Песнь белого пламени

Статуи семерых Высоких богов безжалостно взирали с высоты гранатовыми глазами. Все они оценили Эйгона по достоинству и наверняка признали столь же скверным выбором, каким себя считал и он сам. Не защитил семью. Не сумел спасти своего наследника. Королю хотелось кричать от боли, реальность обошлась с ним слишком жестоко за то, что он возжелал трон. Со временем мысль эта овладела им настолько, что думать ни о чём другом он больше не мог. Сидя в покоях, он слушал прерывистый шепот и рыдания жены. А после вспоминал супругу брата, которую вряд ли увидит. Воспроизводил её признания и ласковые слова, не предназначавшиеся для чужих ушей. Слушал, как сбивается её дыхание, стоит брату подойти. Что может он, Эйгон, против такой любви? Зачем она ему, пусть даже самоотверженно и преданно любящая? Он бы заплакал, если бы мог, но оставалось лишь стоять и вспоминать. Чужие радости, чужое счастье. Будто кто-то приоткрыл дверь в чудесный яркий мир, наполненный красками и смехом. И ему в этом мире не было места. И не будет никогда. Эйгон знал, что если они выиграют в войне, то Эймонд отправится к жене и останется там навсегда, а король должен будет носить на плечах всю горечь потерь и тянуть за собой эту тень до самых последних дней его жизни. Эйгон отвернулся от статуй и прошёл вдоль стен к тронному залу. Боги не были с ними. Они покинули этот замок. Везде стояла тишина и мрак. В середине зала, на помосте, стоял Железный трон. Пережиток старых времен, — откованный из тысяч мечей, словно из цельного слитка черного металла, невероятно изящный и невероятно крепкий — и несчетные годы не оставили на нем ни единой царапины. Сиденье королей, между богами и людьми. Куда уж — слишком высокое для того, чтобы на него сел такой червяк, как Эйгон. Даже смотреть на него и то казалось недостойным. Король потерянно стоял на тронном постаменте, посреди всего этого залитого тишиной пространства. Его сомнения вдруг ожили и окружили его, громоздясь выше самих изваяний семерых. Стоило ужасно много сил снова повернуться к железному трону. Неужели он сядет туда, сядет между богами и людьми? Он — едва ли сумевший коснуться черного металла своей не рукой, а смехотворной нелепостью? Он заставил себя вытянуть эту руку, едва дыша. Заставил положить на металлическую гладь тот — единственный — дрожащий палец. Твердая и холодная. Таким должен быть и король. Эйгон бросился прочь от пустого сиденья — стремительнее, чем прежде, когда на нем еще восседал отец. Не к дверям покоев и не к обезумевшей жене, но к статуе Мира. Прижавшись к камню, он провел пальцами вдоль щели. В тишине распахнулась потайная дверь, и, подобно бегущему с места преступления вору, Эйгон скользнул в черноту. Замок был полон тайных ходов, но у тронного зала они сплетались в истинный лабиринт. Коридоры уходили под плиты пола, таились в стенах, проникали даже под купол. Как-то раз на нерешительных ратников с потолка закапала кровь — когда король Мейгор Жестокий созывал мечи на людей. Новый король не страшился ни темноты, ни бродячих шорохов в каменных проходах. Туннели стали его вотчиной давным-давно. Он хоронился в их тьме от вспышек родительского гнева. От зубодробительного счастья брата. От холодной досады разочарованной матери. Он мог пройти весь замок из конца в конец, ни разу не ступая на свет. Ему, как и полагалось прилежному служителю, знакомы здесь все пути. Здесь его никто не тронет. Воронятник громоздился наверху одной из самых высоких башен замка. Вековой птичий помет выгвоздил ее за века и внутри и снаружи, и сквозь многочисленные окна дул промозглый сквозняк. В учениках мейстера одной из его обязанностей было — кормить воронов. А также отправлять послания, которые птицы передавали потом, и смотреть, как они лопочут крыльями и взмывают в небо — унося служителям вкруг узкого моря новости, предложения и угрозы. Сейчас они выглядывали из клеток, в ряд вдоль стен — вороны, прибывшие, должно быть, с вестью для десницы. Отныне единственного человека на всех берегах моря, кто вправе требовать у Лордов ответа. А сам он здесь, у вымазанной пометом стенки, теребил ноготь на усохшей руке — погребенный заживо под курганом обязанностей, которых не в силах исполнить. Он всегда был слаб, но подлинное бессилие прочувствовал, только став королём. Зашаркали шаги на ступенях, и мейстер Гордис, тяжело дыша, миновал низкую арку и выпрямился. — А я думал, вам сюда ни за что не забраться, — проговорил Эйгон. — Государь, — ответствовал старый служитель отдышавшись, — вашего появления ждали в переговорной. — Разве назначение этих туннелей — не помогать королю убежать? — Не столь от семьи и подданных, не говоря о жене, сколь от вооруженного недруга. — Он всмотрелся в богов, нарисованных на куполе в виде птиц, устремленных к небесной лазури. — Что же вы хотите делать? — Мстить. Мейстер Гордис кивнул. — В конце концов мы становимся