◢◤◢◤◢◤◢◤◢◤◢◤◢◤
Цзян Чэн наконец открывает глаза и упирается сонным замутнённым взглядом в выключенный телевизор. Точно, он уснул вчера прямо здесь… А чуткий и понимающий Лань Хуань, который, скорее всего, уже на работе, не стал его тревожить, укрыв пледом и оставив отдыхать после тяжёлого дня, выпившего все моральные соки. — Почему без тебя так сложно жить? Спрашивает Ваньинь в пустоту. У него есть всё, чтобы испытать хотя бы какое-то подобие счастья, но заставить себя быть по-настоящему счастливым, он, к сожалению, пока не может. Порой Цзян Чэну стыдно за свою эмоциональную немоту по отношению к Сичэню и он даже думает, не съехать ли от него, попытавшись наконец вновь жить самостоятельно? Но теплота чужой любви такая манящая, такая приятная. Она заставляет забыть о боли и вселяет в душу подобие покоя в моменты близости. Но совесть говорит: это плохо. Он всего лишь использует того, кто добр к нему и щедро делится тем, что имеет. Тогда как всё, что имел Цзян Чэн, умерло вместе с Вэй Ином. «Цзян Чэн…» Мороз проходит по коже. Ваньинь вскакивает как ошпаренный, путаясь в пледе и затравленно озираясь. «Только не снова,» — думается ему, когда он, тяжело дыша, прижимает ладони к ушам. Голос Вэй Ина. Такой знакомый звонкий голос только что прозвучал совсем рядом. Именно с той интонацией и придыханием, с каким он произносил имя брата, о чём-то безуспешно прося. Как в тот раз, когда он потерял ключи от квартиры, а ему срочно нужно было попасть внутрь во что бы то ни стало, по уже стёршемуся из памяти поводу. Вэй Усянь умолял брата таким елейным голосом, что и статуя бы ожила. Цзян Чэну тогда пришлось сорваться с пар и проехать полгорода, а всё потому, что об этом просил Вэй Ин. Сейчас странно вспоминать, но Усянь часто казался зависимым от брата или только создавал такую видимость по непонятной причине. Он никогда не хотел идти на вечеринки или концерты, если туда не звали Ваньиня. Он притворялся, что абсолютно не умеет готовить лишь для того, чтобы по утрам и так опаздывающий на пары брат на скорую руку жарил ему яичницу и, кроша в глубокую миску овощи, материл последними словами. Маленькие странности их повседневной игры были привычными и вызывали теплоту в груди, возможно, именно по этой причине Цзян Чэн так тяжело пережил переезд Усяня. Не то чтобы он был не рад за него или не хотел ему счастья, но… Но Ванцзи не понравился ему на каком-то интуитивном уровне. Он был красив, богат, умён, судя по всему не имел вредных привычек и постыдного прошлого. Он казался не столько живым, сколько выдуманным. Во всём его облике сквозила какая-то искусственность, что ли. Даже в сравнении с Сичэнем, таким же ослепительно красивым и богатым, Лань Ванцзи виделся недосягаемо замкнутым. Явных причин не любить младшего Ланя у Ваньиня не было: тот никогда не оскорбил его ни словом, ни поступком, но от чего-то Цзян Чэн был уверен, что их неприязнь абсолютно взаимна. — Нужно выпить кофе. Мозги просто со сна ещё глючит, по всей видимости. Уверенно произносит вслух Цзян Чэн, стараясь живым голосом заглушить мёртвый, и, размяв плечи, идёт на кухню. Обижено кипящий чайник вскорости убаюкивает его страхи, обыденные ритуалы помогают внести покой в жизнь и скрыть нервозность. Банка с кофе шуршит ароматным нутром о жестяные стенки, когда Цзян Чэн тянет её с полки, чайная ложка с горкой зачерпывает коричневый порошок, и внезапно всё обрывается резким звоном стали о кафель. Кофе разлетается по светлому полу, а окаменевший Ваньинь ощущает в горле своё сердце. Чашка. Чашка на столе, которую он достал пять минут назад, она была не белой, как все остальные в безупречном наборе Сичэня, она была ярко-красной с черными завитками стилизованных языков пламени и броской надписью «Старейшина Илин». Это название любимой группы Вэй Ина и чашка из их мерча с одного из концертов. Цзян Чэн знает, Цзян Чэн сам её купил ноющему брату, когда тот прицепился к нему как банный лист уже после окончания шоу. Но как?! Как она могла оказаться в этой квартире? Усянь забрал её с собой при переезде. Это точно. Он никогда с ней не расставался, хотя после неудачного падения в раковину у неё откололся кусочек возле ручки и цвета стали не такими яркими из-за регулярной мойки. Ваньинь делает глубокий вдох, закрывает глаза и медленно выдыхает, словно стараясь снова научиться дышать. Сжимает руки в кулаки и повторяет нехитрую процедуру опять, а затем медленно поднимает веки. Чашка на столе белая, безликая и абсолютно безупречная, как и её