Eyes like a car crash

«Не верится, что прошёл уже целый год… Иногда мне кажется, что миновала вечность, а порой — что это случилось только вчера. Белый как полотно Ваньинь, теряющий сознание на опознании тела в морге, окаменевший от ужаса Лань Чжань и обливающаяся слезами Яньли, которую не пустили дальше предпокоя патанатомии, но чьи рыдания слышались даже сквозь плотно закрытые двери. Работая в медицине столько лет и видя смерть постоянно, я всё же не был готов настолько близко столкнуться с тем, как хрупка бывает нить, держащая чью-то душу в этом мире. Как слаба человеческая оболочка, в мгновение ока превратившаяся из красивого молодого парня в биомассу с неопознаваемым лицом. Не представляю, как пережил Лань Чжань эту потерю… Как он нашёл в себе силы не уйти вслед за тем, кого так неистово любил? Я видел его накануне происшествия: разбитого, пьяного, с безжизненным взглядом в пустоту… И это только от одной мысли, что они с Вэй Ином расстанутся. Но что он ощущал, когда ему позвонили из морга и попросили приехать на опознание тела, я даже вообразить не способен. Возможно, именно отсюда берут начало все его нынешние странности и отчуждённость, а также патологическая аскетичность, обострившаяся до предела за последние время. Его исчезновения на дни, а порой и недели, игнорирование телефонных звонков, полностью заброшенная работа… Но разве можно упрекнуть его во всём этом? Разве можно заставить снова начать жить, если тот, кто был твоей жизнью, умер? Умер так глупо, случайно и внезапно. Визг тормозов, неизвестная машина — и вот на асфальте только остывающее тело, уже с трудом узнаваемое даже родными… Ваньинь был безутешен… Метался по комнатам дни напролёт и то крушил всё, что попадётся под руку, впадая в ярость, то, сбивая кулаки в кровь о стены и зеркала, обливался слезами. Чего мне стоило привести его в порядок и заставить принять смерть брата — словами не передать… Возможно, я льщу себе, говоря, что его исцелила моя любовь, но как бы то ни было, сейчас, спустя год, он уже больше похож на себя прежнего, чем когда-либо до этого. Мне даже удалось уговорить его переехать ко мне. И, отвлекая Цзян Чэна работой и вниманием, я потихоньку исцелял его сердце, как и своё. Жаль только, что с Лань Чжанем всё это было впустую…» — Лань Хуань, ты готов? Немного раздражённый, но очень красивый баритон отвлекает Лань Сичэня от очередной записи в дневнике и, подняв глаза, он видит стоящего в дверях Цзян Чэна. Тот одет во всё чёрное, с сумеречными тенями под глазами, и собран, как перед прыжком в пропасть. Сегодня годовщина смерти Вэй Ина, и они собираются в семейном храме для поминального обряда. Лань Сичэнь рад, что в такой момент может быть подле возлюбленного, вынужденного вновь пройти через этот тяжёлый цикл воспоминаний. Что может поддержать его, защитить и просто поделиться своим теплом. — Я готов, Ваньинь, можем выходить. Еда и благовония уже в машине, я купил всё, что ты хотел. Лань Сичэнь прячет блокнот в кожаном переплёте в выдвижной ящик стола и, улыбаясь уголками губ, первым покидает помещение, зная, что его парню неприятны излишне пристальное внимание и гиперопека. Хотя, по правде сказать, старшему сыну семейства Лань до зуда в ладонях хочется провести руками по широким плечам Цзян Чэна, прижать его к себе, заключив в объятья, и скрыть от всей боли, что плещется вокруг них бескрайним океаном воспоминаний и утраченных надежд. Весь путь до семейного дома Ваньинь не произносит ни слова. Он стойко старается сохранять спокойный вид, но во всей его позе чувствуется напряжение, между бровей залегает вертикальная складка, а взгляд расфокусирован и устремлён на мелькающие за окном пейзажи. В этот момент