Песнь белого пламени

Кричащее лицо поражало своей непохожестью на ту добродушную девушку, которая запомнилась Анариель. Выдранные на макушке волосы и обгрызенные до крови пальцы, никак не могли уложиться в голове ошарашенной эльфийки. Она тихонько подходила к Хелейне, вытягивая руку вперёд, как будто хотела укротить неспокойного зверя. — Тише…-прошептала Анариель. — Они забрали его, заберут всех! — кричала Хелейна в попытках выдрать очередной клок волос. Ни одна звезда не озаряет этот замок своим поэтическим, чудным светом, солнце не посылает сюда свои теплые, живительные лучи. Анариель чувствовала, как по щекам текли холодные слёзы, такие же мёртвые, как глаза подруги. От неё больше ничего не осталось и эльфийка выбежала из покоев прямиком к новому разочарованию и горю. Над Красным Замком шел дождь. На некогда чистом небе повисли мрачные серые тучи. Внезапно задул холодный северный ветер. Солнце, долгое время не оставлявшее своим вниманием искусственно выстроенный замок, расстроено спряталось, а прозрачные капли влаги, неустанно оседающие на стеклах, стали похожи на горькие, невыплаканные слезы. В некогда оживленных коридорах, будто почувствовав нехорошие перемены, стало на удивление пустынно. В них не слышался задорный смех, не звучали громкие восклицания, не мутузили друг друга в шутку братья, не бежали торопливо на уже начавшийся урок… Королевский замок впервые за много лет выглядел подавленным, заброшенным и каким-то растерянным. Покои короля были обставлены травами и разными снадобьями, которые словно пахли нескончаемой болью, дымили прямиком под навесом короля. Она расширила глаза и её тонкая и липкая рука отодвинула легкую ткань, открывая взгляду обреченного на вечные муки Эйгона. От былого симпатичного и озорного юноши остались лишь глаза, но и они помутнели, обретая сероватый оттенок. Ту эмоцию, что возникла на лице Анариель, никак нельзя было сравнить с сожалением, нет, это была скорбь. Скорбь по былым временам и по тем счастливым минутам, когда принцы и принцессы могли придаваться детской веселости, позабыв о проблемах снаружи. Когда пели замысловатые песни и распивали сладкое вино, украденное из королевских запасов. Всё это высохло и обрело противный оттенок, будто опавший лист, которому суждено стать удобрением для земли. Анариель заметила, что в покоях короля и королевы царит тишина, глубокая и зловещая, словно хищник, притаившийся перед прыжком. Очень часто единственным звуком, напоминающим девушке, что она еще не потеряла способности слышать, становится отдаленный, повторяющийся эхом, похожий на биение звериного сердца треск брёвен, горящих молчаливых деревяшек, пеплом стукающих в углубление камина. — Анариель… — проскулил протяжно Эйгон, что заставило эльфийку посмотреть на друга. Она не заметила, как все это время старательно отводила взгляд от него, чтобы не наткнуться на увечья. — Это я, — сглотнув прошептала Анариель, еле сдерживая слезы. Крепко сжав здоровую руку Эйгона, она снова с ужасом взглянула на его лицо. Рубцы покрывали левую часть, заходя немного на губы, отчего при малейшем движении король впадал в муки. Эйгона знобило, в голове мутилось, перед глазами все расплывалось, и стены давили на грудь. Дышать было нечем. — Ты слышишь? Дождь идёт. Отец всегда говорил, что дождь — это дар богов. Они посылают его, чтобы успокоить землю и принести новую жизнь. — Сквозь слёзы прошептала Анариель, словно боялась, что громкий шум может нанести раны Эйгону. В покоях повисло молчание, и сидевшая у кровати эльфийка беззвучно вздыхала, осторожно гладя стянутую бледно- зелёной от мазей бинтами руку. Смотреть на лежащего в постели Эйгона было действительно страшно. И больно. Обгоревшая часть лица пряталась за бинтами, а другая застыла в гримасе отчаяния, сливаясь по цвету с тканью, обмотанной