Fuge, late, tace

Эдмунд Пэвенси подумал было, что неплохо бы ему уже разобраться с тем, кто он такой на самом деле: может быть, ему стоило посвятить остаток молодости амурным похождениям, которые, ввиду особенностей его натуры, непременно погрузили бы его в пучину разврата, а, может быть, - уйти в монахи, что вовсе не гарантировало результата, обратного тому, к которому приводил первый путь. Размышляя о своём не самом целомудренном прошлом, Эдмунд пытался представить, как бы выглядело его насущное настоящее, не будь у него таких высоких и трудноудовлетворимых эротических потребностей, которые в Нарнии получили питательную почву для разрастания их до невероятных размеров и аппетитов и почти неестественной утончённости. Картинка, которая после некоторых размышлений сложилась в уме младшего Пэвенси, вполне отвечала требованиям идеальной модели: он - папашка четверых детей, в компании любящей супруги коротает свой век за более чем сытными каждодневными будничными и воскресными праздничными обедами, после которых обязательно надо выходить на работу хотя бы ради того, чтобы сбросить лишний вес (в идеале - в фитнес-центр, но при мысли о том, что ему после битвы при Беруне придётся тягать здоровенную штангу на пару с перекачанным кабаном-тренером, подстраиваясь под его ритм, у Эда неприятно сосало под ложечкой), а по выходным он принимает стопарь содовой под жёлтым апельсиновым зонтиком на берегу Темзы - на пляже, на котором более менее тихо и спокойно, и ничего не напоминает о его сказочном прошлом, в которое респектабельная английская публика не поверила, даже если бы он привёл явные доказательства пребывания в Нарнии: его внутреннюю реальность и то, что с ней произошло в известное одному ему время, посчитали бы естественным процессом становления самоосознания банковского клерка в трудный период духовной ломки пубертатного периода, не более того. Вот почему Эдмунд Пэвенси не торопился связывать себя узами брака, по опыту зная, что, если на то будет воля судеб, узы брака свяжут тебя сами. Так было и с политикой, которая найдёт тебя в любом случае, и по обыкновению в самый неподходящий момент, если ты в отведённое для полового созревания время не следовал мудрому афоризму наставника Нерона: "Ducunt volentem fata, nolentem trahunt" [1]. Тем не менее жизнь холостяка ему нравилась лишь постольку, поскольку Питер разрешал ему пускаться во все тяжкие, а это было нечасто. Обычно все планы по попыткам разнообразить свою интимную жизнь младший Эд проигрывал лишь в своей голове, а она порой творила удивительные вещи и начинала более или менее продуктивно работать, как правило, только под влиянием старшего брата, почти по принципу Горшочка Вари и Не Вари. "Ну хотя бы так", - ловил себя Эдмунд на мысли о том, что его воображение подкидывает ему заведомо нереализуемые в сфере культуры композиции и способы взаимодействия, о которых можно было смело сказать, что они - спутник действительно неотвязный: таким были бывший хахаль его старшей сестры и настойчивое стремление директрисы Джил навязать свою устаревшую и поистине драконовскую педагогическую программу всей параллели Поул. Эдмунд всё чаще вспоминал колкие замечания касательно его затянувшейся невинности, пусть и лучшего из возрастов - не в последнюю очередь от от его старшего брата, который вовремя успел осуществить задуманные мечты и теперь почивал на лаврах, считая, что их вполне достаточно для того, чтобы кудри профессора Керка могли седеть под своими венками спокойно, зная, что последний найдёт себе достойное продолжение в лице своего любимого, хотя и не всегда самого лучшего ученика. "Ошибки нужно не прощать. А смывать. Кровью!" - вспомнились ему слова Колдуньи, которая не переставала вторгаться в его сны и мучила его видениями, после которых он целый день ходил сам не свой, а чувство вины после пробуждения давило на него спудом тяжёлого прошлого, которое не так-то просто отпускало. Не помогала даже настойка тёти Альберты, которая прослыла среди соседских кумушек как наиболее верное средство от ничтожеств и горестей супружеского бытия и метеозависимости пожилых. По