Triple Kill

— Нет, мы не подрались. Так вышло, — прочистив горло, отвечает Чонгук в трубку, ходя по комнате туда-сюда. — Я куплю новый, я же сказал. Да, извини. Да. Да, хорошо. Нет… я потом расскажу, не сейчас. Да, хорошо. Пока, — облегченно выдыхает, откидывает трубку на тетрадки с книгами и садится на стул рядом с Минджи. — Всё в порядке. Она ничего не подозревает. — Это хорошо. И это первое, что они сказали друг другу спустя целый час. Невозможно было избежать неловкости в их общении после всего, что было. Они всё помнят. На губах остатки имен, что они кричали, а тела всё еще горят от прикосновений. Тем не менее, они ничего не обсуждали, даже когда всё только-только закончилось, даже когда они добирались домой, и даже когда они переступили порог собственной комнаты в общежитии. Сложно что-либо говорить, язык не поворачивается. Всё кажется каким-то сном, слишком реальным, приятным, восхитительным, но сном. Всё это не может быть правдой, подобное в голове не укладывается. Юн Минджи истинная омега Чон Чонгука, а Чон Чонгук истинный альфа Юн Минджи. Если бы ей это сказали в начале учебного года, она бы скривилась, может быть, хихикнула, и ушла, махнув рукой, но сейчас… сейчас на её шее огромная метка, сочная, красная, свежая метка, что периодически чешется, напоминая о себе, сияет и пока даже не может быть скрыта под тоналкой. Тяжело осознать случившееся, ведь… всё произошло слишком быстро. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Чонгук, не смотря на Минджи и не двигаясь с места. — Вполне себе хорошо, да. — Ты… выпила те таблетки, которые мы купили? — Да. Там… там надо не позже суток после… ну… сам понимаешь. — Да, конечно. Да уж. Кажется, всё стало еще хуже. Минджи нервно трясет ногой, периодически посматривая в окно и покусывая губы. Время давно за полночь, в общежитии тихо, дождь практически закончился, а гроза удалилась за горизонт. В голове сплошные мысли и вопросы, но вслух сказать ничего не может – просто не знает. — Кто-то еще знает об этом? Что ты… омега? — Да. Тэхен. Ким Тэхен. Чонгук хмурится и смотрит на Минджи, которая неловко улыбается. — Тэхен? — Помнишь, как мы встретились возле Ямахи? Я тогда сказала, что он ко мне пристает из-за тебя, что он пытается узнать как можно больше информации о тебе? — Чонгук кивает в ответ. — Он уже тогда всё знал. Он… случайно увидел у меня таблетки, догадался, увидел, что у меня повадки не такие, как у альфы. — И всё это время… он тебя шантажировал? Сейчас Минджи не может сказать, что так и было, ведь, что-то ей подсказывает, что он и так бы никому не рассказал. Всё-таки… — Чимин мне сказал, что он сказал своим дружкам не трогать меня. И тебя тоже. Думаю, он просто забавлялся мной, — выдыхает и обнимает свои колени. — И меня? — Чонгук хмурится и облизывает губы. — Я тоже не могу этого понять. — Так… что ему было нужно от тебя? Тогда, возле Ямахи? — Ну… Пока Минджи рассказывала Чонгуку весь “гениальный” план, который построил Тэхен вместе с ней, она внимательно следила за его выражением лица. Они оба были уставшими, энергии не было практически ни на что, разве что лечь и уснуть, но ни Чонгук, ни Минджи не могли без разговоров лечь, укрыться и провалиться в сон. — Ясно, — отвечает Чонгук и дергает бровью. — Лили? Я её не помню на вечеринке. — Наверное, ты с ней просто не пересекался, — Минджи не знает – радоваться этому или расстраиваться. Может, он бы тоже упал под её чары, как и все альфы вокруг? На улице внезапно завыла машина – сигнализация напугала, но всё равно не разбавляла обстановку. За окном пока что не светало, но солнце вот-вот должно