вокруг головы. Здоровая рука лежала на покрывале, сжатая в кулак. Глаза под веками мелко подрагивали — ему снился сон, жуткий непрекращающийся сон о том, как он горел. Как вспыхивал огонь, а он наблюдал, как пламя медленно приближается, охватывая каждую клеточку тела. И кто-то кричит невыразимо громко прямо над ухом. А потом забытье. Снова и снова. Изредка он выныривал из горячечного бреда, пытаясь открыть глаза, но на месте одного из них постоянно вспыхивала боль, острой иглой пронзая мозг, и всё, что он мог сделать, — осторожно приоткрывать здоровый глаз, пытаясь разглядеть в стоящем перед глазами тумане хоть что-то. — Эймонд старается изо всех сил, Эйгон, — проскулила тихо Анариель. — Я буду с вами до конца. Он пытался, пытался понять, напрягаясь до чернильных пятен перед глазами, но не мог. Казалось, она говорит о чём-то невероятно важном, о чём-то, что может изменить всю его жизнь… Но он не слышал. Не мог. И, наверное, не хотел. В забытьи были свои преимущества: здесь не было боли. Стоило на краткий миг прийти в себя, как она накатывала оглушающими волнами, и он жалел, что не может заплакать, завыть, закричать от невыносимого жара, снова и снова сжигающего тело. Холодное касание опалило его лоб, это было касание её губ, таких далёких, но невозвратимо манящих. Она что-то шепнула и ушла, оставив за собой неповторимый шлейф ели и полевых цветов. — Анари…- только и смогло вырваться из обветренных губ. *** Анариель, наконец, стало известно о том, что замок, несколько дней побыв в глубоком шоке, погрузился в тяжелый, гнетущий траур. Юные служанки ходили из коридора в коридор очень тихо, словно боялись растревожить спящее эхо. Они не хлопали дверьми, не мчались сломя голову, неслышными серыми тенями проскальзывали под стенами, а пугливо шептались в углах, то и дело внимательно посматривая по сторонам. Настороженные, взволнованные, встревоженные и почти ничего не понимающие. Но голосов никто не повышал: ни они, ни заметно помрачневшие в эти дни гвардейцы — страшная весть слишком сильно выбила всех из колеи, чтобы жизнь успела войти в свое привычное русло. Пройдя знакомыми коридорами и осторожно толкнув нужную дверь, Анариель с волнением замерла на пороге: кажется, за время ее отсутствия комната совсем не изменилась. Такое впечатление, что она вовсе никуда не уходила — на столе даже пыли не было, а аккуратно сложенная на нем стопка книг выглядела так, будто ее только вчера туда поставили. Она быстро осмотрелась, но нет — действительно никаких перемен. Все тот же пол, заботливо застеленный теплым ковром, матово-серые стены, тщательно заправленная постель, сиротливо пустующий стол, на котором лежала забытая тетрадка… Анариель неслышно вздохнула и переступила порог их бывшей с Эймондом комнаты. Она прошла к кровати, проводя ладонью по простыни. Как она хотела вернуться в прошлое и предаться детской наивности, чтобы проблемы снаружи не смели её беспокоить. Вспомнив о счастливых днях, она печально выдохнула и погладила маленькое алмазное колечко, которое после побега из родного дома ни разу не снимала. Но которое, чтобы не вызывать ненужных вопросов, носила теперь не на пальце, а на тонкой цепочке, не шее. Некоторое время она смотрела на яркий блеск его граней, с тоской думала о том, что уставший от жизни Нимлот, возможно, уже обрел себе новый дом. Искренне понадеялась на то, что старый друг не забудет о своей одаренной ученице, а потом слабо улыбнулась: сердиться на него она не могла. И не думать, как о преданном друге, тоже. Что бы он ни натворил. Как бы нехорошо ни поступил. Ведь, в конце концов, только благодаря ему все получилось удивительно правильно. Сердце оказалось надежно защищено, все получили по заслугам, дети снова были в безопасности, а сама она неожиданно нашла нечто гораздо большее, чем просто