«Единственное, что по сей день неподвластно большинству — собственная совесть».
Ким Тэобальд-Тэхён
Холодная, от мочек ушей, до кончиков пальцев, ночь. Испанская весна даже и не думает согревать пением птиц, счастливыми улыбками прохожих и ласкающей слух мелодией из кастаньеты. Новый шаг приносит прожигающую каждую косточку боль. Такое чувство, словно все органы горят, а тело и вовсе не твоё. Ты лишь оболочка. Мешок с костями, который можно продать за пару песо. Или, в крайнем случае, за дозу порошка. Выбор есть всегда! — кричат голоса со всех сторон. Они заполняют голову, искушают взяться за последнюю каплю. Но никто не знает последствий своего выбора — в этом причина ошибок. Ошибка. Его жизнь одна сплошная ошибка. Он часть её. Тот самый зародыш, от которого так отчаянно пытались избавиться, а он засел в самом чреве, цепко ухватившись за эту паскудную жизнь. Смерть же отобрала многих, но не его. Блуждая почти двадцать лет по пустующим коридорам отцовского дома, он то и дело встречал призраков прошлого. Он и был одним из них. Всего-то никчёмная омега. Ким Сокджин являлся позорным клеймом семьи, которое держали в тайне. Шепот, что так и лился со всех сторон, не прекращал твердить о собственной бесполезности. Он всего-то гость, которого так отчаянно желают спровадить. Ким Сокджин проклятое дитя, которое даже после отцовской ненависти и его беспрекословного приказа отдаться тому, кто решил его купить, не прекращал выполнять любые желания отца. Он надеялся на доброе слово. Всего-то: «Я люблю тебя, сынок». Но подобного не звучало ни разу, потому он пытал надежду лишь на благополучие родной крови. Лишь бы брат был жив и здоров. Но одной холодной ночью настал момент, когда двери его комнаты были распахнуты, одежда безжалостно разорвана в клочья, а эти слова, что так и лились с желчью о дорогом сердцу человеке, всё не прекращались. Но даже так он не переставал улыбаться. Может быть, завтра будет лучше? Надежда была, до тех пор, пока кровь не окрасила бёдра, слёзы лицо, а голос ненавистного старого альфы не поведал о компромате на брата. И, останься Джин в золотой клетке нового хозяина, Намджун попался бы точно так же, но уже не в тиски отца, а похабного альфы. Джин не желал подводить старшего брата. Лишь одна мысль, что любимый человек окажется в заложниках ненавистного врага, вызывала тошноту. Потому он впервые решился на отчаянный шаг. Понимая, что подобным образом обрекает собственную жизнь на добровольную гибель среди сброда. Он таковым и являлся. Там, среди отчаянных душ, ему самое место. Он будет эгоистом, напоследок забрав лишь парную серьгу. Та будет служить напоминанием о последней любви перед смертью среди гор мусора. Наблюдая за последними и такими ненавистными пыхтениями альфы, оставалось лишь сжать кулаки и внимательно смотреть на того, кто оставлял синяки на нежной коже, заставлял впитывать феромон и давиться слезами. Проходя через боль и позор, он запоминал, что именно его ожидает, останься он здесь хоть на ещё одно мгновение. И он бы остался. Стерпел любое насилие, оскорбления, эти руки, слюни и губы, боль и ненависть к самому себе. К своему грязному, потрёпанному телу. Вот только старый альфа решил, что омега, лежащий перед ним, совсем ни на что не годен и не стеснялся между хилыми толчками похвастаться тем, как надёжно он спрятал главный компромат на семью Ким. Он так гордился тем, как вскоре сумеет удерживать Ким Намджуна на мушке, при этом владея им самим в этот самый момент. Джин улыбался, пока слёзы смачивали щёки, а кровь окрашивала белые простыни. Лишь к глубокой ночи, после того как альфа пообещал к утру забрать свою игрушку, он покинул комнату, пропитанную ненавистным феромон мускуса, въевшимся в кожу и само нутро, которое ещё долго будет заживать от разрывов. Только после того, как входная дверь первого этажа захлопнулась, Джин отыскал силы отправиться в душ. Нужно было поскорее смыть все следы, что навсегда останутся на подкорке памяти. Но даже губка, стирающая кожу до красноты не сумела смыть следов касаний. Закусив губу, оставалось только разрыдаться в отчаянном вопле. Этой ночью ему исполнился двадцать один год. И этой же ночью его взяли силой, его тело было изнасиловано, но сердце всё так же принадлежало одному единственному. Он стал совершеннолетним омегой, а значит этот мужчина, купивший его, законно сумеет присвоить его тело ещё и ещё не один раз, которое продал собственный отец. Сегодня же был его первый раз. Не с тем, кого он так желал. Грезил, тихонько наблюдая за спящим лицом дорогого человека, пока тот спал напротив, бережно удерживая руку в своей, такой тёплой и огромной. Словно одними касаниями говорил, что всё будет хорошо. Хорошо не стало. Теперь он грязный, использованный и ни на что не способный. Следы чужих рук и губ, оставившие синяки и засосы будут сходить слишком медленно, словно напоминая о его месте у ног сильнейшего, намного влиятельного партийного чиновника. Вот только продавшись добровольно, он затащит в сети и брата. Станет его слабым местом и тем, с помощью кого Ким Намджуна можно удерживать на коротком поводке. Но это последнее чего он желает. Значит остаётся лишь одно... В последний раз бросая взгляд на ворох одеял, перепачканных кровью и спермой, Джин делает шаг навстречу неизвестности. Он запомнит это место не с запахом страха и боли, вперемешку с кровью и выделениями, а тем самым местом, где он спал в объятиях дорогого старшего брата, получая его нежные поцелуи и клятвы, что совсем скоро всё закончится и они будут наконец-то свободны от влияния тирана-отца. И делая шаг прочь, запирая дверь, Джин не поворачивается, скрываясь с места, некогда считающегося родным домом. В одну из глубоких ночей, младший сын-омега семьи Ким исчез раз и навсегда. Но продержался он совсем недолго. Будучи потерянным птенцом, скитаясь в кишлачном районе среди заблудших душ, он и не думал, что сумеет