было подняться. Они не могут просидеть так до утра. Надо что-то решить, произнести это вслух, в конце-то концов. — Слушай…, — начинает Минджи и поворачивается к Чонгуку, но тот сам подвигает стульчик ближе, чтобы… аккуратно взять чужую руку в свою. — Я очень… очень виноват, что так всё вышло. Дай мне договорить. Я… потерял контроль, не должен был… так действовать. Даже если ты моя… моя истинная, — он сжимает челюсти, сглатывает и очень мило смущается. — Я понимаю, что всё это неожиданно и для тебя, но… я ведь альфа. Я мог навредить тебе еще больше и… те синяки, что я оставил на твоем теле, то… как я общался с тобой, я… это был не я… это… — Я знаю, Чонгук. Это был “контакт истинных”, — она облизывает губы, вновь слыша в ушах, как быстро бьется сердце Чонгука. Её собственное тоже пытается выскочить из ребер, ведь она внезапно начала дико смущаться и краснеть почти так же, как и Чонгук. — И… не переживай. Всё равно ничего не видно из-под формы… — Причем здесь это? Я причинил тебе боль, — он хмурится и проводит ладошкой по ноге, где были видны синяки от его пальцев. — Я… я не знаю. Нам нужно держаться подальше друг от дру… — Пожалуйста, скажи, что ты сейчас шутишь, — устало вздыхает Минджи, чем вызывает у Чонгука взгляд полного недоумения. — Мы с тобой истинные и, если ты помнишь, то первое, что нам не желательно делать – отдаляться друг от друга. — Да. Да, — он сглатывает, облизывает губы и играется пирсингом у себя на губе. — Прости, я… не могу свыкнуться пока с тем, что… мы истинные, — он фыркает, откидывается на спинку стула и внимательно рассматривает руку Минджи. — Как я… как я раньше не мог понять, что ты – девушка? — Я очень хорошо копирую своего брата, — кратко улыбается и переплетает пальцы с Чонгуком. — Но ты же не могла убрать свои тонкие кисти, нежную кожу, девичью шею и…, — он поднимает взгляд на лицо Минджи и вновь облизывает губы. — Глаза. — Ты меня смущаешь, — она пытается отвернуться, улыбается, как самая обыкновенная влюбленная омега. Очень сложно привыкнуть к их новым отношениям. А отношения ли это вообще? Чонгук аккуратно кладет ладошку на щеку Минджи и вновь приподнимает очки, которые чудом не разбились на кухне у Джиджи. Он откладывает их на стол и просто любуется лицом своего… своей соседки, открытым и настоящим. Стягивает парик, боясь, что его остановят, но Минджи сидит ровно и позволяет ему делать всё, что он захочет – сейчас ночь, все в общежитии спят, и никто не может узнать, что происходит в комнате 207. — Ты очень красивая, Минджи. — Ты говоришь, как умалишенный, — она вновь отводит взгляд, но Чонгук не позволяет ей отвернутся и аккуратно поворачивает её за шею, чтобы она смотрела на него. Он хмурится, сжимает челюсти и очень долго думает, чтобы что-то сказать. — Я же уже говорил тебе, да, что хотел бы стать фотографом? — Минджи кивает, вспоминая, как Чонгук прятал от неё фотоаппарат. — Я говорю тебе, что ты красивая не просто так. — Чонгук… — Я не видел твоего брата, но я уверен, что ваши глаза – первое, на что обращают внимание. Облизывает губы и выдыхает, чувствуя, как краснеет. Минджи не редко говорили комплименты, хотя, по большей части, это были друзья родителей или старшего Юна. Она вообще редко могла бы сказать самой себе, что очень привлекательна, но и отрицать собственное очарование не позволяло отражение в зеркале. — Может быть. — Ты не веришь мне? — Нет-нет! Верю. Конечно, верю, и знаю, что ты говоришь это не для того, чтобы соблазнить меня или… — Я всегда говорю правду, — он улыбается, а затем встает и идет к своему рюкзаку. Выуживает оттуда ноутбук и просит подвинуться