не хватало. Росла она быстро, поэтому, если в пределах стен была острая нужда в дереве, — под пилу она попадала первой, а давала шишки далеко не каждый год. Барнетт протянула руку к мешку с ингредиентами, под пальцами приятно зашуршала грубая ворсистая ткань. Краем глаза заметила, что женщины подошли поближе к прилавку и подозрительно притихли. Эстер вынула заранее приготовленные монеты, кивнула миссис Хартман и пошла к выходу. — Марта! Собери мне что-нибудь для моей внучки, совсем аппетит пропал у ребенка! — громогласно раздалось за спиной. Противно скрипнули дверные петли, потусторонне звякнул колокольчик. Эстер остановилась на крыльце, уставившись в одну точку перед собой. Ветер гонял мелкий мусор и пыль по каменной мостовой. «Зима будет тяжелой», — Эстер устало хмыкнула. И она действительно устала, потому что она уже давно не помнила, когда зимы эти были легкими. Она подняла глаза и снова заметила того самого старичка: теперь он сидел на лавочке, сложив сморщенные сухие руки на клюке. Выглядывал что-то на небе, улыбался своим беззубым ртом. В уголках губ подсохла кровь. Рядом с ним сидел мелкий мальчонка лет двенадцати, его внук, и увлеченно жевал краюху ржаного хлеба. Увидев Эстер, мальчишка помахал ей рукой. Барнетт быстро подошла к нему, внимательно осмотрела — он заметно прибавил в весе, а на округлившихся щеках выступил румянец. Эстер достала из сумки небольшой стеклянный бутылек с коричневой жидкостью, вложила в маленькую ладошку. — Это тебе на неделю, помнишь? — спросила она серьезно. Мальчишка кивнул, крепко сжал бутылек. Несколько хлебных крошек остались на подбородке. — Я еще заеду к вам, проверю и тебя, и деда. Эстер хотела было развернуться, но почувствовала слабое касание на своем запястье. — Спасибо, дочка, — тихо сказал старик, глядя то ли на нее, то ли сквозь. Глаза у него мутные, словно кто-то разворошил выцветший ил в болоте. Потрескавшиеся губы застыли в блаженной улыбке. Барнетт коротко сжала его пальцы и молча сделала шаг в сторону, высвободив свою руку. Старик смотрел туда же, где секунду назад стояла она. В груди разлилось гнетущее предчувствие. Она суетливо взобралась на лошадь и припустила подальше от старого рынка. Перевела дух, только когда проезжала низкую часовенку недалеко от ворот. Сердце, учащенно бьющееся в груди, успокоилось, но на душе всё еще было тревожно. За часовней на заднем дворике застыл высокий дуб. Дерево высохло: несколько лет назад в него попала молния, расколола верхушку почти надвое и оставила большую рану вниз по стволу. Силуэт дерева при должной фантазии напоминал старинный способ казни, когда несчастного привязывали к лошадям за руки, и те разрывали его напополам. Эстер, сморщившись, отвернулась и крепче сжала поводья. Глупости. Взяв только самое необходимое для коронного маминого пирога: сахара, муки, масла, девушка спешно выехала из города и на тракте снова нагнала Спрингеров. Мужчина, явно довольный сегодняшними покупками, что-то ей сказал, но Эстер пропустила это мимо ушей. Она всмотрелась в большие янтарно-желтые глаза госпожи Спрингер, быстро отвернулась, пробормотав что-то несвязное на прощание, и скорее поскакала домой. Их одинокий домик на самой окраине леса обнесен невысокой оградкой, наспех сколоченной из гладких узеньких досок. Чем ближе, тем явственнее слышится терпкий чайный запах цветущих розовых кустов. Эстер спрыгнула с лошади, привязала ее к ограде, ласково проведя ладонью по упругому крупу, сняла мешок с продуктами и зашла в дом. Небольшие окошки на кухне открыты, и теплота солнечных лучей, смешиваясь с запахом чайных роз, залетала в дом с порывами ветра и пропитывала весь нижний этаж приятной сонливостью. Эстер оставила мешок на столе, прошла к дальней комнате и тихо постучала. — Мам? — она приоткрыла дверь и нырнула головой в проем. Пожилая женщина, кряхтя, размахивала тряпкой по воздуху. Эстер было нахмурилась, но тут же поняла — в комнату залетела какая-то несчастная пичужка, и мать пыталась выпроводить гостью. Она улыбнулась и прошла внутрь. — Дай сюда, — насмешливо проворчала она и забрала у матери