случайно познакомиться с омегой с которым вскоре и начал делить дорожки, после раскалённые ложки, а затем и койку. Жизнь с сорокалетним дилером, который практически ежедневно снабжал дурью не была такой уж ужасной. Так прошёл почти год в Южном районе. Без проблем переступив ворота Западно-Южной границы, он так и не сумел отпустить всех демонов. Те приводили его в небольшую квартирку с полуторным матрасом и зрелым омегой, с которым он забывался и мог отсыпаться, не думая как жить дальше, что будет завтра и настанет ли оно вообще. Главное, что слухи твердили, что наследник Западного района перенимал дела отца и умело вставал на его место. Но Джин даже не подозревал, что Намджун так и не поверил словам отца, что он покончил с собой. А ведь крови было достаточно, только вот тело его было в кишлаке, а не под боком родного альфы или в той же земле. Но даже имея какую никакую крышу над головой, смеющегося всё время под кайфом омегу, а так же возможность покончить с собой тем же героином, он не мог решиться. Словно каждый раз вспоминал слова старшего брата, который с отвращением наблюдал за конченными наркоманами, несмотря на то, что сам разрабатывал новые таблетки, с самого детства увлекаясь химией, несмотря на недовольство отца. И, Джин правда не жаловался, всего-то выживал. Только вот каждую ночь, блуждая по улицам между бараками в поисках жизненно необходимой услады, чтобы заглушить боль утраты, он грезил встретить его. И лишь после очередной дорожки, которую любезно получал за небольшую услугу своего компаньона, он снова мог улыбаться. Дарить искреннюю улыбку одному единственному брату, который являлся перед ним, усыпляя долгим сном и словами утешения. То и дело нашептывая какой он молодец, что продолжает жить. Только из-за собственных иллюзий он боролся с желанием покончить на той самой дорожке. Так было легче существовать. Ким Сокджин отчаянно любил, несмотря на одну кровь, текущую в венах. Но жизнь, кажется, с каждым днём утекала всё быстрее. — Отче наш... сущий на небесах, да святится имя Твоё, да придёт Царствие Твоё, да будет воля Твоя и... и на земле, как на небе. Хлеб наш насущный дай нам на сей... день... и прости нам... Остаётся шептать, лёжа на холодной земле узкого заднего дворика между каких-то борделей. Чувствуя, как отвратно пахнет из лужи мочи неподалёку и уже не надеяться на лучшее, на встречу с братом и его тёплыми губами на лбу. Ким Сокджин, с переколотыми, синеющими венами только и мог, что пытаться изобразить улыбку смотря на ясное ночное небо. Вот только дорогой сердцу альфа больше не посещал его мысли. Не возникал дымкой перед отчаянным омегой. И только слёзы щиплют опухшие безжизненные глаза, а язык пытается смочить потресканные до крови губы, вот только сил никаких нет. Но, кажется, кто-то решил посетить его тело перед самой кончиной... — Смерть — это действительно то, чего ты так отчаянно желаешь? — чужой голос является фоновым шумом, но он отыскивает их смысл. — А что ещё остаётся... если сам оставил того... без которого жизнь равна смерти? — всё так же шепчет. Нет сил на голос, один только хрип и отчаянная улыбка сквозь слёзы приветствуют незнакомца, выкуривающего сигарету. Тот не смотрит на его раскинутое тело у стены. Словно звёзды и вправду интереснее этого проклятого района. Да, так оно и есть. Почему-то не останавливаются ни слёзы, ни боль, сжимающая в грудине сердце. — Он жив? — незнакомец наконец обращает своё внимание, осматривая с ног до головы, но не так, как те альфы, что оценивают товар. Его взгляд устремлён в самую глубь сознания, словно он отыскивает всю правду, что льётся из рта омеги. — Да... — вот только сам Джин давно мёртв. — Тогда вытирай сопли и пойдём со мной, — этот человек и не думает смягчаться. — Для чего?... — вдох с каждым разом делается всё тяжелее. Ещё минута и он отключится. — Ты любишь финики? Пойдём, поедим их вместе, — успокаивающий феромон располагал к себе, словно говоря, что этому человеку с лёгкой, но такой понимающей улыбкой, можно доверять. И Джин доверился, взявшись за руку шестнадцатилетнего Ким Тэхёна.———
Капля пота скатывается по виску. Стены тёплой в меру комнаты с приглушённым светом не давят, благо здесь всего одна небольшая лампочка белого оттенка у стены под потолком. Словно знают, что этот яркий свет режет сетчатку и вызывает дополнительное раздражение. Это помещение не больше десяти квадратов схоже на подвальную палату с мягкими стенами, как для тех самых сумасшедших. Вот только Джин и сам понимает, что не совсем здоров. Но даже так он всё ещё не свыкся с мыслью, что наречен психом. Уже несколько недель прошло с тех пор, как он последовал за человеком, который пообещал вытянуть его из дурмана. Вот только он и подумать не мог, что его запрут в комнате без мебели и только одной перегородкой с душевой лейкой и унитазом, и всего-то будут подавать водку и еду, чтобы хоть немного утолить боль. Здесь всегда слабый свет, не понять день сейчас или ночь. Нет ни окон, ни раздражающих звуков, которые бьют по голове. Это, пожалуй, единственный плюс этой камеры. Сегодня, кажется день двадцатый и он наконец может хлебать лёгкий суп без желания всё выблевать в унитаз в присутствии того самого человека. — Я не наркоман... Спаситель ли? — Наркоман, — произносит голос напротив, и в нём нет ни намёка на лож. Потому что слова как никогда правдивы — напротив него сидит человек в ломке, но Джин не признаёт себя зависимым к психотропным. Пока что его голова всё ещё гудит. — И если ты не хочешь сдохнуть от сифилиса за очередную дозу героина, ты просидишь здесь и только после того, как придёшь в себя, ты покинешь эту комнату. Ты обещал ему, помнишь? Сокджин клялся, сотрясаясь в объятиях Тэхёна при очередной волне. — Почему я?... — почему кто-то решился протянуть руку пропащему человеку, без надежды на спасение, без выгоды. Губы испачканные бульоном слегка подрагивают. Хочется впасть