всё, что может Лань Сичэнь, — это поддерживать его своим молчаливым присутствием и следить за дорогой. Хотя видит бог, он отдал бы всё на свете, чтобы Ваньинь почувствовал себя легче. Возможно, именно это искреннее стремление и было бальзамом, исцеляющим раны Цзян Чэна, утратившего жажду жизни вместе со своим сводным братом. Сичэнь не знал, но несмотря замкнутость и резкость, Ваньинь умел видеть в людях самую суть, чувствовать её на каком-то потустороннем уровне. И именно незамутнённая бескорыстная любовь старшего Ланя иногда удерживала его на краю, став причиной, почему Цзян Чэн решил дать шанс их отношениям, даже если в душе был опустошён. Встреча родственников в большом загородном доме проходит в тишине. Цзян Чэн обнимает сестру и хмурится, замечая как та осунулась. Но, конечно же, сейчас она выглядит лучше, чем первое время после трагедии. Тогда, несмотря на собственную боль утраты, Яньли, как могла, поддерживала брата. Они много времени проводили вместе, разделяя на двоих тоску, с которой поодиночке вряд ли бы справились. И именно сестра робко, но вполне однозначно посоветовала Ваньиню принять предложение Лань Сичэня и съехаться. Не хотела, чтобы он оставался наедине со своим горем. Бесспорно, это был тяжёлый год для всех. Даже Юй Цзыюань, мать Цзян Чэна, выглядит собранной, но поникшей, хотя в былые времена от её яростного нрава искры летели во все стороны. Насколько знает Лань Сичэнь, она не питала особой любви к Вэй Ину, но то, что его смерть сделала с её детьми, не могло не отразиться и на ней. Цзян Фэнмянь вымученно улыбается, стараясь поддержать родных, но седые пряди, посеребрившие его смоляную шевелюру за последний год, говорят больше слов. Ваньинь, держа сестру за руку, первым поднимается на ступеньку семейного храма и останавливается напротив поминальной таблички. А когда он хочет поджечь палочку благовоний, его перетряхивает ощутимым ознобом, и та выпадает из непослушных пальцев. У Лань Хуаня сердце сжимается, когда он видит, как губы Цзян Чэна едва шевелясь, шепчут: «прости». — Ничего, А-Чэн. А-Сянь рад, что мы пришли. Яньли мягко касается локтя брата и делает всё необходимое: от тонкой палочки, воткнутой в чашу с песком, теперь вьётся тонкая струйка дыма с едва уловимым запахом лотоса, а на специальной подставке появляются угощения для покойного: мандарины, сладости, связка острого перца Чили и бутылка любимого вина Вэй Усяня. Пустые бутылки этого же вина, разбросанные по полу, Лань Сичэнь видел в квартире Ванцзи накануне того трагического вечера… Из мыслей о прошлом его вырывает вопрос Цзян Чэна, сказанный тихим, но явно раздражённым тоном: — Почему твой брат не пришёл, Лань Хуань? Нашёл дела поважнее? Сичэнь игнорирует злой сарказм в последнем вопросе, памятуя о непростых отношениях между младшим братом и Ваньинем, и полным спокойствия голосом увещевательно поясняет: — Я не смог до него дозвониться ни вчера, ни сегодня. Но подозреваю, причина в том, что это было бы для него слишком тяжело… — А нам, значит, не тяжело? — звучит резкое. И Лань Сичэнь ничего не отвечает, прекрасно понимая его негодование. Это действительно не оправдание, чтобы не почтить чужую память…

◢◤◢◤◢◤◢◤◢◤◢◤◢◤