теми, кто мы и есть. — И кто есть я? — Король Семи Королевств. — Прислали весть? Мейстер мрачно покосился на ворона, недвижного, словно набитое чучело. — Его прислали из Хорренхолла два дня назад. Деймон Таргариен взял его. Эйгон пошатнулся, чуть было не сокрушив всё вокруг одним взмахом меча. Дядя, как он мог не подумать об этом. Как он пропустил? Король окинул презрительным взглядом мейстера и рывком вырвал у него из рук маленький кусочек пергамента. Ветер терзал ставни узких окон, и даже окованная железом дверь стучала о порог. Ветер дразнил пламя в очаге — пламя злобно плевалось и трещало, пририсовывало когти теням висевших гобеленов. Сейчас они вовсе не выглядели мертвенно. Только очень бледно — на двух холодных каменных возвышениях, в холодном зале, у обоих на бедре блистали мечи. Эймонд все ждал, что из-за двери покажется счастливая жена с дочерью на груди. Что племянник распахнет глаза и окинет его знакомым родным взглядом. Но нет. Больше ни та, ни другой так делать не будут. Смерть раскрыла перед ними Последнюю дверь — из ее притвора не выходят обратно. Тьма великодушна и терпелива. Это тьма роняет семена жестокости в справедливость, подмешивает презрение в сочувствие, отравляет любовь сомнением. Тьма может быть терпелива, потому что малейшая капля дождя оживит семена и те дадут всходы. Дождь придет, семена взойдут, ибо тьма есть почва, на которой они растут, а сверху уже сгущаются тучи. Тьма ожидает за звездой, которая дает свет. Терпение тьмы безгранично. Со временем сгорают даже звезды. — Мы обязаны свершить месть, — произнес Эйгон. Отто попытался развеять бурю. — Вначале идут дни скорби. Я отослал Воронов в Винтерфелл, Гнездо, Риверран, Белую Гавань, Чаячий город, Горький Мост и на Светлый остров. — Мы потеряли Хорренхол! — Его голос кромсал, как битое стекло. — Я жду мести! Скорую, словно молния, жгучую, словно пламя. Отто опустил голову, в надежде, что пыл старшего внука утихомириться и наконец-то придёт в равновесие. Десница и сам сильно горевал о недавней потери, свою Хелейну он очень любил, но всё же понимал, что сейчас стоит думать головой. — Месть, — рыкнул Эйгон. — Рейнира заплатит сполна. — Надо им показать, что король твёрд, как железо, — серьезно проговорил Эймонд. Теперь они его подданные. Его слуги. Его люди, принесшие клятву умереть за малейший королевский каприз. — Их гнев для меня — пыль. — Рейнира, шлюха, забравшая у меня сына и уже не наследница — и назвать ее другими словом не поворачивался язык, а Деймон по-прежнему высился за ее плечом, покорный вечной клятве служения. Мы полетим на драконий камень и схватим эту суку с её ублюдками-сыновьями. Сучья королева сучьей страны, да сожрет её Дракон… У отца загорались глаза, когда он садился рассказывать о великих набегах, о грудах богатств, а Эймонд слушал, замерев в тени у стола, и мечтал о том, что однажды и он, став мужчиной, примет участие в подобающем мужчинам занятии. А теперь перед ним открылась правда — и право побывать в походе сразу перестало казаться ему завидным. Находясь в раздумьях, он даже не заметил, как Эйгон сорвал брошь десницы с деда, бросив её Колю. — Чёрные должны уплатить мне кровью. — прорычал одноглазый, когда Эйгон заново начал свою тиранию. — А за ними — все, кто присягнул этой шлюхе, — Он обвёл всех взглядом. — Вопрос — когда и как! Мудрый ждет подходящих обстояельств, а сейчас — разве готовы мы воевать с ними? — Ты либо готов к войне всегда, либо не готов к ней вовсе. И Эйгон мягким движением повернул оголовье меча, и Чёрное Пламя вспыхнуло во мраке. — Рейнира может полмира поставить под копье, чтобы с нами воевать, — Эймонд терпеливо, словно несмышленым детям, объяснял собранию положение вещей. — У неё в вассалах Веларионы и большое количество драконов. Мы окружены врагами, и надобно обзавестись друзьями, чтобы… — За сталью — последнее слово, — Оборвал речь Эймонда брат. — У нас есть могущественные союзники со стороны твоей супруги, не так ли, брат? Голос короля звенел железом, как острый клинок. Эймонд ничего не ответил, только поджал губы, чтобы не сказать лишнего. Никто не знал, насколько они могущественны и есть ли в них та скрытая сила, но его жена неизменно становилась предметом сплетен, особенно если не оказывалось других поводов. В последнее время они были. И не только о том, что принцесса Анариель внезапно начала показывать способности в магии. Прошло чуть меньше двух недель после кончины Короля Визериса, а заговор против его дочери все еще оставался одной из главных новостей, которую обсуждали и на рынке, и в тавернах после захода солнца, когда собравшиеся уже изрядно набрались. Тем временем, Эйгон продолжил: — Сталь — вот ответ на все вопросы. Пусть соберется войско. Эти стервятники получат хороший урок. Такой, что не скоро забудут. Эймонд шел с очень прямой спиной, обнаженный меч покоился у него на руках подобно младенцу. Он смотрел