любовь. Вот только Хелейна и Эйгон… Эти двое должны были прожить жить без тревог и боли, может Эйгон и наполовину заслуживал эти страдания, но Хелейна точно нет. Анариель медленно присела на краешек кровати, со смешанным чувством оглядывая свою комнату, в которой все вроде было как прежде, но, в то же время, что-то неуловимо изменилось. Хотя, наверное, это не комната стала другой — наверное, что-то изменилось в ней самой. Потому что больше не было внутри обречённой наивности, не было неистового стремления вырваться на волю, не было страха, не было ненависти… вообще, ничего из прежних чувств. Зато вместо этого в душе поселился какой-то удивительный покой, стойкая уверенность, радость и затаенная надежда. А еще — неумолимое желание быть с НИМ и чувствовать его близость каждый миг, каждую секунду, каждое жалкое мгновение. Желать его. Стремиться навстречу, чтобы снова оказаться в его объятиях, увидеть его горящие глаза, тесно прижаться, умиротворенно вздохнуть и обрести, наконец, свое счастье. Эймонд… Она еще долго сидела, загадочно улыбаясь. Мечтала, верила, ждала, надеялась… и, наверное, просидела бы так до самой ночи, погруженная в радужные видения. Однако вскоре в коридоре послышалось хлопанье дверей, торопливый топот чужих башмаков. Ари едва успела стереть с лица мечтательное выражение и, заранее приготовившись к грядущей буре, почти не вздрогнула, когда кто-то из стражи вдруг приметил неладное, подскочил к ее распахнутой настежь двери, осторожно заглянул и тут же проговорил: — Простите, Миледи, я не знал, что это вы. — Ничего страшного, я как раз собралась уходить. — Король-регент ожидает вас в богороще, — безмятежно произнёс Кристон, расправляя руки, чтобы сопроводить эльфийку к мужу. Ари смущенно опустила ресницы, чтобы не выдать себя неестественно ярким блеском глаз. — Конечно. *** Он молчал весь день, ничем не показав, что прошедший разговор хоть как-то на нем сказался. Не обращал внимания на недоуменные взгляды девушек, инстинктивно почувствовавших возникшее напряжение, и все последующие дни держался подчеркнуто отстраненно. Но делал это с таким каменным выражением лица, с такой бесстрастностью и редким безразличием, что с тех самых пор к нему больше никто не рискнул подойти. Кроме жены. Она его не отпустит. Полетит с ним в самое пекло. А для того, чтобы эта война закончилась, нужно лишить Рейниру сильных союзников, а именно — Деймона. Король Эймонд пребывал в напряженном раздумье. Стоя возле чардрева и рассеяно изучая роскошный сад, разбитый для услаждения величественного взора, он тщетно пытался подыскать правильные слова для предстоящего нелегкого разговора, однако смятенные мысли, как назло, именно сегодня никак не хотели выстраиваться по порядку. Он поднял усталый взгляд. Признаться, он любит темные ночи — долгие, тихие, совершенно безлунные, когда уже в двух шагах нельзя ничего различить. Ему нравится слушать их беззвучный шепот, нравиться купаться в невидимом бархате сумерек, бродить по мягкой траве, касаться их хрупкой красоты и неотрывно следить за тем, как преображается мир под накинутым сверху непроницаемым покрывалом благословенной темноты. Многие пугаются кромешного мрака, кто-то спешит подсесть к яркому костру, кто-то ежится, невольно вспоминая рассказы о ночных чудовищах. А ему не страшно. Ему хорошо. Удивительно спокойно и как-то по-домашнему уютно, словно вокруг величественной стражей возвышаются не молчаливые деревья, а родные стены, в которых невозможна никакая угроза и не посмеет притаиться никакой враг. Анариель вернулась, как всегда, неожиданно. Возникла белым призраком из-за стен, настороженно оглядела фигуру мужа. Секунду поколебалась, помялась, будто не была уверена, что Эймонд не вскинуться в возмущении и праведном гневе. Но потом все-таки подошла, вопросительно заглядывая