ближе к столу. Они садятся напротив экрана, и Минджи не может не заметить фон рабочего стола, который так присущ Чонгуку – сплошное ночное небо со звездами и луной. У него было всего лишь несколько папок, одна из которых называлась “Photo”, но Чонгук не спешил её открывать. Курсор застыл. — Я…, — он прочищает горло и смотрит на Минджи. Забавно наблюдать за тем, как он смущается, боится и строит из себя недотрогу, несмотря на то, что именно из-за него сломался стол. — Я еще никогда не показывал ничего из этого никому, кроме Джиджи. — Вы с ней хорошо дружите? — Она одна из немногих, кто остался моей подругой со времен школы, — выдыхает и, видимо, решает, что стоит немного рассказать о ней. — Она – бета, и я жил у неё первую неделю, когда были вступительные экзамены. — Почему ты не знакомил нас? — Не было возможности и… я не знал, точно ли хочу впускать тебя в свою жизнь настолько, чтобы знакомить с Джиджи. — Мне вовсе не обидно, — ухмыляется Минджи, на что Чонгук лишь слегка улыбается, понимая, что его омега шутит. — Ты же знаешь, какой я. — Поэтому я и не обижаюсь. Я понимаю, что ты, Чонгук, очень закрытый и предпочитаешь быть осторожным с другими. Я думаю, если бы не травка и алкоголь, то ты бы никогда не рассказал мне о том, что было с тобой в детстве, — рассуждает Минджи, и Чонгук с ней полностью соглашается. — Спасибо. Ему было очень сложно смириться с тем, что кроме Джиджи у него появился еще один человек, и не просто человек, а истинная омега, та, кто должна быть ближе и роднее всех на свете, та, кому можно рассказать не один и не два секрета. Возможно, ему всё еще было странно свыкаться с той мыслью, что его друг и сосед оказался девушкой и омегой в одном флаконе. — Так… ты хочешь показать мне свои работы? — Да. Я знаю, что я далеко не профессионал, но… я давно изучаю теорию, например, как лучше поставить свет и композицию кадра, — он облизывает губы, оживленно жестикулирует и вовсе не сутулится. — Чаще всего я фотографирую закаты по вечерам и… — Так вот куда ты исчезал в начале семестра. Чонгук улыбается и выставляет руки так, словно его словили. — Да. Верно. Я бы очень хотел проводить профессиональные съемки, но у меня не так много близких друзей, та и вообще друзей, чтобы они помогли мне со связями. Я… я к чему веду, — он опять прочищает горло и смотрит на экран. — Не суди строго. — Показывай уже! Ты столько интриги навел, — хмурится, но всё равно улыбается в предвкушении увидеть работы Чонгука. Минджи ожидала увидеть самые обыкновенные пейзажи, но вместо них она будто оказалась в галерее. Каждая фотография была вертикальной, никакой горизонтали, но от этого становилось только лучше. Чонгук фотографировал не просто ночной город, а уютный и волшебный ночной город, в котором хочется потеряться и остаться. Хочется дотянуться до высоких фонарей, которые больше напоминали стражей; хочется словить красных светлячков, что маскировались под фары машин; хотелось сесть в полупустой автобус и проехаться до конечной остановки; хотелось залететь в заполненный тишиной баскетбольный стадион, который видно сквозь ромбовую сетку и кинуть мяч, а затем лечь и посмотреть в небо. И это не всё. У Чонгука были сотни фотографий, он сохранял даже свои первые снимки. Было видно, что он также занимался обработкой, игрался с фотошопом и… всё это поражало Минджи, потому что как такое вообще возможно? Как он может буть лучшим на курсе и в тайне создавать такие шедевры? У неё в голове не укладывается. — Как тебе? Чонгук спрашивает, потому что его омега сидит молча очень долго и просто смотрит с почти открытым ртом на экран