в истерику, вот только сил никаких нет. Остаётся только продолжать зачерпывать еду ложкой, пытаясь протолкнуть в глотку ещё хоть немного. — Потому что ты имеешь право на счастливую жизнь, — после этих слов Тэхён хватает его за подбородок, не отрывая взгляда в котором не усомнится ни единый живой организм. И он шепчет в самые губы: — Ты мой человек, Ким Сокджин. Так стань одним из моих Всадников, — и это вовсе не предложение. Его слово закон свыше самого Господа, которому Джин не прекращает молить прощения. Тэхён же дополняет: — Ты — моя Чума, Сони. — Спасёшь меня от меня самого? — Только после того, как сможешь признаться самому себе. И он признает все свои пороки. Потому как люди охотнее верят в Дьявола и Сатану, во всю ту нечисть, чем в Бога и добро. И по сей день не известно почему. Может быть, разгадка проста: творить зло гораздо легче, нежели бессмысленное добро. И говорить, что человеком овладел демоном — всё равно, что объявить его сумасшедшим. Но не нужно забывать, что даже Люцифер когда-то был чистейшим ангелом. Он был детём своего творца, который в конце концов избавился от непокорного творения. Не нужно видеть беса своими глазами, чтобы поверить в его существование.———
Давай же... — вновь этот шепот в собственной голове. В этот раз рука не дрожит. Джин пытается ощутить, что же именно выгравировано на холодном металле пистолета. Но во мраке этого не понять. Может, он и вправду делает это не из-за интереса, а от страха покончить со всем в эту самую секунду? Да, он тянет время. Он возымел наглость проникнуть в кабинет Тэхёна, которому отдался всецело, вот только собственные навязчивые мысли не до конца были раскрыты. А Ким Тэхён просил не скрывать. Джин вновь подставил его своей трусостью. Сделай это... — проклятый змей искуситель. Но он не двигается. Закусывает губу до тех пор, пока во рту не чувствует того самого знакомого вкуса, который сопровождал большую часть жизни. Вновь приставляет дуло к виску. К собственной голове. Пристраивается, чтобы наверняка всё сотворилось мгновенно, без лишней грязи. Не хочеться пачкать новый диван и стопку документов на столе своего спасителя. Жаль только, что в Рай такие как он не попадают. И его никто не спасёт, потому что он... Чёртов слабак! — давно забытым, но таким родным голосом из затворок памяти. В миг чёрный кольт летит на пол, оглушая ударом и приводя в чувство. Теперь же руки дрожат как в приступе. Он мог сотворить ошибку, что стоила бы всей его никчёмной жизни, которую Ким Тэхён вытягивал из лап самой порочной падали. Оружие отлетает подальше от рук и собственной головы. И на вопрос о том, кто его спас от глупой ошибки в последний раз, теперь он может с гордостью ответить: — Я спас себя сам... Ким Сокджин вырастил себя в окружении новой семьи, но никогда не забывал о нём.***
Чимин всё ещё в этом ненавистном месте. Сырое помещение не пропускает ни единого лучика спасительного света. Чтобы хоть на мгновение понять, что он всё ещё жив. К сожалению он всё ещё дышит. И пока скрипящая, старая дверь с грохотом отпирается, давно знакомый мужчина ступает всё ближе. Чужое дыхание прерывистое, взбудораженное и на грани возбуждения от картины напротив. Той, где искалеченное тело, которому крылья вырвали с костями, лежит на холодном полу у старого матраса. Нет сил потянутся к простынки и прикрыть себя, согревшись. Альфа в возрасте наблюдает неотрывно. Его ухмылка вызывает дрожь, а пальцы с отросшими ногтями всё сильнее сжимают руки, впиваясь в кожу, пытаясь хоть чуточку сохранить покой. Но альфа медленно подходит, расстёгивая брюки и стягивая ремень, отбрасывая тот у ног. Его туфли отбивают ненавистные шаги по пыльному полу, останавливаясь у безжизненных глаз. Глубокие, но совсем без отблеска, то и дело сверлят стену напротив, иногда бросая мимолётный взгляд к ногам мужчины. Чимина колотит от осознания. Ещё мгновение и его вывернет прямо на пол, но укол, сделанный ранее не даёт пошевелиться. Его тело давно не чувствует ничего. Кроме, правда, боли. Та режет каждую частичку, разрывая на частички. Его словно пропускают сквозь мясорубку. Он только слышит слова восхищения его фигурой, мягкой кожи и чувствует эти ненавистные и такие грубые касания. Как эти кости выпирающие сквозь кожу могут возбуждать? Гематомы и открытые раны то и дело вновь вскрывают без анестезии. У Чимина нет сил кричать. Смысла нет, его не спасут. Сколько он в этом забытом месте, уже и не вспомнить. Месяц или все десять? Кажется, пошёл одиннадцатый. Совсем скоро, он надеется, что его мучения закончатся. Вот только те, кто так восхищаются его стойкостью и желанием к жизни, и не думают помогать покинуть этот мир. Его трогают, трогают, трогают... Пожалуйста, хватит! Мольба разрывает глотку, но маленького мальчика никто не слышит. Никто не поможет, не спасёт, не утешит и не приласкает в тёплых объятиях, как когда-то делал старший братик. Тонкие штанишки стягивают с худых бёдер, восхищенно облизываясь, больно сдавливают кожу, и снова... Снова ранят. Там будут новые синяки, там будут следы. Грязь, грязь, грязь... Эта чёртова комната без свежего воздуха. Свободы давно не видать. Незнакомец и множество альф. И он сам весь в пороках, он грешник своего святого. И пока его трусы безжалостно рвут, тяжело дышат над ухом, кряхтят, придавливают весом, ему не дают двинуться. Ему шепчут снова и снова: — Сладкий... сладкий мальчик. Только мой омега. Не жалеют, разводят ноги и бьют по бёдрам, шлёпают по алым ягодицам от шрамов и порки, по низу живота не щадят. Там так жжёт. Как же рвёт и режет. Он пытается притвориться той самой куклой, но он всё ещё человек. Он жив, дышит и терпит. Только это и остаётся. Иначе, если решит кричать, будут бить всё сильнее, будут душить. Так, чтобы шрамы оставались и раны не заживали сразу. Он обречён на вечные муки. Родители давно мертвы, братик не поможет, из-за него же и убили. Пак Чимин сам по себе. Его