прямо перед собой холодными серыми ледяными глазами. — Твори добро, — сказала Эймонду жена, в минуты покоя. — Пребывай в свете. Что это значило, он не понимал. Понимал только тогда, когда Анариель была рядом, поскольку она олицетворяла для него само слово «добро». Сейчас он не знал, что это значит — «творить добро». И вот теперь он стоит с головой, забитой странными неподходящими мыслями, а между прочим, это самый торжественный момент в его жизни. Потому что это высокая честь — стоять на страже у Железного Трона. В глазах богов и людей он теперь — воин. Он же этого и добивался, правда? Кровь проливал, тяжко трудился. Эймонд мечтал стоять среди священных стен сколько себя помнил. Однако теперь сама мысль о том, чтобы творить добро, не сияла перед ним, подобно жене, ярким светом, а казалась скорее мерцающим, предательски блуждающим огоньком в черноте Тронного Зала. Мысли снова вернулись к Анариель. К любви, что не была больше рядом. И которая не стала меньше, лишь разрослась, подобно ядовитому плющу, заполняя всё внутри. Он дышал ею, жил, двигался, говорил благодаря любви. Просыпаясь утром, он искал взглядом её фигуру, пытался уловить голос, посмотреть хоть краем глаза, погладить её шёлковые волосы. Анариель не вернётся, а Эймонд даже словом не обмолвился о ней, только в минуты одиночества приходил в детскую, отчаянно стискивая запылённые игрушки детей. В ночной тишине он прерывисто дышал, и задыхался, крепко зажмуриваясь и стискивая зубы. Как хотелось обнять её. Просто обнять и лежать рядом, слушая стук чужого сердца. Шептать, что всё будет хорошо. Говорить о том, что он всегда будет рядом. Он не предаст. Не уйдёт. Не бросит. Никогда. Внутри ведь понимал, что уже не вернётся. Поэтому перед уходом не стал обещать, что останется жив. А даже если и останется, то смерть всё равно будет идти за ним словно призрак. Ари никогда не поднимала эту тему, наверное сама не хотела принимать внутри себя горькую правду. Дети, как и она были бессмертными, и это значило, что Эймонд покинет свою семью в глубокой старости. Собственная смерть не казалась Эймонду чем-то монументальным. Она будет тихой и незаметной, но он познает успокоение. Его разум замолкнет. Наконец шум голосов, намекавших на угрозу во всем и всех, тоже превратится в пятна на стене. Рано или поздно он оставит семью и Анариель придётся волочить долю тоски и страдания всю оставшуюся жизнь. Эймонду настолько больно было это осознавать, что он схватился за грудь, словно пытаясь удержать оставшийся воздух в лёгких. Как же быстро краски меняют цвета, подумал он. На следующее утро Эймонд проснулся в том же состоянии, как вчера и позавчера. Прошло почти две недели с того ужасного вечера в комнате матери, а боль в сердце до сих пор била по нему как молот. За окном тускло светило солнце и это означало, что уже полдень. Эймонд всегда вставал рано, так что новая привычка показалась ему странной. Хотя теперь изменился весь его мир. Подушки манили вернуться ко сну, и он почти поддался их уговорам. Но в голове прокручивался разговор с Эйгоном и десницей, словно ужасный вой, разъедающий мозг. Сегодня он отправиться в Грачиный Приют к войску брата. *** Как только она получила поддержку войск своего отца, права на которые наполовину принадлежали самой Анариель, она отправилась к другим поселениям. Шесть дней она пересекала дождливый лес, и еще три шла через воронье гнездо. Четырежды на этом пути она встретилась с искавшими ее следопытами и воинами. Тогда она просто заворачивалась в плащ и ждала, пока погоня пройдет мимо. — Только Исилендил мог бы найти дочь Исилендила, — услышала она однажды, затаившись от них. — Но король ничего не хочет делать. — Если Анариель не погибнет, — ответил другой следопыт, — то совершит великие дела. Оставив погоню в стороне, Анариель усмехнулась. Бежать ей удалось успешно, а вот насчет великих дел она сомневалась. Правду говоря, она просто не знала, что ей делать и куда идти. Может быть, спросить у самих людей о подвигах мужа? И о том, чем сейчас занимаются Таргариены. Мысли о детях она загоняла всё глубже и глубже, а как только появлялся крохотный намёк на плачущих по матери детей, Анариель зажмуривалась, вбирая в лёгкие воздух. Ей было стыдно признать, что она бросила их на какое-то время, но выхода у эльфийки не было. Если она может хоть как-то помочь Эймонду, то она это сделает, пожертвовав самым дорогим. Еще три дня она шла к диким лесам, скрытая тенью своих чар. Сама же смотрела в оба, чтобы не пропустить лучников из пограничья. Эймонд покинул Имладрис в последние теплые дни. С тех пор минул почти месяц, по ночам уже прихватывали морозы, и Анариель приходилось ночевать в человеческих домах — без ведома хозяев. Но здесь человеческие поселения кончались, а первая же ночь в лесу не принесла ничего хорошего — Анариель замерзла, а волки перекликались где-то совсем близко… Для принцессы было