обыкновению Эдмунд растворял в пойле кусочек сахара, чтобы пить лекарство было не так противно, но и в эти мгновения мозжечок как назло будоражил сознание и чувства тягостным и до ужаса приятным жгучим воспоминанием о нарнийском рахат-лукуме. Прошлой ночью, когда они с Вредом заигрались в лото и отправились спать только поздней ночью (чему Эдмунд несказанно обрадовался, поскольку менее всего хотел новой встречи с той, что когда-то выступила для него Главным Искушением в жизни), он долго ворочался с боку на бок и лишь под утро, устав от бессонницы, смежил веки. Что, впрочем, не помогло: за несколько секунд до того, как пропели первые петухи во дворе, Колдунья на фоне мрачных пейзажей Чарна, окружённая сполохами зелёного тумана, клубы которых принимали формы, до ужаса похожие на Генарбрика и прочих уродов, которых она когда-то собрала вокруг себя, когда в Нарнии царила Долгая Зима, бросила ему сквозь дрёму вместе с холодным, обжигающим дыханием воздушного поцелуя: - Что, порнуху смотрели на пару с Юстэсом? Да знаю я… Гейскую! Хотя это было и не так, и Джадис явно хотела дать парню импульс для действия в направлении, которое Колдунья определяла для младшего Пэвенси с целью использовать последнего в явно корыстных целях, Эдмунду стало не по себе. Он знал, на что способна Джадис, если даже из мира небытия она неотступно преследовала его и его семью в попытках добраться до искры благодати, когда-то брошенной Асланом в их сердца (и неугасимо горящей в них) - с целью замутить этот светоч ненавистью ко всему живому. Вот почему так важно было иногда отвлекаться от своих раздумий и отправиться в паб, чтобы хорошенько оттянуться. Свистопляска на танцполе и то, что тётя Полли назвала бы "бесстыдными телодвижениями", как ничто другое позволило бы переключить внимание младшего Пэвенси с мрачных мыслей о возможно приобретённой в невротической обстановке Лондона мании преследования (в Нарнии манию величия лечил сам благой дух, живущий в камнях и водах) на выпуклые формы местных нимфеток, которые и рады были, что на их прелести кто-то неприкрыто пялится. Соревнование в тщеславии в этом Городе Грехов было, видимо, единственным паллиативом от бремени бытия, никогда не знавшего света нарнийских светил. В какой-то степени Колдунья была права: разбередить свою скуку Эдмунду было больше нечем, и он с нескрываемым удовольствием слушал от Вреда о похождениях Каспиана, у которого в жизни было всё: в Нарнии, однако, глядя на то, как этот тип горделиво восседает на троне, трудно было поверить в то, что он прошёл через такие огонь, медные трубы и воды, по сравнению с которыми воды Островов Мёртвой Воды показались бы долгожданной чашей летейского забвения. Чашей, в которую душа каждого, кого подызносила и подытаскала жестянка-жизнь, желает погрузиться как в Источник Жизни Вечной в стране Аслана. Вред достал у дяди Гарольда диктофон, и теперь в его арсенале были все подробности тайной личной жизни племянника Мираза. Если бы о них узнала нарнийская общественность, Нарнии грозил бы государственный переворот, и кто знает, когда бы случился Апокалипсис, который, как известно, должен был наступить тогда, когда мировой порядок нарушается её обитателями до безобразия вопиюще. Кое-какие материалы, однако, можно было использовать и для знакомства с прихожанами этого злачного местечка: прикинувшись журналистом, можно было узнать о предпочтениях постоянных посетителей, а потом вырывать в толпе особенно испорченных девиц, чтобы шептать им на ушко рассказы о далёких светилах и омытых в лунном свете волшебных морях, на которых покачиваются белоснежные кувшинки, и о лесах, в которых водятся говорящие животные: говорят, косящим под психов или непосредственно психам дают чаще, особенно те, кому нравится открывать для себя острые ощущения. Вред не заметил, переслушивая откровения Каспиана о задорных оргиях во дворцах Гальмы и Теревинфии, что две его сестры сидят чуть поодаль - по обе стороны облюбованного им кабинета с кальяном и бутылкой СУПЕРКРЕПКОГО ЛАГЕРА (tm) . _______________________ [1] покорного судьба зовёт, непокорного - тащит (Сенека) (лат.)