его ноутбука. В его голосе слышно волнение, словно он боится услышать жесткую критику. — Это потрясающе. Это… вау. Я… понимаешь…, — у неё в голове было столько мыслей и всех их она хотела поведать Чонгуку. — Я знаю тебя, я учусь с тобой и живу в одной комнате, и… смотря на эти фотографии, я вижу в них тебя. Не знаю, как сказать… как…, — она кусает себя за нижнюю губу, чувствуя, что не может толком объяснить, что её душа сейчас испытывает, но Чонгук выглядит так взволнованно и заинтересованно, что Минджи со всех сил пытается донести до него собственные ощущения. — Хоть ты и мрачный, хоть ты и любишь темную одежду, тихую и расслабляющую музыку, ненавидишь солнце и шумные компании – это не означает, что в тебе нет души. Вот твоя душа, на фотографиях. Здесь весь ты и… Она не успевает договорить, так как Чонгук не сдерживается и целует её. Не грязно, не с языком, но очень нежно и влюбленно, с улыбкой и горячим дыханием. — Прости, — он облизывает губы и утыкается лбом в лоб Минджи. — Я… Я еще никогда себя так не чувствовал, но… мне кажется, что я уже от этого не избавлюсь, — он сглатывает, кратко улыбается и дергает пирсингом на брови. Чонгук проводит большим пальцем по приоткрытым губам Минджи и обрывисто выдыхает. — Я так рад услышать это от тебя, именно от тебя. — И это всё правда, Чонгук. — Я знаю, я чувствую…, — он сглатывает и хмурится. — Я хочу еще раз поцеловать тебя. — Ты можешь целовать меня столько, сколько захочешь, пока мы в этой комнате. — Я так и сделаю, — он слабо ухмыляется и так быстро приближается к губам Минджи, что она не успевает вдохнуть достаточно кислорода. Губы Чонгука всё такие же мягкие, немного еще опухшие после нескончаемых поцелуев. Пирсинг приятно щекочет, и к нему довольно легко привыкнуть, но язык, который слишком резво давит и проникает внутрь, заставляет выпрямиться и слабо застонать. — Тебе надо быть тише, — шепчет Чонгук и сглатывает, когда руками опускается на грудь, слабо сжимая. — О, Боже, ты сдурел? Ты же сам говорил, что… что нам надо бы держаться подаль… и… как же… фотогра… — Я же сказал. Тебе надо быть тише, — он ухмыляется и заново целует, надавливая на грудь сильнее. Всё так быстро меняется, атмосфера между ними приобретает еще больше интима, они еще слабо могут себя контролировать, особенно Чонгук. Его очень зацепили слова Минджи, они подействовали на него совершенно иначе, поэтому он не в силах остановить себя. Они перемещаются на кровать Чонгука, где матрац прогибается довольно быстро – он не рассчитан на двоих. На мягкой подушке куда удобнее, чем на деревянном столе или кухонной тумбочке, но вот только поцелуи и губы Чонгука хороши и там, и там. Он наваливается сверху, придавливая тело Минджи, из-за чего ей слегка трудно дышать. Она чувствует, как заново возбуждается, как метка на шее начинает словно распускаться и пускать по её телу реки удовольствия, но когда Чонгук отпускает её губы и утыкается лбом в её лоб, нити возвращаются на шею. — Прости, я… мне трудно себя сдерживать. Я… веду себя странно. — Мне тоже. Не извиняйся. Нам… нам надо пытаться держать себя в руках, — закусывает губу и закрывает глаза, чтобы утихомирить возбуждение. — Я могу сделать тебе приятно? — шепчет в губы и… Боже мой, облизывает их кончиком языка, томно смотря прямо в глаза Минджи. — Чонгук, держи себя…, — ей не дают договорить, ведь заново целуют. Он ложится рядом, упираясь локтем о кровать, которая периодически скрипит. Они стараются быть тихими, максимально тихими, но даже если вслушиваться в их обычные поцелуи с языком, то уже можно догадаться, что здесь не обычные друзья живут. Его