бы лучше как можно быстрее найти эльфа и попроситься на ночлег. Но так уж вышло, что первой нашли ее. Сначала она услышала вдали охотничий рог. Приникла ухом к земле — и различила дрожь от стука копыт. Высокая трава уже полегла от дождей и ветров — поэтому Анариель решила спрятаться в ближайшей рощице и посмотреть, что за всадники тревожат покой этой долины. Она встала. Перед ней были всадники, эльфы, два десятка с небольшим. Одетые в охотничью одежду черного и красного цвета, с копьями и луками в руках. Анариель увидела у двоих переброшенную через седло добычу: окровавленные шкуры волков Двое всадников, в богатых плащах, восседали на вороных конях чуть впереди всех. Лесные… Первый из них был красив. Анариель знала, что смертным все эльфы кажутся красивыми, хотя они и находят их красоту слишком женственной. Но этот был красив так, что любой эльф, не задумываясь, назвал бы его прекрасным. Очертания губ, в меру твердых, и глаз, в меру больших, ровного носа и высокого лба, бровей, подобных распластавшимся в прыжке соболям — все было таким, словно он сошёл с какого-то гобелена. Длинные черные волосы возле лба были собраны в две косы и охватывали голову как бы венком, а остальные густым водопадом сбегали на спину. Второй был не столь хорош собой, но его живое, выразительное лицо таило огонь. Он был схож чертами лица с первым — Анариель поняла, что они братья. Но черты, дивно совершенные у первого, у второго были немного, самую малость, для глаза незаметную, несоразмерны. Глаза могли быть и побольше, нос — покороче, губы — не такие узкие. Может быть, дело в том, что он почти все время щурился и слегка улыбался? — А я-то думал, зачем ты так сорвался с места, — усмехнулся он. — Неожиданная добыча. Его выговор отдавал металлом, как у всех лесных эльфов. — Кто ты, мальчик? — спросил тот, прекрасный. — Назови мне свое имя. Свою ошибку он понял тут же. Спешился, прижал руку к груди и склонился перед Анариель. — Прошу прощения, госпожа моя. Возможно, тебе легче будет назвать себя, если первым назовусь я. Я Дирон сын Эйнора. — О! — только и нашла что сказать Анариель. Эйнор иллс Л’аэртэ — владыка Темного леса и самый могущественный эльф в этих лесах. Вернее, он был таким, пока его не поразил неизлечимый недуг. И его старший сын наречён наследником леса и станет полноправным Владыкой после смерти отца. Светлые эльфы, такие как сама Анариель никогда не были в ладах с лесными. Их считали дикими и более жестокими. — А это, — (второй тоже спешился), — брат мой Куруфин. Мы счастливы приветствовать… — он вопросительно поднял брови. — Анариель, дочь Исилендиля, — сказала она, обрадованная встречей. Дирон от удивления резко выпрямился, и брови его поднялись еще выше. — Что же ты делаешь здесь одна, без свиты? Куда ты идешь? И кто, — он протянул руку к пыльным волосам, но не решился коснуться их, — так тяжко оскорбил тебя? — Я иду в королевские земли, — сказала Анариель. — Чтобы поручиться поддержкой лесных эльфов. — Я думаю, нам следует продолжить разговор в тепле, за ужином и кубком вина, — сказал Куруфин, поднимаясь в седло. Дирон подержал стремя для Анариель, потом вскочил на коня позади нее. Всю дорогу он держался так, словно боялся потревожить ее грубым прикосновением и хотя бы дохнуть слишком близко к ней. Он был вовсе не так надменен, этот сын Эйнора, как говорила о нем молва. Кони понеслись галопом; охотничья дружина растянулась вереницей. — Скажите, известно ли вам что-то о Эймонде, сыне Визериса? Вопрос услышали только Дирон и Куруфин. Анариель показалось, что братья переглянулись. — Что именно ты хочешь знать? — спросил Куруфин. — Мне известно, что он великий воин, молва о его подвигах дошла даже до Скрытого Города. — Расскажите мне всё, что знаете. — Расскажем, как только у меня в руках окажется вино. — Куруфин натянул поводья и конь его свернул в сторону. Анариель покусывала губы от нетерпения, но молчала. Спина ее скоро устала и Дирон позволил ей откинуться к нему на грудь. Какое-то время спустя его конь перешел на рысь, а потом — на шаг… — В чем дело, брат? — повернув коня, Куруфин подъехал к ним. — Она спит, — Динор поднял на брата глаза, до того обращенные на Анариель, и в них светилась неизъяснимая нежность. — О… — вырвалось у Куруфина. — Неужели ты…? — Может быть, — прошептал Дирон. — Может быть… *** Анариель не помнила, как ее привезли в лесной скрытый город. Начала просыпаться, когда Дирон нес ее вверх по какой-то лестнице. Почувствовав себя в сильных, уверенных руках, спросонья она позвала: — Эймонд? Услышав в ответ короткий вздох, похожий на стон, проснулась окончательно. Ни твердые, и при том очень нежные руки, ни щекотавшие ей лоб темные волосы Эймонду не принадлежали. Огромный серо-белый пес шел по ступеням следом за хозяином. Увидев Анариель, он замахал хвостом, точно знаменем. — Отпусти меня, лорд Дирон. Я уже могу идти сама. — Мы пришли, — Дирон