«Не могу отделаться от мыслей, что Лань Чжань мне соврал. Но возможно ли это? Он никогда не делал подобного, особенно в общении со мной. Его воспитание, его моральные принципы — всё это не позволило бы ему лгать, по крайней мере раньше… Но сейчас я уже ни в чём не уверен: он сильно изменился за этот год, и то, что я застал в его квартире по приезде, меня насторожило. Хаос, беспорядок, пыль, мусор, затхлая атмосфера заброшенности и упадка. Когда Вэй Ин только перебрался к брату, он, конечно, внёс в стерильность его жилища некую долю хаоса, но то, что я застал, приехав узнать о причине отсутствия на поминках, меня поразило. Ваньинь имел все основания для упреков, как и любой из его семьи, поскольку отношения между Ванцзи и Вэй Ином были практически официальными, никогда не скрывались и часто даже излишне выставлялись на публику, как на мой взгляд. Отсутствие брата было грубым оскорблением, неуважительным и показательным, как будто только его боль имеет значение и вес, а все остальные не в счёт. Наверное, недостойно так думать о своём младшем брате, но я был разочарован его поступком и испытал стыд, словно в том была моя вина. А может, и была? Я малодушно посвятил всего себя Ваньиню, стараясь окружить его заботой и любовью, и это заняло всё моё свободное время, не оставив и минуты для брата, страдающего, вероятно, ещё больше, чем Цзян Чэн. Поэтому, обдумав всё хорошенько, после поминок я оставил любимого с родными и поехал к Ванцзи. Меня гнала ещё одна страшная мысль, от которой я пытался избавится всю дорогу до квартиры брата: «Не сделал ли он чего-то с собой»? Годовщина — это не только время для воспоминаний и переживаний. Для многих это еще и нестерпимая вспышка агонии утраты, утихнувшая за какое-то время и вернувшаяся бумерангом в памятный день. Я позвонил в дверь, но ответа не последовало и, не став медлить, открыл её своим ключом. Переступив порог, я замер, на секунду подумав, что ошибся квартирой, но включённый свет не позволил путаться — это была квартира Ванцзи, хотя выглядела она ужасно. Я обошёл её по кругу дважды, прежде чем убедился, что брата точно нигде нет. Затем снова набрал ему на мобильный, но он не ответил, и звонка не слышалось в помещении — значит телефон с ним, где бы он ни был. Первым моим порывом было уйти. Дома, наверняка, уже ждал Цзян Чэн и я солгал бы, сказав, что меня к нему не тянуло. Но совесть бескомпромиссным бичом стегнула по этому желанию чувством вины, и я остался, чтобы дождаться брата. Бесцельно пялиться в одну точку мне не хотелось, поэтому я решил занять себя полезным делом и прибраться в квартире хотя бы минимально. Вынес мусор, поставил стирку, сложил вещи, загрузил посудомойку и протёр мебель от пыли. Последним делом я приступил к рабочему столу, который был завален бумагами и разной канцелярией. Сложив документацию по аккуратным стопкам, я внезапно замер наткнувшись на что-то непонятное. Это был корешок от оплаченной квитанции, помятый и весьма старый. Дата на нём была трехмесячной давности, а сумма весьма внушительной, шапка документа гласила: «Частная закрытая клиника для посттравматической реабилитации». Едва я успел задуматься над тем, откуда у Лань Чжаня такая квитанция, как раздался щелчок замка, и я услышал шаги в коридоре. Опуская все детали нашего разговора, могу сказать, что мой визит брата явно не обрадовал, как и то, что я держал в руках найденный мною чек. Ванцзи выглядел бледным, уставшим, расстроенным, но совсем не настолько убитым, как в первые дни после смерти Вэй Ина. И я, очевидно, зря переживал о том, что он склонен к самоубийству, или селфхарму, учитывая его решительный взгляд и нежелание принять какую-либо помощь. Что ж, его характер совсем не похож на мой, и, возможно, ему так будет проще найти себя и путь к исцелению души, но его ответ на вопрос о чеке меня удивил: — Друг попал в беду — помог чем смог, хоть кому-то помог… И в целом это вполне в характере Ванцзи — делать что-то для других. Но у него нет друзей… Я это точно знаю. Таких, которые обратились бы к нему за помощью — ещё и такой внушительной, — точно нет. После смерти Вэй Ина он не то что со знакомыми — он даже с коллегами и роднёй оборвал все связи, а тут