лоскут старого платка. Женщина, охнув, грузно осела на кровать, вытянула ноги, ладонями растирая колени. Эстер открыла створки окон пошире, сложила платок аккуратной стопкой в углу кровати. Старшая Барнетт тут же взяла его и обвязала вокруг поясницы — Эстер усмехнулась. — Пошли, пора бы поесть, — она подошла к матери и протянула руки. Та жалобно покосилась на серо-желтую птичку, скачущую по комоду. — Она же мне всё тут загадит. — Ма, да ты посмотри на нее, — ответила Барнетт, не скрывая иронии в голосе и не убирая рук, — она не посмеет. Ну? Та, покачав головой, ухватилась, и Эстер уже выверенным движением и силой приподняла мать с кровати, закинула ее руку себе на плечо и не спеша двинулась вместе с ней на кухню. Перед самым выходом она обернулась: маленькое пернатое недоразумение скакало по комоду на тоненьких ножках, крутя головой в разные стороны. Эстер отвела взгляд, поджав губу и подавив тяжелый выдох: когда-то мама тоже бегала взмыленная, словно горная лань. И было это, казалось, уже в другой жизни. Усадив мать на ее мягкий стул с подушками, Эстер быстро накрыла на стол: жиденькое рагу из овощей, хлеб, тонко смазанный маслом, травяной чай и миниатюрная плошка с мёдом. Но вначале уже въевшийся в подкорку ритуал: выпить ложку настойки перед едой. Заесть щепоткой перги вперемешку с пыльцой. Пожевать немного на дальних зубах, подцепить языком налипшие кусочки, запить водой. После обеда мама осталась на кухне замешивать тесто для пирога. Эстер выложила все ингредиенты на небольшой деревянный стол, покрытый молочной хлопковой скатертью, на которой красивым контрастом лежал бумажный кулёк с малиной. Несколько ягод выкатились и невольно привлекли к себе взгляд. — Как дела в городе? — будничным тоном спросила мама. Эстер слишком быстро пожала плечами. — Нормально. — Поспешила добавить: — Миссис Хартман говорит, что с шишкой в этом году всё в порядке. Она отвернулась и суетливо принялась рассовывать ингредиенты для настоек по глиняным вазочкам. Громко хлопнула крышкой. — Вот и славно, — старшая Барнетт, кряхтя, поднялась на ноги и, закатав рукава своего домашнего платья, придвинула к себе муку и масло. — Хотела еще попросить тебя съездить в лес. Мне бы земляники и мелиссы, — женщина задумчиво перебирала в уме ингредиенты, замешивая тесто, — и зверобоя, если найдешь. Опять плохо сплю по ночам. Эстер, покусав щеку, оттолкнулась ладонями от тумбы, обогнула стол, чмокнула мать в лоб и выцепила одну ягоду из кулька. Зажмурилась от кислого вкуса недозревшего плода. Ранней малины уродилось не так много. Хоть и весна выдалась на удивление тёплой и солнечной, зима была очень злючей. И если у фермеров не успеет поспеть поздний урожай, к осени стоимость ягоды взлетит до самых стен. Она вытерла пальцы о штанину и вышла во двор. Солнце щедро заливало аккуратные грядки. Эстер сощурилась, прикрывая глаза ладонью, и посмотрела вперед, к дальней оградке: дикий виноград буйно разросся, красиво оплетая серые доски, перекидывался на соседние кусты смородины. Она невольно залюбовалась, представила, каким на вкус может быть мамин виноградный джем. Во рту снова стало кисло. Эстер сглотнула и, перепрыгнув непонятно откуда взявшуюся под ногами лейку с водой, прошла к лошади. Ощущая привычную тяжесть на плече, приложила руку к сумке, нащупала блокнот. Окинув любовным взглядом свой садик, отвязала лошадь и выехала на протоптанную, знакомую тропинку. Деревья ширились, лес темнел, разрастался прохладой, и от этого дышалось в разы легче, чем на обласканном солнцем тракте. Эстер запрокинула голову, зажмурилась: тревога, сидящая внутри с самого утра, снова выползла, стала почти физически осязаемой. Она никогда не боялась леса. Только того, что в нем. Эстер напрягла слух, всмотрелась в темнеющую даль. Неподалеку слышалось журчание воды: она почти доехала до местного ручейка. А значит, ее облюбленная поляна была уже совсем близко. Мягко стукнув плоскими каблучками сапог по крупу животного, она неспешно тронулась вперед. Небольшая полянка возле ручья источала свет и спокойствие. Солнечные лучи красиво выделялись