опустил ее на пол и раздвинул занавески у входа в маленькую комнату. Эту палату проточила в известняке вода. Промоину в потолке превратили в окно-колодец, заделав слюдой в узорном свинцовом переплете. Стены не украсили ни гобеленами, ни шкурами, потому что камень здесь был чудесных оттенков. Окаменелые раковины виднелись в нем, словно маленькие резные украшения; пол же был устелен соломой. На ложе под балдахином, на богатых покрывалах, лежала женская одежда, а на стене висела вещь дорогая и красивая: стеклянное зеркало размером с небольшой круглый щит. — Не откажись быть моей гостьей, принцесса, — сказал Дирон. — Это — лучшая из малых комнат, отведенных нам и нашей свите. — Почту за честь, — Анариель вошла и села в кресло. Пес, подойдя, тут же лег по правую руку, а Дирон, опустившись на колено, начал расстегивать на гостье сапог. — О, не нужно этого делать! Право же, я могу разуться сама… — Позволь мне сегодня послужить тебе, — попросил лесной эльф. Не слушая дальнейших возражений, он разул Анариель и, подставив ей под ноги таз, налил туда теплой воды из медного кувшина. Усталые ноги Анариель погрузились в такую чудесную воду… Она старалась не смотреть на Дирона, потому что была смущена до крайности: светлые эльфы позволяли себе так приближаться к женщине только если ухаживали за ней. Но, может быть, у лесных — другие обычаи, и дирон проявляет не более чем учтивость и заботу? И к этому прибавлялось ещё то, что она должна была стать женой этого эльфа, чтобы объединить королевства. Но её сердце пошло по другому пути. — Ты стёрла ноги, госпожа, — он провел пальцами по содранным мозолям. — Сапоги тебе непривычны, а ты проделала в них долгий путь. Разве можно так истязать себя? Сняв с плеча полотенце, он вытер ее ступни — так осторожно, как будто бы вытирал новорожденных детей. Потом подал ей чулки и мягкие сафьяновые башмаки — и отступил к двери. — Откуда же ты бежала, и что было тому причиной? — спросил лесной, но ответа не получил. Тогда он сменил предмет разговора: — Что ты желаешь сейчас — сначала отдохнуть и поесть или пойти в купальню прежде чем выйти к ужину? Анариель страшно хотелось вымыться и переменить одежду. — В купальню, лорд Дирон. — Я покажу тебе дорогу и прикажу накрывать стол. В трапезную тебя отведет Борон. Услышав свое имя, пес поднялся и ткнулся носом в руку девы. Она потрепала его за ухом. — На равнине стали появляться волколаки, — рассказывал Дирон по пути к купальне. — Мы убили двух, а выследил их Борон. Сейчас опасно ходить в одиночку даже вооруженному мужчине. Анариель вдруг поняла, что, выйдя из Имладриса, ни разу не боялась, что встретит медведей или волков. Даже не думала о них — все ее мысли занимал Эймонд. — Ты полагалась на чары своего плаща? — полюбопытствовал Дирон. — Скорее на судьбу и удачу, — призналась эльфийка. Они спустились по лестнице и вышли на открытое место — в котловину, куда выходили окна, ворота домов и веранды лесного королевства. В сумерках уже горели огни факелов и фиалов, и Анариель ахнула при виде открывшегося ей великолепия. По мраморной лестнице они спустились к реке, потом поднялись по берегу ручья в пещеру, где были купальни. Здесь Дирон поклонился, прижав руку к груди, и передал Анариель чистое платье и полотенце. — Я жду тебя к ужину, принцесса. И ещё, я хочу чтобы мы оставили все обиды в прошлом. Она выбрала маленькую круглую купальню, закрытую от других природной стеной. Барон улегся у входа, спиной к ней, и не двигался, пока она, покончив с купанием и переодевшись, не тронула его за холку. Он тут же поднялся и, помахивая хвостом, прошествовал по мраморной лестнице обратно, но свернул не налево-наверх, а в другой проход — к трапезной. Он шагал величаво и гордо. Шерсть его была длинной и темной на спине и загривке, снежно-белой и короткой на брюхе и морде; на груди же она росла так густо, что можно было спрятать руку. Хвост походил на опахало. Лапы у Барона были длинные, но не как у борзой. Он был боец и сторож, а не загонщик. Анариель могла, не нагибаясь, опереться локтем о его спину, а голова его была почти на уровне ее головы. Более красивой и достойной собаки она в жизни не видела. То был не обычный пес — от него словно исходили свет и сила. В трапезной она думала встретить Владыку, но там были только лорды. Она поприветствовала сначала Дирона и Куруфина, потом — тех, кого видела на охоте, а потом уже — всех остальных, и, приняв руку Дирона, прошла на почетное место — во главе стола, между ним и братом. — Если ты немного подкрепилась, расскажи нам о своих невзгодах, — сказал Куруфин, когда она съела немного мяса и хлеба. — Что привело тебя на нашу равнину, что заставило покинуть родной край и пренебречь опасностями странствия? Анариель не собиралась ничего скрывать, но ей не хотелось повторять рассказ дважды — для лесных и Эйонора. — Я думала, король будет здесь, — сказала она. — Он занят, — Дирон