пальцы ползут вниз, под шорты, пока он сам трется о ногу Минджи, сдержанно мыча. Как он так быстро возбудился? Как? Почему? Они же… меньше двух часов назад растворялись друг в друге, так почему? Как только Чонгук касается её указательным пальчиком, она слабо выгибается и крепче сжимает его футболку. Он прерывает поцелуй, чтобы клюнуть в щеку, чтобы нежно пройтись языком вдоль своего укуса и горячо выдохнуть. — Помни. Будь тише. Ей приходится закусить собственную костяшку, когда Чонгук вводит в неё сразу два пальца. В голове такой бардак, сердце так громко стучит, а метка будто бы обволакивает всё её тело невидимыми щупальцами. Не может остановить ни себя, ни Чонгука, потому что хочет, чтобы он продолжал. Как только он начинает двигать пальчиками, то сам начинает активнее тереться о бедро Минджи, то и дело глухо постанывая ей на ухо. Она ухватилась за его волосы и прижала к себе, чтобы вдохнуть аромат коньяка, который отныне доступен только ей. Она пьянеет чертовски быстро, забывается в практически родном запахе, пока Чонгук доводит её до небес одними лишь пальцами. В комнате слишком шумно. Слышно, как Чонгук делает Минджи мокрой, слышно, как они тяжело дышат, периодически мыча и задыхаясь. Кровать тихо поскрипывает, в ушах всё еще гулкое сердцебиение. Минджи опускает руку, чтобы коснуться Чонгука, из-за чего он вздрагивает и ощутимо напрягается, но не останавливается. Наоборот. Он ускоряется, давит сильнее, глубже, приятнее и слаще, и поцелуями накрывает губы Минджи, чтобы проглотить её стон. Выгибается и пытается свести колени, не контролируя собственное тело, но рука Чонгука не позволяет. Он не останавливается, продолжает и продолжает, пока шортики не промокнут, пока его рука не покроется сладкой влагой, и пока Минджи не успокоится. — Черт возьми…, — шепчет с закрытыми глазами и, сглотнув, ощущает, как вспотела. Чонгук не отвечает. Он просто вытаскивает пальцы, влажные и сияющие под легким светом луны за окном, а затем… Боже, он берет и облизывает их, сладко мыча. — Я всё еще не могу насытиться тобой, — ухмыляется и смотрит так, словно действительно готов её сожрать. Но как только Минджи начинает совсем по-другому двигать рукой, сжимать и большим пальцем надавливать на верхушку, Чонгук сглатывает и хмурится. — Не забывай, что и я хочу сделать тебе приятно, — улыбается и невесомо чмокает его в губы. У Минджи не было возможности насладиться внешним видом Чонгука, его эмоциями и мимикой, когда он брал её сзади, но сейчас он прямо перед ней, так близко, что она может увидеть, как дрожат его ресницы, как колыхается пирсинг, когда он хмурится, и как с его приоткрытых губ слетает горячее, тяжелое дыхание. Он сглатывает и, не сдерживаясь, сам начинает толкаться в руку Минджи, и… она сейчас заново намокнет только из-за одного вида и чувства твердой, пружинистой плоти в своей ладошке. Она хочет, чтобы Чонгуку было хорошо, чтобы он шептал её имя и прижимался к ней, чтобы он молил её, чтобы она не останавливалась. Поразительно. Минджи никогда не могла хотя бы позволить себе представить нечто подобное, а сейчас она лежит рядом со своим соседом, Чон Чонгуком, своим истинной альфой и дрочит ему, пока он целует её в губы. Когда его тело начинают накрывать знакомые судорги, её пальцы пачкаются вязкой, жидкой спермой. Не в том бешеном количестве, как это было пару часов назад, но всё так же тепло и тягуче. Минджи не знает, почему её сердце стучит так, словно это она только что кончила, но после того, как Чонгук убирает её руку и целует в щеку, она понимает, что отныне и навсегда, когда они будут касаться и давиться друг