на фоне затененных деревьев, как тонкий, почти прозрачный тюль. Эстер спешилась и, аккуратно ступая по траве, прошла в самую середину — макушку приветливо опалило. Достав свой маленький ножик, она присела на корточки у кустов дикой земляники и стала аккуратно срезать листья, с каждого куста всего несколько листочков. Всё, как и учила ее мать: уважительно относиться к тому, что тебя окружает. Эстер почти закончила с земляникой, но ухо держала востро — в лесу никогда нельзя расслабляться. Это она тоже знала от мамы: бывало, что волки подходили иногда близко к жилищу человека. Хоть и в пределах стены Роза Эстер о волках ничего не слышала, но проверять точно не хотелось. Стоило ей вспомнить об этом, как за поляной, в глубине леса послышалось что-то странное. С деревьев неподалеку с каким-то приглушенным криком вспорхнули птицы. Эстер резко выпрямилась. Коса слетела с плеча и стукнула по спине. Сердце выползло и поднялось к самому горлу. Прямо к ней из темных зазоров между деревьями приближалась гигантская фигура. Ноги, руки, неестественно разросшийся живот. Эстер дернулась, сама не поняла, как оказалась на лошади и, ударив что было сил по лошадиным бокам, помчалась прочь от поляны. Ветки хлестнули по щеке, выхватили несколько прядей из косы, Эстер наскоро отмахнулась, крепко вцепившись одной рукой в поводья. Шаги за спиной нарастали, становились объемнее, громче. Лошадь перепрыгнула заваленное и поросшее мхом дерево, быстро удаляясь от большой фигуры. Эстер не смела повернуть голову. Пригнулась к животному, вцепившись в его гриву. Оставив позади кусты терновника, она выехала из леса. И, дернувшись в седле, еще быстрее припустила к дому, впервые оборачиваясь и всматриваясь в удаляющуюся черноту. Боковым зрением она увидела замелькавшую родную оградку, поросшую виноградом. Лошадь резко встала на дыбы, и Эстер, не успев спохватиться, вылетела из седла на землю. Быстро, на рефлексах, сообразила, что нужно откатиться от лошади, встала на колени, уперев разодранные ладони в нагретую, сочащуюся горьковатым запахом, примятую траву. Солнце ласково оглаживало плечи и спину. Голова от резкого удара кружилась, изображения наслаивались, мутнели, расходились в закручивающихся по какой-то неправильной спирали кругах. Эстер проморгалась, медленно подняла голову. Всё тело приросло к земле. И само время словно остановилось, выгорело. Она обводила глазами свой садик: цветущие розовые кусты, зелень и небольшие корнеплоды по мелочи, что так настойчиво просила высадить мама. Лейка лежит опрокинутая, вода разлилась, и земля почернела. На стене, оплетенной плющом, — трещина. Окна всё так же открыты, но за ними — темно. Крыша проломлена, почти весь второй этаж разрушен. Неестественно, остро торчат обломки досок, окропленные кровью. Над домом — огромное лицо с пустыми глазами и белыми, как кипяченые простыни, зубами, из которых торчит лоскут старого маминого платка. Вокруг резко стало слишком тихо. Частью сознания она понимала, что нужно вставать, что лошадь убежала, что сзади еще один титан. Понимала, что мама мертва. Понимала, что не может сдвинуться с места. Стало до ужаса интересно, успела ли мама допечь пирог? Что случилось с той птичкой в ее комнате? Улетела ли? Эстер не отрывала глаз от улыбающегося лица. Оно шевелилось, отвернулось на секунду, но неумолимо приближалось. Пространство рядом надсёк свист воздуха, как будто его что-то разрубило. Через мгновение земля под ней дрогнула: титан, испускающий столб пара, рухнул. Эстер краем сознания подумала: «Хорошо, что не в дом». Еще через несколько секунд — второй удар о землю. Перед ней снова появилась фигура, теперь уже человеческая. — Эй! Ты цела? Где твоя лошадь? — голос низкий, взволнованный. Эстер тряхнули за плечи. Она проморгалась. — Надо быстро уходить, слышишь? Некогда рассиживать. Крепкие руки рывком подняли ее и поставили на ноги. Эстер окончательно навела фокус и пришла в себя: перед ней стояла женщина в упм и гражданской одежде. Она свистнула свою лошадь, помогла Эстер забраться и, резко развернувшись, на всех порах пустилась прочь отсюда.