положил на ее тарелку кусок пирога. — Если тебе тяжело говорить о своих страданиях, принцесса — не говори нам. Дождись встречи с ним. — А когда я смогу с ним встретиться? — Через день или два. Он сейчас где-то на восточной границе. — О! — вырвалось у Анариель. — Возможно, это из-за меня… Братья и их приближенные переглянулись. — Мне и вправду лучше обо всем рассказать сейчас, — Анариель собралась с духом. — Месяц назад мне приснился страшный сон. Вещий сон. Приснилось, что Эймонд Таргариен, сын Визериса, которого я избрала себе в мужья, в опасности. Между Рейнирой и новым Королём Эйгоном разразилась война. — О, принцесса! — вырвалось у одного из эльфов. Он хотел сказать что-то еще, но умолк под гневным взглядом Куруфина. — Я хотела уйти искать Эймонда или хотя бы что-то дознаться о его судьбе. Но отец узнал об этом и заточил меня на вершине холма, великого бука перед дворцом. Недавно я бежала оттуда. — Ах, вот оно что… — задумчиво проговорил Дирон. — Что ж, отдохни пока у нас, принцесса, — Куруфин осторожно, ободряюще коснулся ее руки. — Не бойся, мы не выдадим тебя отцу… да Исилендил и не станет говорить с сыновьями лесного королевства. За это время наши разведчики или разведчики Эйнора, узнают что-нибудь о судьбе сына Визериса. — У меня ничего нет, кроме благодарности. Примите хотя бы ее. — Куруфин, — сказал старший брат. — Если Эйнор действительно поехал на переговоры с Исилендилем, он может согласиться на требование выдать его дочь едва та появится в наших лесах. Может быть, нам лучше не говорить пока, что мы нашли принцессу? — Какова на то будет воля принцессы? — улыбнулся Куруфин. — О, если так — то лучше мне и в самом деле скрыть мое здесь присутствие. Если отец заставит Эйнора дать слово, тот ведь не сможет его нарушить… — Решено, — Дирон встал. — Слушайте все! Трапезная затихла. — Анариель, принцесса Имладриса, отдается под нашу защиту и покровительство. Она не желает возвращаться к отцу, и поэтому, на случай, если Эйнора обяжут выдать ее, узнав о ее появлении в лесах, мы должны скрыть от Эйнора ее присутствие, пока не узнаем, с чем он вернулся из этой поездки. За пределы этой трапезной не выйдет ни одна тайна. — Будет так! — крикнули эльфы. *** Огромная армия длинной толстой змеёй вползала в грачиный приют. Ровными рядами шла пехота, и в тусклом свете заходящего солнца матово блестели наконечники копий. Тонкие шелковые стяги слабо трепыхались на ветру. Многочисленная, по меркам небольшого войска, конница ехала в центре, там же находились и все военачальники. Передние ряды замерли, крепко держа длинные копья, сдвинув щиты. Полководцы собрались на высоте. Отсюда открывался вид на всю долину, и серебристое море войска зелёных выглядело особенно внушительно, закрывая весь горизонт. Кристон не вздрогнул, бросив быстрый взгляд на подлетевшего дракона, сжал бледные губы, крепче стиснул поводья и кивнул знаменосцу. Заиграл сигнал к атаке, и его подхватили сотни рассеянных по полю рожков. Зелёная армия дрогнула и одновременно сделала шаг навстречу дракону. Битва при Грачином Приюте началась. — Целься во всадницу! — крикнул Кристон Коль и залп сотен стрел взмыл в небо. Над горой нависала огромная тень, заслоняя тусклый свет. Раскрывая кожистые крылья, невероятной величины ящер взмывал в небо, вспыхивая яркими искрами. Стёрли лишь разъярили дракона. На короткий миг Мелеис замерла, будто выбирая жертву, а в следующую секунду уже понеслась к земле, выпуская огненные струи. В несколько секунд поле битвы поглотил удушливый дым, и сладковатый запах горелого тела многих заставил согнуться от кашля. Дракон жён без разбора, обращая армии в бегство. Неумолкаемый стон повис над долиной, паника охватила сражающихся. Тишина повисла над землей, будто все звуки разом притушили, и в следующий миг небо раскололось надвое, заставляя зажмуриться от яркой вспышки. Дружный выдох пронёсся по рядам, оружие валилось из ослабевших рук. Огромнейший из всех виденных ранее ящеров распахнул крылья, первозданной мглой накрывая долину. В этой мгле гасли один за одним звёздные светильники, а слепящий ужас сковал всадницу Мелеис, заставляя застывать и смотреть, смотреть не отрываясь на то, как приближается погибель. Но Рейнис не была трусихой и с победным кличем устремилась на драконов. Вхагар издала мощный рёв, набросившись на драконицу, а затем и Солнечный Огонь. Колю никогда не приходилось видеть ничего подобного, поэтому он с изумлением и возрастающим ужасом натянул поводья, останавливая коня. Тот нервно переступал по обугленным телам, и сам не очень жаждал идти дальше. А там царило месиво из кусков и булыжников, из плачущих людей или тех, кто весь в грязи и крови, своей или чужой, пребывал в шоке. А Коль продолжал стоять и теперь уже с нескрываемым ужасом смотреть на то, что осталось от его войск. Тем временем Эймонд с яростью направлял своего дракона на Рейнис. — Dohaeragon