не простят и не вытянут из пучины долгих методов мук. И пусть вначале он молил о смерти, позже отрёкся ото всех. Себя похоронил заживо, не считая живым организмом. Так было легче. Он жалок, не способен ни на что. Вот только жизнь крохотная, что в нём теперь развивается, не даёт совершить ошибок. Теперь он не смеет покончить с собой, как желал этого ранее. — Моя личная шлюха... — слюнявят весь рот, слизывают слёзы, помечая ненавистным феромоном. — Да?! Чимин задыхается, молить бесполезно. Бог давно отрёкся от всей его семьи. — Отвечай, сука! — Пожалуйста, хозяин... хватит... — он знает, что бесполезны любые слова. — Мне больно... больно, больно, больно! Но хотя бы это... — Смотри! — мужчина хватает огрубевшей рукой за щёки, дёргая в сторону. — Смотри и запоминай, падаль, до чего ты довёл... — шепотом пробирается под кожу. А там, на стареньком матрасе у самой стеночки в углу, среди пустых бутылок от воды, каких-то тряпок и старой засохшей спермы и крови, лежит маленький свёрток в одеялах. Он двигается, кто-то что-то тоненько тянет, словно зовёт. Но слов не разобрать. Боль пронзает анус, его снова рвут, не жалеют и хотя бы не плюнут, чтобы не так остервенело пекло, пока трахают, поставив на колени, лицом в пыльный бетонный пол, зажав рот. Снова душат, но не доводят до конца. Всегда отпускают за несколько секунд «до». Чимин хрипит, давится слюной и слезами. Тонкие струйки крови стекают по бёдрам, вперемешку с иными выделениями. Шлепки не прекращаются, а синяки располагаются по телу. Старые раны не зажили, не успели, а новые уже украшают тело. Он просто мешок, кукла, ненужный товар, который используют перед тем, как выбросить на помойку. Не прекращая унижать, долбиться сзади, при этом кряхтя. Его вновь дёргают, ударяя носом в бетон, но не ломают. Сжимают бледное лицо, шепчут на ухо и дёргают в сторону того самого матраса. — Смотри, кого ты убил... Кого ты лишил жизни? Кто не сумел сделать первого вдоха из-за твоей слабости? Кто это, Чимин-а? Кто этот малыш? Кого ты же и убил, а? Твоё мертворождённое дитя. — Не-ет... — мотает головой, пытаясь отбросить пелену. — Умоляю, прекратите... Отстаньте! Не... нуж...но... — Ты убил её из-за своего ничтожества, проклятый омега! Своими руками отнял жизнь. Ребёнок не старше десяти лет, весь перепачканный в крови, а на тельце только лоскут тряпки, вместо одежды. Губы, пальчики, личико... Вся малышка синяя. Её волосы тёмненькие, взлохмаченные. Она словно не дышит, смотрит серыми глазками прямо в его. В маленьких ручках деревянный конь на колёсиках, такой был в его детстве, с которым ребёнок играет, слегка улыбается своей детской невинной улыбкой. Она слишком маленькая, худенькая. Кости вот вот проткнут тонкую белую кожицу. Ей словно и шести нет, такая малютка. Но почему-то он понимает, что ребёнок старше. Чимин не может сделать вдоха. Глотку перекрывает, он снова задыхается. И это не рука альфы, который продолжает долбиться, остервенело срывая всю свою ненависть на хрупкое тело, что вот вот рассыплется в этом морозном подвале. Он уже не обращает внимания ни на альфу, ни на боль с кровью, что не прекращается останавливаться. Её много, слишком много. Он смотрит лишь на своё дитя. То, что так ярко улыбается, хихикая, а её синие губки всё шепчут, как умеют именно дети: — Папочка... папочка... па-по-чка... — Малышка, — рука тянется к ребёнку, вот только... — Папочка, я умерла из-за тебя! — и вновь хихикает, толкая деревянную лошадку на колёсиках. Та катится перед лицом, а его малышка давится кровью. Та заполняет детский рот и стекает по тельцу. — Па... почка... Помещение заполняет вопль. — П-прости... — снова плакал во сне. Дрожь не прекращается, Чимин сгибается прямо в постели, словно желает спрятаться от всех демонов, что и сами не желают тревожить сегодняшние сны. Собственная спальня не кажется безопасным уголком. Пистолет под подушкой не придаёт уверенности. Собственные грехи так и не были замолвлены перед покойными. Сны вновь окунают в тот самый день, когда ребёнок так и не крикнул при рождении. Его дитя родилось уже мёртвым, и сам Чимин чуть не отправился вслед за дочерью. — Прости меня... родная...***
Всё изменится — и это неоспоримый факт. Через три дня после почтения памяти умерших на главной площади Центра, 13 февраля в годовщину Кровавого заговора, человек в маске вольто объявит миру вендетту. Выжидая десятки лет он наконец собрал всю мощь достопочтенного народа, подготовил военных. Тех, кто готов сносить головы не боясь за свою. Он собрал вокруг себя народ, готовый следовать по шагам и мстить за покойных, чтобы в скором будущем их наследники не знали слов смерть и война. Без войн не бывать миру. Без отмщения не бывать покою. Без крови не жить, она же и смерть. Уже завтра Морок объявится вновь. Партийные крысы так и не явили народу всю истинную правду. Не удивительно, ожидаемо для каждого. Большая часть сбежала в ту же ночь, желая засесть за границей, сразу после собрания в Великом Центральном зале переговоров. Не смотря на то, что почти все из них и не относятся к тем, кого так люто желает снести с пути сама Тьма. Но даже так парочка мошек не успела доехать до аэропорта, — их машины были свёрнуты в консервные банки после столкновения с грузовиками. Прямо как когда-то желали подобного Ким Тэхёну и Чон-Сальваторе Чонгуку. — Как опрометчиво... — взгляд скользит по мужчине с букетом цветов, направляющимся к крыльцу вечернего двора. С последнего разговора многое изменилось. Тэхён и сам заметил эти перемены в альфе. Теперь он ведёт себя более смело. Или же ему так кажется, ведь Чонгук с самого начала был более сдержанным, но каждый раз позволял себе всё больше. Но даже так не переходил черту. Он не касался без разрешения, не давил своей аурой и феромоном. А тот тяжёлый, давящий, поистине подходящий дону великой Семьи. Но мужчина сдерживал себя, будучи обходительным и в меру галантным. Чонгук располагал