в глаза. Словно интересуясь, все ли у него в порядке. Довольно долго между ними царила гнетущая тишина, неприятно действующая на нервы и заставляющая сердце тревожно отбивать неровный галоп. Эймонд отчего-то молчал, испытующе рассматривая древо, а Анариель настороженно посматривала по сторонам и ждала самого плохого. Правда, теперь, когда ОН стоял совсем рядом, она больше не боялась. Теперь ничего уже не боялась, потому что была уверена — что бы ни случилось, Эймонд не даст в обиду. — Я иду на Харренхолл, — с мнимым спокойствием поведал регент, не отнимая взгляда от дерева. Анариель прерывисто вздохнула и бестрепетно выдержала тяжёлые слова. — Я должен убить Деймона. Эльфийка отвернулась, прикусывая губу. Как будто бы она считала, что войну можно остановить другим способом? Ари зажмурилась, внимательно прислушалась к своим ощущениям. …Поздний вечер. Сумерки. Густой туман, укутывающий темный лес до самых верхушек. Мертвая тишина, словно туман, придя незваным гостем, вдруг выморозил в округе всякую жизнь и не оставил после себя ни звука, ни шевеления, ни легкого движения. Вокруг какие-то развалины… Она открывает глаза с протяжным выдохом, понимая, что смерть мужа настигнет именно в этом проклятом месте. — Я лечу с тобой. — Этого я и боялся, — выдохнул Эймонд, поворачиваясь к жене. Он взял её руку, прислонив к губам и осторожно взглянул в голубые глаза. — Если мы покинем Красный замок, то Рейнире откроется путь к захвату, поскольку никто кроме нас не сможет защитить замок. Анариель тяжело выдохнула. Эймонд был прав. Нельзя оставлять замок без защиты, когда живы твои враги. — Мы призовём эльфов, — уверенно произнесла девушка, хоть и внутри тлело сомнение. — Думаешь, что твой отец это допустит? — Ради меня и детей-да. Если правда всё то, что она слушала, если правда то, о чём нехотя, намёками да экивоками иногда говорил Эймонд, если правдивы её собственные предчувствия — то в покое её не оставят. Анариель не льстила себе. Против такой мощи ей, одиночке, не выстоять, особенно здесь, в реальности, где бесполезны все её эльфийские навыки и где спор идёт на языке чистой силы, в которую ей, что греха таить, далеко до той же Алисенты, не говоря уж… И, если всё‑таки тут допущена ошибка, уж лучше пусть она потом поломает себе ноги и до крови сотрёт руки, чем в одночасье лишиться головы. Потому что никогда нельзя с уверенностью сказать, на что окажутся способны враги, обладающие не слишком трезвым умом, тем более таким, как у Деймона Таргариена. — Ты захватишь Харренхолл, но как ты выманишь Деймона? — Что значит вымоню? — неоднозначно проговорил Эймонд, слегка хмурясь. — Думаешь, что он просто будет ждать тебя? Он отвернулся в замешательстве. Глубоко выдохнул. Несколько минут он стоял неподвижно, заледеневшим взглядом смотря на пляшущий язычок холодного яркого огня на стене замка. Стоило обдумать слова жены, как огненный светец внезапно мигнул. Холодное пламя замечталось, словно в панике. Демона нужно убить, и как можно скорее, только пожертвовать придётся многим. Оставив Ари здесь, он рискует навсегда потерять её, так как хоть и с опаской относится к её видениям, но отрицать их существование не может. Умрёт он — умрёт она, и это было ясно даже одноглазому. А дети? Разве смогут они жить без матери? — Эймонд? — осторожно спросила Анариель. Он повернулся и оглядел её с ног до головы. Как же она прекрасна… Лишь ради её запястья он был готов положить к её ногам города. Разве сможет он лишиться этого счастья, разве позволит он себе погибнуть, зная, что она будет страдать? — Ты летишь со мной, — четко произнёс Король. Да, он обрекает на множество опасностей их обоих, но поступить по другому не сможет. — Тогда за дело, — воодушевлено, хоть и с долей страха, проговорила эльфийка. Но перед отлётом, у неё было кое-какое дело.