внезапно говорит «друг». И почему тогда он не предложил услуги нашей клиники? Это обошлось бы в разы дешевле, но качеством вряд ли бы уступило частной больнице. Но Лань Чжань не сделал ничего подобного, а просто оплатил содержание. Мои мысли всё время ходят по кругу, как заблудившиеся на арене лошади, я чувствую что-то неестественное в его поведении и словах, но уцепиться мне не за что и упрекнуть не в чем. Он взрослый, самостоятельный человек, и моя гиперопека может привести только к нежелательным последствиям. Так было всегда, даже в детстве. А может быть, меня озадачило то, как он ответил на моё замечание о пропущенных поминках? — Я просто не смог себя заставить, прости. Я принесу извинения семейству Цзян завтра же. «Не смог заставить» — какая странная формулировка. Неужели ему было настолько больно видеть всех тех, кто когда-то был роднёй Вэй Ина? Или видеть установленную памятную табличку с его именем? Что именно он не смог преодолеть в себе, чтобы прийти и отдать дань памяти тому, кого так сильно любил..?» Лань Сичэнь откладывает дорогую чернильную ручку и разминает затекшие пальцы: сегодня он особенно много писал. В душе скопились смятение и тревога, не отступающие вот уже который час после возвращения домой, поэтому хотелось выплеснуть мысли и эмоции хотя бы на бумагу. Этому нехитрому трюку его когда-то научил дядя: зная о чувствительной натуре племянника, он посоветовал писать о том, что беспокоит, а потом сжигать. В детстве и юношестве — после смерти родителей — Лань Хуаню иногда очень сильно не хватало того, кто бы его выслушал. Брат был слишком мал, а дядя слишком занят, поэтому дневники стали настоящей отдушиной. Он сжигал их каждый раз, когда заканчивал, поэтому никаких секретов никто бы узнать не смог. Но привычка выводить все свои мысли и чувства чернилами на бумаге въелась под кожу навсегда. Поднявшись из-за стола и выключив свет, Лань Сичэнь идёт в гостиную и, сделав всего пару шагов, застывает посреди комнаты. Цзян Чэн спит. Он уснул прямо на диване перед включённым телевизором, монотонно бубнящим какую-то глупость о новом стиральном порошке. Голубоватый свет экрана бросает в полутьме диковинные блики на его утончённое лицо, придавая ему флёр потусторонности. В сердце Сичэня что-то сладко ноет, при взгляде на любимого. Что-то хрупкое и трепетное внутри него тянется к этому мужчине всеми своими фибрами, желая защитить и исцелить. Сделать самым счастливым. Поэтому Лань Хуань подходит к дивану, выключив по пути телевизор, присаживается перед спящим на корточки и самыми кончиками пальцев касается его лица. Ваньинь хмурится даже сквозь сон, красивые брови ломаются под углом и образуют складочки возле переносицы, а длинные ресницы тревожно вздрагивают. Ему явно что-то снится, и это что-то малоприятное, как заключает про себя Лань Хуань. — Любовь моя, ну как мне тебе помочь? Шепчет он, убирая длинную чёлку со лба своего парня, а затем, грустно улыбаясь, поднимается, достаёт из шкафа махровый плед и, устроившись рядом, накрывает себя и Цзян Чэна. Сичэнь укутывает их обоих в тёплый кокон, смыкая неразрывные объятия, и с жадностью вдыхает запах чужих волос. Пока что проявление внимания и поддержка, которыми он щедро одаривает Цзян Чэна, — всё, что у него есть. Но, может, со временем судьба не поскупится на шанс, и Ваньинь не просто примет предложенную ласку и заботу, а по собственной инициативе обнимет в ответ так же крепко, как сейчас сжимают его самого. Эти мысли успокаивают и позволяют соскользнуть в сладкое забытье Морфея, уже не слыша, как сквозь побелевшие губы Цзян Чэн шепчет имя своего сводного брата.

Вы знаете, мой друг, бывает, как сегодня –

перо бежит само извивами строки…