к себе. И это не может не нравится. — С добрым вечером, — букет белых роз обволакивает своим чарующим ароматом, но Чонгук наслаждается не врученными цветами в руках Тэхёна, а реакцией. Тот не сдержавшись, втягивает аромат соцветий, слегка улыбаясь. — Прогуляемся? — Только поставлю в вазу... — маленький омега попадается на глаза. — Мануэль, подойди на минуту, — зовёт младшего, тот же поднимает взгляд, замечая Тэхёна у входа в дом босиком при этом хмурясь, и уже собирается подбежать с тапочками. И, как теперь это обычно бывает, поворчать, но замечает незнакомого статного альфу, и тут же слегка съёживается, но всё же подходит. — Это? — бросает Чонгук. — Мануэль не так давно помогает общине, — кивает в сторону омеги, который топчется сзади, внимательно рассматривая мужчину, и заметно дольше останавливает на нём взгляд. — Детка, — касаясь поясницы младшего, успокаивает Тэхён, — познакомься с нашим доном. — Чон-Сальваторе Чонгук, — кивает альфа, и сам не понимая почему этот неприметный омега заставляет втянуть его горький феромон с примесью сладости. Хурма такая же, как и была у их покойного омеги-папы... Но он скидывает всё на обыкновенную случайность. Тэхён видит все переглядки, себе же кивая. — Устроим сегодня поздний ужин все вместе. Передай Юнги, будь добр. Тэхён отдаёт цветы, и Мануэль безмолвно забирает те, уносясь прочь, в глубь дома, перед эти кивнув альфе, прощаясь. Этот мужчина вызывал дрожь лишь глядя на него, но подойдя, втянув феромон поглубже, распробовав тот незаметно, Мануэль ощутил это неведомое до сего желание окунутся в его объятия. Он почувствовал покой и что-то такое далёкое, родное. Словно оказался в то время, когда мама ещё была жива и обнимала его перед сном, целуя в лоб, желая добрых снов. — Этот омега, — не мог не обратить и сам внимания, — как давно он у тебя? Тэхён оборачивается, усмехаясь. Заметил. — С начала этого года. Он бежал с Севера, там умерла его мама, а люди Хосе, на которого та работала, не пожалели мальчика, — он видит вопрос во взгляде альфы. — Они собирались его обесчестить и убить, но он успел сбежать. И, как видишь, без особых проблем прибыл в Юг. Попался у границы Хаэн, и я дал ему выбор остаться здесь или отправиться в кишлак. — Но он здесь, — понимает мужчина. — Но он здесь, — соглашается, и не жалеет о решении приютить омегу. Вначале ради выгоды, теперь же и сам не отпустит ни к одной твари. — Так куда мы? — уже усевшись в машину мужчины, тут же ощутил его тяжёлый феромон, но тот не давил, скорее обволакивал с макушки до пят. — Я узнал, что неподалёку имеется конная ферма. Надеюсь, ты любишь лошадей? — сам же мужчина имеет слабость к скакунам, выделяя как минимум один день в месяц для конной прогулки. Это действительно расслабляет. — Я люблю животных. Лошади не исключение, — завёл бы и сам, но нет времени заниматься ещё и ими. — Ты мог заметить, что под моим руководством не один человек. Неподалёку от их общежития имеется своя небольшая ферма. Жалко, что на лошадей я не имею сил и времени. Эти животные и правда особенные. — Как твоя пантера? — но после сказанных слов Чонгук чувствует лёгкую перемену. Чужой феромон стал горчить чуть сильнее. — Мун был спасён от контрабандистов, которые собирались свернуть ему шею, не смотря на то, что он только родился, — кожа салона скрипит под натиском руки. — От его матери осталась только шкура. Поэтому, как бы я не старался, этих кишлачных людей не спасти, но хотя бы часть своего народа и эти земли я желаю осветлить. Вот только проблема детей в их родителях. Мы отвечаем за их ошибки прошлого, Чонгук. Я, ты, твой брат, да тот же глава Запада, все мы в ответе за прошлое тех, кто нас родил, их решения, которые в итоге приводят к тому, что мы имеет сейчас. Но иногда я так чертовски устаю... — вздыхает, словно скидывает груз с плеч. Признаваться вот так, отпирая все замки, оказывается, действительно нелегко. — Исправлять свои ошибки не всегда просто, а родителей тем более. Но именно на них мы учимся, Тэхён, — рукой касается чужого колена, слегка поглаживая. Нет ни намёка на какой-либо интим, лишь безмолвная поддержка. Словно он так и говорит, что понимает. Чонгук действительно понимает его. — Я обязательно всё исправлю, чтобы ты смотрел на мою протянутую руку без страха и сомнений. И взгляд не отводят, наслаждаясь тишиной. Тепло переплетённых рук не разрывают, запоминая. — Хорошие вещи приходят к тем, кто умеет ждать, — альфа в этом уверен, смотря в глаза оттенка ночи. — И я уверен, что ты со всем справишься. С остальным я помогу. — Спасибо, — этого хватает.***
Тэхён усвоил в этом кроваво-золотом закате два урока. Первый урок: боль уступает, как только ты прекращаешь борьбу со смертью. И второй: пока ты слышишь, как бьётся твоё сердце — ты не должен прекращать борьбу. Но иногда тебе приходиться бороться с самим собой. Его учили не только защите, уму и самостоятельности, но и жизни. Он вырос на костях родных людей. Теперь же, находясь в окружении поистине дорогих сердцу, он не смеет одаривать тех холодом и безразличием, как делает это с остальными. Даже несмотря на то, что зачастую показывает себя в подобной ипостаси. Он с уверенностью снесёт голову каждому, кто посмеет посягнуться на его семью. — Уверенны, что осилите? — бета в возрасте заканчивает запрягать чернявого как смоль скакуна, ухмыляясь при виде посетителей. Конечно, он в курсе кто именно решил посетить его скромную ферму по меркам центровиков, не сдерживая хохота при виде только прибывшей пары гостей. Мужчина в возрасте всё не унимается, поглаживая седую бороду, пыхтя сигарой в стороне, чтобы животные не бунтовали. — Аид даётся не каждому. — Как и Киприда, — подмечает Тэхён, любовно оглаживая гриву белоснежной кобылы, располагая ту к себе. В ответ та фыркает, словно насмехается над попытками альфы подобраться к Аиду, который то и дело брыкается, не желая, чтобы Чонгук седлал его. — Забавно, каждый