другом, они будут слышать одно сердцебиение на двоих. — Зачем ты это сделала? — Встречный вопрос. Чонгук ухмыляется и привстает на локте. Он тоже немного вспотел и выглядел уставшим. — Туше. — Что нам теперь делать с постелью? Они вдвоем смотрят на последствия их внезапных игр, замечая, что одеяло покрылось темными пятнами, а шортики Минджи и штаны Чонгука теперь были местами белыми в крапинку. — Стирка. И душ. — Логично. Кажется, становилось всё тяжелее и тяжелее разговаривать, спать хотелось еще больше, но Чонгук встал и подал руку, чтобы поднять Минджи. — Пошли, — он пытается сдержать улыбку, когда сжимает ладошку своей омеги, и идет в сторону ванной. Всё произошло так… быстро и внезапно. Они ведь просто сидели рядом, просто держались за руки, просто смотрели фотографии, а потом… потом Минджи разрешила Чонгуку потрогать себя, а Чонгук кончил ей в руку. Божечки. Что вообще с ней такое? Минджи почти никогда себя так не чувствовала, как… омега. Как омега, за которой ухаживает альфа, которую целуют и любят, которую оберегают и делает всё, лишь бы обладать ею. Лили именно так себя чувствует, да? Душ смывает все последствия как с тела, так и из головы. Они не целовались в душе, ибо понимали, что если их губы вновь соприкоснуться, то в этот раз они точно кого-то разбудят. Всё это очень странно, очень… в новинку для Минджи и, судя по всему, для Чонгука тоже. У него тоже никогда и никого не было, если она правильно понимает, и он тоже идет по наитию, действует так, как считает нужным, как чувствует. Когда они возвращаются в комнату, Минджи, по привычке, лезет за баночкой с лекарствами, но потом застывает, когда Чонгук нежно берет её за руку. — Тебе всё еще нужно их принимать? Ведь… теперь только я могу чувствовать твой запах. — Да, но… они помогают справиться и с течкой, и с гоном, — облизывает губы и рассматривает этикетку. — Я… я всё равно не могу пойти на те же пары без таблетки. А вдруг течка? Тогда не только ты это заметишь… Чонгук ничего не отвечает и просто смотрит на лекарство. О чем-то думает, а потом забирает, открывает и проверяет, сколько там еще осталось. — Ты… можешь теперь не скрывать их от меня, — он закрывает баночку и смотрит на Минджи. — Можешь не прятать по рюкзакам. — Я… я думаю, что тебе они теперь тоже могут пригодиться, — поджимает губы и протирает глаза – она очень хочет спать. — Можешь тоже ими пользоваться, поэтому… пусть они будут в тумбочке, где все остальные лекарства. Если что – я буду брать с собой. Чонгук задумчиво смотрит на баночку, вертит её у себя в руках и согласно кивает. Он выглядел немного взволнованным, всё еще напуганным и, скорее всего, он согласился на предложение Минджи только из-за того, что ему очень сложно себя контролировать, и теперь у него есть хоть какое-то подобие усмирительного ошейника. Ложатся по разным кроватям после того, как меняют постельное, желают друг другу спокойной ночи и поворачиваются лицом к стенке. Минджи сжимает подушку, думая, как отреагирует Чонгук на то, что она ляжет к нему и обнимет со спины? Не будет ли он против? А если кто-то к ним зайдет в комнату? Но дверь ведь закрыта. Не успела она принять решение, как услышала, что к ней под одеяло забирается её сосед, и ей приходится немного подвинуться, чтобы для них двоих было место. Чонгук обнимает её за талию, крепко-крепко прижимает к себе и утыкается носом в волосы, блаженно втягивая аромат шампуня. У него очень горячее тело, поэтому Минджи становится немного жарко в спину, но любой дискомфорт исчезает, когда сладкий сон наконец-то настигает её. Интересно. К лучшему всё это или к худшему?