Vhagar, ossēnagon! — крикнул яростно Эймонд. Служить Вхагар, убить! Мелеис ринулась ввысь, нападая сверху на дракона Эйгона. Они кружились в смертельном танце, пока красный дракон не прокусил крылья золотому. Вхагар обрушилась на них и драконы упали наземь в огненное море. Эйгон замер. И время замерло, растягиваясь, а в нём медленно, отчаянно медленно накалялся воздух, становясь сухим и обжигающим. Янтарное зарево вспыхнуло слева, и глотка дракона повалила его вниз, — заставляя с удивлением, будто со стороны, наблюдать за тем, как горят доспехи, капая на землю вместе с кусками кожи. А потом пришла боль. И всё погасло. Они лежали, пока пламя не стихло до пышущего жаром мерцания, двое прекрасных драконов осыпались в вихре пепла. Отвратительная вонь горелой плоти забивалась в нос, вызывая тошноту. Глаза слезились от дыма. Эймонд и его драконица Вхагар единственные, кто вышли невредимыми из этой схватки. Дракон вздрагивал всем телом, делая новый шаг, переступая через тела, всхрапывая, когда из дымной душной темноты навстречу выскакивали люди. Тьма озарялась огненными реками, льющимися повсюду. Эймонд омертвевшими губами вдохнул горький воздух, который обжёг ему лёгкие. Он на негнущихся ногах слез с Вхагар и с ужасом осмотрел поле битвы. Кричащие от боли мужчины катались по земле, чтобы потушить пожирающий их тело огонь. Одноглазый Таргариен приказал вытащить Короля из-под тела мёртвого дракона. И когда это им удалось, Эйгон пребывал в небытие от страшной боли. Огонь пожрал его так сильно, что доспехи вплавились в левую руку, разъедая некогда белую кожу. От душераздирающей ярости Эймонд, словно стрела взобрался на дракона, приказав Колю взять сто рыцарей. В этот день Эймонд Таргариен не обращался к свету и добру. Внутри Грачевника имелось немало воинов. Там были и одетые в доспехи рыцари и оруженосцы. Обычные крестьяне. А еще там были крики, слезы и мольбы о пощаде. Ничего из вышеперечисленного не помогло. Смерть во главе Эймонда Таргариена явилась в Грачиный Приют. Лорд Стонтон стоял на коленях, умоляюще вскинув руки, по морщинистым щекам катились слезы. — Прошу вас! — выкрикнул он. — Про… Серебристый клинок прошел сквозь его череп, как сквозь масло. Труп пошатнулся. Небрежное движение кисти, и меч перерубил кольца, украшающие длинную шею. Голова с отрубленным мозгом скатилась на пол. *** Говорят, когда умирает светлый эльф, над Светлым лесом целый месяц висят свинцовые тучи, а солнце слегка тускнеет в знак траура по погибшему. Когда приходит время темного, над местом его гибели неделю плачет небо и рвутся от молний черные тучи. Сегодня на небе выступил дождь. Она подошла поближе. Эльф, кривясь от боли, быстро вскинул взгляд. Мокрые волосы залепили лицо, на зубах кровь — она сильно ударила его. Наверное, ей положено было жалеть поверженного врага. Но Анариель– не жалела. Жизнь такая, что не до жалости. Пробыв здесь уже две недели, она видела настоящую жизнь лесных эльфов. Они были безжалостными воинами, не такими как привычные ей эльфы. Она училась у них боевому искусству, как когда то в детстве учил её отец. Дирон и Куруфин отправились в обход по границам и не скоро вернуться. Грубые и более властные эльфы держали над ней вверх, и она чувствовала своим женским сердцем, что они желали её. И она приставила к шее противника металлический меч и поинтересовалась: — Что делать будем? — Ладно, — он слабо отмахнулся. Еще бы, Анадол еле дышал, ему и говорить было трудно. — С меня хватит. Ты хорошо сражаешься. Ей вяло похлопали. Побурчали. Ну и все. А ведь она прекрасно помнила, как тут рукоплескали всякой фигне, а не победам. Впрочем, она, Анариель, здесь не за тем, чтоб всякие аплодисменты слушать. Она здесь за тем, чтобы побеждать. — Твой названный муж обучил тебя? — поинтересовался Делек. Снова эта больная тема. Анариель слишком долго находилась здесь, но она знала, что муж жив. — Я много наблюдала за его тренировками, он искусный воин. — Я наслышан о его подвигах, — жестко ухмыльнулся эльф, передавая более тяжёлый тренировочный меч. Анариель вопрошающе посмотрела на него, ожидая продолжения речи. Резко, обычная тренировка переросла в нечто другое, более темное. Они были везде. Одновременно нападали с нескольких сторон, окружали, теснили к колоннам. Анариель давно перестала оглядываться на Хуннана, именно он тренировал её. — Пора платить долги. Они кинулись на неё все сразу, не давая опомниться, оправдаться. Анариель только и могла, что отбиваться, уйдя в глухую защиту, не надеясь вырваться отсюда живой. Никогда она не сражалась так яростно. И никогда ещё её противники так сильно не хотели её смерти. Огонь горел в их глазах, глазах обречённых и мёртвых, а оттого ещё более страшных. Они начали внезапно кидаться на неё, не задумываясь, давно закрыв глаза на привычные устои, на то, что вновь подняли руку на своих сородичей. Делек коротко кивнул остальным, и они