сёстры-близнецы за дверцами шкафа. Никаких сколов, никаких цветов — пустота и немота. — Господи, я схожу с ума. Цзян Чэн медленно опускается на стул и трясущимися руками массирует виски. Он уже не первый раз чувствует как будто бы незримое присутствие Вэй Ина рядом. И иногда оно даже слишком осязаемое и реальное… Как вчера в храме предков. Ваньинь мог бы поклясться, что это Усянь перехватил его руку с благовониями перед курильницей, словно останавливая и не желая принимать подношения в свою память. — Эй, А-Чэн, я хотел бы, чтобы после смерти меня кремировали. Чтобы моя душа поднялась ввысь вместе с яркими искрами и языками пламени, как в древних легендах. — Она поднимется только в дымоход крематория вместе с чёрной копотью и дымом, а не в звёздное небо, идиотина. Ваньинь закатывает глаза и отворачивается от фонтанирующего идеями брата. Они смотрят фильм про викингов и горящая ладья так красиво уходит под толщи воды глубокого озера, что глаз не оторвать. Правда, тут скорее умелая работа со спецэффектами даёт о себе знать, чем само зрелище, но тем не менее… — Вот ещё! Какой такой крематорий? Я хочу, чтобы ты сжёг меня на большом костре где-то в лесу или в лодке на озере! — И провёл остаток своей жизни за решёткой за незаконное захоронение, загрязнение окружающей среды и моральную травму окружающих? Нет уж, спасибо. Ваньинь складывает руки на груди и старается сконцентрироваться на фильме, а не на лезущем с объятиями брате, желающем выпросить «погребение, достойное богов». — Может, ты злишься, что кремация не состоялась? Но в том не моя вина… Отец не согласился, а так как он всё ещё твой официальный близкий родственник, то его слово решающее. Но я пытался, ты должен был знать! Цзян Чэн чувствует себя глупо — он говорит с тишиной. В квартире оглушительно пусто, как и в его душе, а все эти галлюцинации всего лишь игра воображения — и ничего больше. Усталость помноженная на горе утраты, вот и всё. «Нужно взять себя в руки, иначе закончу в войлочной палате,» — думает Ваньинь и идёт подметать рассыпанный на полу кухни кофе. Ближе к обеду должен вернуться Лань Хуань, а Цзян Чэн в той же одежде, что был вчера, не евши, не мывшись, и выглядит, наверное, так, что краше в гроб кладут. Вот радости будет человеку, который за него и так переживает. Убравшись на кухне и всё же выпив кофе из весьма реальной унылой чашки, Цзян Чэн идёт в душ, оставляет одежду в корзине для стирки и, распустив стянутые в пучок волосы, встаёт под горячие струи воды. Мысли смывает потоком, как и плохие предчувствия, унося накопившуюся моральную усталость и возрождая из омута вязкой дрёмы. «Так лучше,» — заключает Ваньинь, вытираясь насухо и с удовольствием откидывая за спину длинные волосы. Он поворачивается к умывальнику и тянется за одной из двух зубных щёток в мраморном стаканчике, стилизованном под общий интерьер ванны. Машинально протирает запотевшее зеркало ладонью и холодеет, не в состоянии сделать вдох. Страх новой волной пробирает до костей, в миг остужая разгорячённое тело и сковывая каждую мышцу. За его спиной, сверкая знакомыми серыми глазами, стоит Вэй Ин, чуть хмуря брови вразлёт и поджимая бледные, как во время болезни, губы. В широкой полосе чистой зеркальной поверхности видно только его лицо, в обрамлении отросшей челки. — Да что за чёрт..! Цзян Чэн оборачивается так резко, что позвонки хрустят, влажные волосы хлещут по щеке, а с полки под зеркалом падают задетые рукой умывальные принадлежности, отскакивающие от пола. Но сзади, разумеется, никого нет. — А-Чэн, что-то случилось? Слышится голос Лань Хуаня из коридора. Вернулся раньше? Наверное… Наверное, решил материалы с работы на дом забрать. — Нет… Всё в порядке, — бросает Цзян Чэн через дверь, стараясь не выдать судорожного дыхания и ошалело глядя на свое вновь одинокое отражение. — Поскользнулся просто. Хотя ни хрена Цзян Чэн не в порядке. У него уже второй раз за это утро сердце скачет где-то в горле и пульс частит как бешеный. Но он должен справиться с подступающим приступом паники, вызванным непониманием и шоком. И он сможет. Справится. Сейчас опять постоит с закрытыми глазами, глубоко дыша и вцепившись онемевшими пальцами в края раковины, а затем прикинет, какое место по шкале помешательства занимает позиция «видеть мёртвого брата». Сначала ощущение присутствия, затем голос, а теперь ещё и две галлюцинации подряд… Неужели он скучает настолько, что хочет обмануть себя и в реальности, а не только во снах?And I'm calling, I'm calling your name…