так отчаянно желает заполучить бога. Вот только даже они не могут изменить прошлое. Но всё же получая сахарок, кони идут на контакт и они наконец-то могут отправиться в бескрайний путь, расстилающийся у изножья Восточного района. Чувство свободы окрыляет, отодвигая проблемы в сторону. Кони, понемногу привыкающие к всадникам, отбивают по земле подковами и стремятся по золотым лугам, подальше от фермы в сторону к свободе. Руки, облачённые кожаными перчатками, которые ещё в машине преподнёс Чонгук, уверенно сжимают поводья, согревая ладони. Этот неприметный знак, действительно не мог не зацепить. Альфа и вправду стал более уверенным в своих знаках внимания. Словно мимолётно старается вызвать улыбку, которая расцветает всё чаще. Возможно, именно этот мужчина вызывает её, а не те безделушки. Но, пока что Тэхён не готов признаться в этом вслух. Пускай соблазн и имеется. Дыхания равняются, сердца бьют в унисон. — Иногда мне бывает больно от осознания своей беспомощности, — вдруг звучит со стороны. — Как бы я не старался, люди продолжают совершать ошибки. Единственное, что радует: уже завтра они поплатятся за свои грехи, — звучит так, словно от смертей своих приближённых станет легче. Но он и сам давно собирался очистить Союз. Тэхён бросает взгляд на альфу, но вскоре медленно уводит в сторону. Они останавливаются у дерева с видом на бескрайние луга, решая отдохнуть именно здесь. — Если больно — значит, ты ещё жив, — усмехнулся Тэхён, и вновь обращает всё своё внимание на мужчину. — Если ты ещё жив — значит, вокруг всё ещё изменяется. Возможно, для этого ты впервые убил человека, который желал убить твоего брата. Даже если ты этого не хотел, — оба понимают насколько же их жизни схожи. Оба покалечены, но пытаются жить. — Возможно Рафаэль и муштровал меня терпеть боль и придавать значение только смерти. И именно поэтому я так же без колебаний убил человека, защищая его? Вопрос не имеет правильного ответа, Ким Тэхён, понимаешь? — Ты поступил правильно, — снова поддержка Чонгука, вновь еле заметная растерянность на лице Тэхёна. — Я поступил бы так же. — Мне было шесть, — попытка вразумить, передумать. — Ты защищал семью, — непреклонно. Чон-Сальваторе Чонгук, ты сумасшедший. — Я пробил человеку голову арбалетом, когда Рафаэля подстрелили, — он был совсем ребёнком. Он не мечтал стать убийцей в столь раннем возрасте. — Мы охотились и наткнулись не на того, кто просто потребовал бы наличку, — на того, кто желал продать маленького омегу, перед этим выстрелив молодому альфе в бедро. Вот только нападающий не ожидал, что тот самый ребёнок пробьёт его голову со спины стрелой. — Но знаешь, что? Я не раздумывал ни секунды. Я просто стрелял. — Есть птицы поползни, которые в поисках своего червячка могут бегать по дереву даже вниз головой, знал? — отвлекает? Почему не показывает своей ненависти к тому, кто так легко лишил жизни в столь юном возрасте? Тэхён не может понять этого мужчину. И это вызывает лёгкую растерянность. — Среди людей есть тоже такие, готовые ради своего червяка так же ходить вниз головой, — тёплая ладонь без перчатки касается щеки, поглаживая. Тепло согревает от лёгкого дуновения ветра. Глаза в глаза. Только шелест ветра и общее дыхание окружают их. — Ты молодец. Ты защищал своё, и винить тебя никто не смеет. А если решаться, я лично отрежу их языки и заставлю сожрать. Тот человек знал на что шёл, — нельзя не поверить. — Я горжусь тобой, Тэхён-а. Гордится его храбростью, непоколебимой силой и упрямством. Ким Тэхён в его глазах обрёл очертания волевого, моментами отчуждённого, но такого смелого человека. Чонгук встречал в своей жизни многих личностей, но этот омега один из первых. Нет. Он единственный в своём роде. Не смотря на все испытания, предоставленные в жизни, он сумел добиться высот. И Чонгук с этого момента клянётся, что в случае падения Ким Тэхёна он сумеет поймать. Прямо как сейчас. В момент дрогнувшей руки, касающейся его, что покоится на щеке омеги. Он чувствует ответное тепло. Ким Тэхён не стал всецело доверять, отдав в руки свою жизнь. Но, кажется, частичка сердца уже перетекает в его ладони. — Даже не смотря на мою родословную? — так и не отпускает руки альфы. Словно тот исчезнет вмиг. Но Чонгук окончательно подаётся этому омеге. — Я говорил не раз, что мне плевать на это, — не важна ни кровь, ни прошлое. — В особенности, кто твой биологический отец. Рука Тэхёна вмиг сжимает мужскую. — Ты знаешь, — понимает без лишних слов. — Стал свидетелем разговора в гримёрке. Всё ждал, когда ты признаешься сам. Но понимаю, что не собирался, да? — словно не имеет значения сама тема, помогает слезть с коня, придерживая за талию, опуская на землю. Тэхён поджимает губы. Эта тема ненавистна. — Я ненавижу даже малую мысль о том, что во мне течёт часть его крови, — кто бы что не говорил, а этот человек ему никто. — Хосе не знал обо мне до позавчерашнего дня. — Ты не планировал его посвящать? — теперь ему понятна неприязнь к этому альфе, но вот ненависть не до конца. — Не-ет, — нервно посмеивается. — Будучи на волоске от смерти я хотел признаться, что я его сын. Я планировал наблюдать за его муками и агонией от собственных рук, и в тот самый момент, когда он начал меня молить о пощаде, я бы открыл эту многолетнюю тайну. Я всю жизнь мечтаю лишить его жизни своими силами, и перед его смертью признаться, что вот он я — тот, кого он породил его же и искореняет, — лёгкие наполняет кислородом, грудь нервно вздымается, кулаки подрагивают, вот только альфа успевает отогревать их своими. Тэхён расходится вмиг, ломая установки сдержанности. При этом мужчине желает признать все свои пороки. Будь что будет: горит Ад, рушатся Помпеи, сходит с ума Рай. — Ты ненавидишь его из-за его неосведомлённости или... — Я сплю и вижу, как он подыхает, Чонгук, — ни что не помогает, Тэхёна трясёт. — Он изнасиловал мою маму! Ей было четырнадцать, она была ребёнком... Таким