принялись заходить с обеих сторон, окружая ее. Но это еще не самое страшное. Если бить быстро, можно вырубить кого-то одного, а дальше… дальше надо хвататься за эту соломинку. И выстоять против остальных, если повезёт. Она смотрела противникам в глаза, пытаясь предугадать следующее движение. Анадол еле плелся, не поспевая за остальными. Ему все это не нравилось. Делек беспечно, напоказ, опустил меч острием вниз. Анариель запыхавшись, с испуганными глазами смотрела на нового врага. — Эймонда Таргариена теперь называют Братоубийцей, — надавливал Делек. Может в нём играло тщеславие или же подлая душа, сейчас это было не важно, Анариель не хотела верить его словам. — Он взял Грачиный Приют, убив при этом всех до единого, от обычных крестьян до лордов, в том числе Рейнис Таргариен. Она затряслась от услышанного, но меч из рук не выронила. — Ты ведь боишься его, — прошипел эльф. — Боишься того, на что он способен. Она издала боевой клич, и улыбочка Делека поблекла. Первый ее удар он принял на щит, попятился, второй тоже, она посмотрела вверх, и он поддался на уловку и поднял щит повыше, а она ударила снизу — в последний миг, ничего он не успевал уже сделать, — и попала ему в бедро, хорошо так попала. Делек заорал от боли, скрючился, повернулся к ней затылком — ну же! Она уже занесла меч, как… И тут краем глаза она заметила какое-то движение. А потом её ударили так, что искры из глаз полетели. Она даже не почувствовала, как падает. Просто вдруг поняла, что песок набился куда только можно и трет, а она лежит и глупо таращится в небо. Сама виновата: занялась одним, а двух других из виду упустила. «Упала — вставай, — учил отец. — Лежа на спине поединки не выигрывают». Анариель с трудом, медленно перекатилась на живот, мешочек выскользнул из-под воротника и повис на шнурке, лицо зверски саднило. — Может, хватит? — послышался голос одного из эльфов. — Я что, приказывал остановиться? — ответил ему голос Хуннана, и Анариель сжала пальцы на рукояти меча. «Ну же! Подымайся и дерись!» Она увидела, как Делек сделал шаг — чтобы еще раз ударить. И поймала его ногу, прижала к груди, сильно дернула вверх. Он зарычал, а она его перекинула на спину. Беспомощно размахивая руками, эльф грохнулся наземь. — Остановитесь! — крикнула Анариель. — Вы сами виноваты! — ощерился Эдвел. — Надо было стать нашими союзниками, когда нам было это нужно! — он рванул с себя шлем, отбрасывая его далеко в сторону. Анариель беспомощно наблюдала, как её до этого друг приближается к ней. И она, пошатываясь, двинулась на, скорее падая, чем атакуя; перед глазами качались и кружились леса, и хмурое лицо Хуннана, и выжидающие глаза эльфов… Противник поймал ее — скорее чтоб не дать упасть, а не чтоб завалить и грозно произнёс: — Ты теперь наша, и после победы, ты будешь моей наградой… Она вцепилась ему в плечо, запястье вывернулось, меч вырвался из ее руки, она рванулась вперед, нетвердо держась на ногах, не удержалась, грохнулась на колени, снова поднялась, щит хлопал о бок — ремень-то порвался… А потом она развернулась, отплёвываясь и… застыла на месте. Эльф тоже стоял, безвольно опустив меч, и смотрел. Делек приподнялся на локтях — и тоже смотрел. Анадол стоял в толпе парней с открытым ртом — и все они смотрели. Эдвал открыл рот, но не сумел ничего сказать — только странно хлюпнул, как перднул. Меч выпал у него из руки, и он поднес ее к ручейку, сбегавшему по его шее. А из шеи у него торчала рукоять меча Анариель. Тонкий клинок сломался, превратившись в длинную острую иглу. И эта игла пропорола Эдвалу горло. Кончик ее блестел красным. — Боги, да что же это… — кто-то прошептал. Эдвал рухнул на колени, с губ на песок потекла кровавая пена. Потом завалился на бок, но мастер Хуннан подхватил его. Вокруг тут же сгрудились остальные парни, Анадол тоже подскочил, и все принялись орать один громче другого. Анариель едва различала слова, так стучала в ушах кровь. И она стояла, пошатываясь, и лицо саднило, волосы расплелись, и одна прядь все хлестала и хлестала ее по глазам, потому что ветер. Не может быть, это ей приснилось… Это кошмар, просто ночной кошмар. Боги, пусть это будет только сон… Она крепко зажмурилась. Не открывать глаза, не открывать, не открывать… Как тогда, в комнате Алисенты. Когда грубые мужчины убили сына королевы. Но тогда все было по-настоящему. И сейчас — тоже. А когда она открыла глаза, все эльфы стояли на коленях вокруг Эдвала, и она видела только его сапоги, бессильно развалившиеся носками врозь. А по песку текло красное пятно. И в первый раз за долгое время Анариель испугалась. Сильно, по-настоящему испугалась. Хуннан медленно встал, медленно развернулся. Он всегда хмурился, а уж на воспитанников в особенности. Но сейчас его глаза блестели как-то по-особенному, так, как она никогда еще не видела. — Анариель дочь Исилендиля. И он уставил на нее окровавленный палец. — Я объявляю тебя убийцей.