светлым, нетронутым, пусть и была дочерью Тасманского Дьявола. Мама была олицетворением чистоты и невинности. Она то и дело лечила каждую безродную псину, беспокоилась и сочувствовала всем из Северо-Восточного района, понимаешь? Ей было плевать, что рабочие их дома были убийцами, она мазала их ранки и мозоли мазями. Она была недостойна этой участи... Кто угодно, но не она. Чонгук не сдерживается, притягивает его ближе, утыкая в собственную шею. Он впервые видит Тэхёна на грани истерики и чувствует его дрожащие плечи. Кажется, ещё немного и он сам сойдёт с ума, разделив эту боль с Тэхёном. — Он насиловал её несколько дней... И когда сломал окончательно, запугал до такой степени, что ей начало казаться, что он преследует её, — всё так же тихо, на самое ухо. — Рафаэль узнал обо всём только перед её смертью. Всего неделю она смогла воспитать меня, а потом сгорела от сепсиса, — бредила и сходила с ума, а любящий альфа не имел возможности спасти. Её тело медленно умирало, душа принадлежала только одному, а сердце давно подарила Рафаэлю. — А этот человек втёрся в доверие моему деду и в итоге всех сжёг, подставил дядю и свалил безнаказанно. Ненависть — это самая малость того, что я испытываю к этому монстру. Отцу... Он не успокоится пока не выполнит обещание, с которым клялся перед могилами родни. — Но как ты выжил? — слеза катится по чужой щеке, и Чонгук стирает её. Впервые испытывая безмерную вину и настолько огромную ненависть к главе Севера. — Твой дед... — Ха... — понемногу успокаивается, приходя в себя. Феромон альфы убаюкивает. Тэхён не отказывается, вдыхая тот у шеи. — Из дневника я узнал, что после того как Хосе привёз маму к границе, она тут же сбежала к их месту. Я не могу знать подробностей, Рафаэль тоже не мог знать. А когда живот начал появляться, мама просто умоляла его притвориться, что это его ребёнок. Ты понимаешь, как это было? Когда её живот начал округляться, она стояла на коленях перед дедом, а Рафаэль готов был принять пулю в лоб, словно это он её... Словно это он её обесчестил. Просить о подобном того, кто любит тебя чистейшей любовью, кому ты клялась под деревом ивы в любви и желании быть первой во всём, стать женой и разделить жизнь. А после, спустя каких-то пять месяцев среди ночи умолять притвориться отцом новой жизни в чреве. А Рафаэль только и мог, что сжимать челюсть, понимая, что бесполезно выпрашивать, кто настоящий отец. Но вот только узнал о страшной и такой болезненной правде только перед смертью Марии. В тот самый момент, когда держал новорожденного омегу на руках, бережно убаюкивая, пытаясь успокоить от страшных сновидений. Те преследуют по сей день. — Гон Ю повёлся, он поверил, что она забеременела от Рафаэля из-за их подростковых гормонов. А мама до самого конца скрывала, боролась с ужасами в одиночку, вместо того, чтобы признаться, что этот монстр её в своей спальне!... — резко закидывает голову к небу. Чёртовы слёзы так невовремя. Но Чонгук не прекращает стирать те пальцами. — Я не считаю его отцом. Он чудовище, которое следует выжечь, как он сделал когда-то с поместьем, моей семьёй и людьми, — всю жизнь грезит лишь об этом. — Я его продолжение. Такой же монстр, Чонгук. Избавился бы и сам от себя, вот только не имеет права. Сейчас так точно... — Нет, — шепот на самое ухо. — Не важно кто тебя родил, важны те, кто воспитали. Ты — сын Рикардо Рафаэля и Ким Чон Ран, внук великого Ким Гон Ю, и они бы гордились тобой. А Хосе всего-лишь трус. Старик, желающий заполучить чужое. Он не имеет к тебе никакого отношения. Ты должен понимать, что вас ничего не связывает, пусть ты и родился из-за подобного отношения к твоей маме. Но подумай сам, как она желала твоего рождения, понимаешь? — Когда горело поместье она сбежала с Рафаэлем и в ту же ночь родила меня. Он говорил, что она любила меня, — сегодня можно признаться, пусть он и ловит этот момент собственной слабости. Но с каждым произнесённым словом становится лучше. — Они любят тебя, я уверен. Каждый из них наблюдает за тобой с неба, — слова так болезненно врываются в грудину. Чонгук звучит так же, как когда-то говорил Рафаэль в одну из звёздных ночей. — Ты, — касаясь подбородка, заглядывая в покрасневшие глаза, что до этого прятались у шеи, — достойный этой любви, Ким Тэобальд-Тэхён. Признаёт его имя, честь и достоинство. — Не говори слов, в которых не уверен. — Я всегда уверен в своих помыслах, мотылёчек, — и пусть сгинет всё, но ни одного не оторвать от откровенного мгновения. — Пусть начнётся война, Хосе пожелает заполучить моё место, или Морок решит лишить меня жизни — я желаю помочь отомстить. Мы оба желаем этого, не так ли? — Ты не интересен Мороку, — но, кажется, это звучало слишком тихо. Существует пять стадий горя: возражение, ненависть, компромисс, депрессия и, в конце концов, принятие. Тэхён прошёл через все пять, но лично от себя дополняет ещё одну — месть. Он жил этой мыслью, грезил отомстить за убитую семью, а вскоре и лишённого жизни Рафаэля. Теперь же самый влиятельный мужчина держит его руки в своих, таких горячих. Альфа не собирается отказываться от своих слов. И Тэхён это осознаёт. Видит в глазах мужчины его уверенность в завтрашнем дне, как когда-то видел их в глазах Рафаэля. И Тэхён не может отказать. Не из-за их схожести. Совсем нет. Он просто решает поддаться. Поверить и довериться альфе. Он чувствует взаимную жажду. — Мы желаем свободы, — вновь доносится до слуха. — Свобода — это право выбора из множества альтернатив, — последние «но» перед эпилогом. — Моя альтернатива не такая уж нереальная, — вторит в ответ. И пока ветер их свидетель, а огонь не гаснет в душах, он может с уверенность донести. — Просто давай рискнём. Доверимся друг другу, м? — в глаза заглядывает, а там борются, кажется, все за и против. — И если один из нас предаст — убьём. Но Чонгук уже понимает, что тому не бывать. — Ты же знаешь, что я не побоюсь лишить жизни? — знает, что да. Но видит лишь улыбку альфы. — Я убью за семью. Чимин тому пример, так и передай брату, — Чонгук ухмыляется, но всё же кивает. — Но что, если предам я? Исход неизвестен никому. — А что, если я? — и вновь ухмылка. — Поэтому я предлагаю рискнуть, Тэхён-а. Мы не сможем познать друг друга до тех пор, пока не пройдём через препятствия и не узнаем друг друга достаточно. Помнишь, как однажды я словил пулю, прикрывая тебя, а ты вылил отравленный алкоголь и прибрал того официанта. Кажется, у нас всё наоборот, да? — лёгкий смешок ласкает слух. Это... приятно. — Ещё многое потребуется узнать, — каждому друг о друге. — Я готов рискнуть, если и ты не струсишь, — словно берёт на слабо. — Ты готов вложить свою руку в мою и отправиться по нашей тропе? — и протягивает ладонь. В этот самый миг оба ставят на кон всё. — Моё имя — Ким Тэобальд-Тэхён. Моя цель — отомстить виновникам смерти моей семьи, а так же защитить своих людей. К несчастью, остальные желают смерти моему окружению, в особенности затихший крысятник. Бывшие участники тайного заговора обязаны отплатить за свои грехи, понимаешь? — за несправедливость пора отплачивать сполна. — Живут припеваючи со своей семьёй и думают, что вышли сухими из воды. Но я не желаю этого допустить. Помоги мне, Чонгук. И в миг мир окрашивается грозовыми облаками, ветер задувает под ворот, не спасает тёплая одежда, вызывая лишь дрожь. Не смотря на пение птиц под боком, гогот лошадей у дерева и руки, что так уверенно переплетены, понемногу согревая друг друга. Глаза лишь на миг перемещаются к губам, и вновь возвращаются к глазам. Кажется, словно это последнее спокойное время. Уже совсем скоро Тьма явится вновь, никого не пощадит. Чонгук же держит позиции, не смея смещаться с престола дона. — Если позволишь... — Чонгук не тянется без позволения, но губы так и манят. Тэхён укладывает правую руку на затылок мужчины, сжимает отросшие волосы на загривке и пробегает взглядом по лицу напротив. Он и не обращал особого внимания на красоту этого мужчины. Его строгость давит, а действия подталкивают ближе, располагая. Альфа не единожды доказывал свою значимость и влияние, но никогда не принуждал феромоном, тот только сейчас помогает расслабиться лёгким ароматом шафрана. И это вновь даёт понять, что его не просто желают заполучить вместо игрушки. Будь кто, но не этот мужчина. — Пожалуйста, Чонгук, — шепот в самые губы. Мольба растворяется в поцелуе. Касания словно нежнейшие утренние лучи солнца, играющие с кончиками ресниц. Руки блуждают по спине, словно успокаивают. Чонгук касается его поясницы и сжимает бока сквозь тёплый пиджак. Тэхён отдаётся в руки мужчины, что так бережно относился всё это время. Он словно впервые ощущает какого это, передать бразды правления. Хоть на мгновение он может побыть тем, о ком позаботятся и в случае чего прикроют, но не отгородят. Он чертовски устал. И теперь понимает, почему каждый раз его внутреннему омеге было так беспокойно с уходом этого альфы. Он не сдерживает стон, как и губы, чужой язык терзает его, слегка покусывая нижнюю губу и в конце зализывая невидимые ранки. Дрожь проникает в тела, вызывая новый порыв. — Блять... — дыхание спирает, Тэхён не в состоянии остановиться. Прямо здесь, среди бескрайних лугов и шума ветра, играющего свою песню, под кронами дерева, он взаимно отдаётся в руки мужчины, который с особой бережностью и не думает выпускать из своих объятий. Чонгук то и дело не отрывается от долгожданного человека, что наконец-то позволил приблизится, понемногу доверяясь. Альфа крепкими руками пробирается под пиджак, касаясь оголённой поясницы, вызывая лёгкую дрожь в теле Тэхёна. Омега в ответ рыкает, больно прикусывая нижнюю губу, отчего Чонгук улыбается в поцелуй. До чего же строптив, словно дикая кошка. — Невыносим, — в последний раз касается губ Тэхёна, но не отстраняется, продолжая удерживать в тисках кожа к коже. И не важно, что оба одеты. — Сколько там? Пара минут, а ты уже сдаёшься? — не скрывая ухмылки, шепчет Тэхён. — Ни за что, — Чонгук заправляет его прядь за ухо, оглаживая под глазом высохшие следы слёз. Сегодня его смелый мотылёк не сдержался. — Будь ты самой Сатаной, никому не отдам. Но напротив сама смерть в тёмном обличии. — Не разбрасывайся словами, — уже готов сделать шаг, желая закурить, но Чонгук опережает, вытягивает свою пачку, подкуривает одну и протягивает к зацелованным губам, так и держит сигарету меж пальцев. Тэхён делает тяжку из чужих рук, не отрывая взгляда. Ещё мгновение и снова сорвутся, словно изголодавшиеся друг по другу любовники в разлуке. Чонгук не стесняясь наслаждается пухлыми устами от укусов и поцелуев. — Я всегда выполняю обещанное, — и не важно кто перед ним. Ким Тэхён исключение. Он стал тем, кого можно считать своим, главное ещё немного времени иметь и можно горы сворачивать. Чонгук имеет силы и терпение на многое, и омега тому пример. — Даже если я... — Тэхён не успевает договорить самого важного. Звонок собственного телефона прерывает обоих. Тэхён не отходит в сторону, так и находится под боком мужчины, делает очередную затяжку, как и альфа. Принимает вызов, перед этим хмурится из-за контакта. Звонит Юнги. он всегда пишет, звонки бывают редкостью, и в случае Мина это что-то срочное и важное. Тэхён всего за несколько секунд чувствует неописуемую тревогу. Словно кто-то уже совершил неслыханную дерзость, не просветив его в детали. А он этого терпеть не может. — Слушаю, — выпуская дым в сторону. — Только что был совершён поджог в левом секторе плантаций, — и слова Юнги служат ударом в самое сердце. Взгляд так и останавливается на нахмуренном альфе. Чонгук всё прекрасно слышит, Тэхён не имеет сил ответить. — Горят амбары, Тэхён. И Мануэль, он... Пострадали самые дорогие. Снова.Тишина была такой громкой. Он не произнёс ни единого слова, и так понятно по глазам и движениям. Сегодня Ким Тэхён умер в очередной раз.