new facets

      Девушка сидит в холле в полнейшем неведении. Ее тело скованно страхом, разум ограничен запертой на засов дверью. Нежная кожа едва успела зажить после предыдущей экзекуции и не была готова к новым потрясениям. В душе теплится надежда, что сегодня ничего не произойдет, а все нутро выворачивается от предчувствия неизбежного. Что-то резко ударяется о панорамное окно. Она не оборачивается на звук. Ее мысли громче, намного. Они всепоглощающи. Иногда ей уже начинает казаться, что она медленно, капля за каплей сходит с ума, думает о том, что стоит сожалеть о своем выборе, но в тот же момент в голове всплывает образ, предначертанный полными кошмаров ночами, отсекающий такую бесполезную и, более того, неправильную, недостойную существования мысль.       Она медленно встает, глядя на мягкие пушистые тапочки на белом стерильном кафеле, отражавшем их розоватый цвет. Словно разлитая по плитке ампула Кокарнита, которую она недавно колола дедуле на практике. Взгляд с обуви поднимается выше, на худые, словно истощенные ноги с обтянутыми чуть пожелтевшей кожей щиколотками: следствие частого ограничения. Ее шаг неспешный, взгляд отсутствует. Она подходит к белой широкой столешнице, беря в руки фильтрующий графин, и наполняет стоящий рядом, натертый до блеска выгравированный стакан, запуская внутри стекла целый столп белесых растрепанных хлопьев. Девушка опирается на поверхность копчиком, неспешно отпивая. Ее взгляд сосредоточен на мелькающих вдалеке огнях фар, которые едва можно разглядеть сквозь опустившийся густой туман.        Она понимает, что оттягивать бесполезно, осознает, что впереди ее ждет нечто страшное. Ее дыхание учащается, а пальцы судорожно сжимают стакан. Зрение падает от подступающего к горлу кома ужасающего предчувствия, и из-за этого она наконец замечает алое пятно сбоку на окне. Звук становится объяснимым. О стекло разбилась птица. По коже пробежала толпа мурашек. Окно размыто и мутно так же, как и ее сознание. Поставленная на столешницу посуда издает глухой стук, отдаваясь эхом в полупустой комнате и собственной голове. Она не принимала никакого решения, тело само посчитало нужным сделать определенным образом.        Девушка неспешным шагом двигается в сторону двух закрытых белесых дверей, смотря сквозь них пустым взглядом. Она шаркает по полу, с каждым метром покрываясь все большими мурашками, но твердо знает, что должна войти сама. Старый кафель издает противный скрипящий звук. Нежная кожа пальцев леденеет от соприкосновения с деревом. На удивление, дверь не скрипит. Она задерживает дыхание и прикрывает веки, затворяя за собой. Стоит буквально секунду, пока ее легкие обжигает ударивший в нос запах этилового спирта. Тело содрогается.        Глаза распахиваются сами собой. Небольшая, довольно узкая двуспальная кровать. Белые обои в черную клетку. Широкое, покрытое мелкой решеткой окно. Узкие тряпичные крепления на постели и абсолютное отсутствие на ней белья. Мужчина стоит рядом, облаченный в сияющий своей белизной халат, и поправляет штатив с облупленной краской. Эта комната готова для нее.        Этот день — снова испытание.        Он подходит к ней вплотную, останавливаясь в двадцати сантиметрах. Склоняет голову, рассматривает ее… Глаза полностью заполняет чернота его расширившихся зрачков. Внутри девушки все опускается. Он медленно касается ее ключицы тыльной стороной руки, проводит по предплечью и поддевает пальцем тонкое льняное полотно ее одежды. Усмехается, изгибает губы в кривоватой улыбке и достает левой рукой из кармана халата небольшое тонкое лезвие скальпеля.        Ее глаза испуганно распахиваются, тело обмякает. Она чуть дергается в сторону, непроизвольно, всем своим движением показывая поглотивший ее страх. Мужчина ловит ее взгляд и тихо смеется, заполняя комнату вибрациями собственного голоса. — Тшш… — он прикладывает палец к чужим губам и мягко улыбается, что совершенно несуразно смотрится с его взглядом. — Я больше не допущу ошибки.        Скальпель поддевает ткань и с треском рассекает ее, опуская на пол первые лохмотья. Последующие летят одна за другой. Ледяное лезвие касается кожи, но не повреждает ее. Ей предстоит нечто большее.        Он не останавливается до тех пор, пока она не остается полностью обнаженной, а после слегка двигает ее в сторону кровати. — На спину.        Она сглатывает, и ее глаза заволакивает чернеющий туман. Требование выполняется медленно и с натяжкой, но ее не торопят — знают, что сделает. Кожа соприкасается с неприятной жесткой тканью, словно только постиранной. Однотонно белая с сероватым отливом. Пульс бьется где-то в висках, ее медленно, но верно накрывает волнами паника, а мужчина в это время разводит ее руки в стороны и пристегивает в специально созданные для этого фиксаторы. Ими же скрепляются и щиколотки, обдавая тело легкой болью: туго, душно, страшно. Она начинает вертеть в отчаянии головой, но ощущение, что не может сдвинуться с места. На нее давят стены, воздух пронизан тяжестью, а штатив, кажется, кринится и вот-вот упадет на нее. Девушка распята перед ним, обездвижена, обнажена, но обнажено не только тело, но и все естество. Ее страх питает, он наполняет все помещение и вырывается скупым хрипом из уст тяжело дышащего эксперимента. Он больше не допустит ошибки.       Мужчина берет тонкий резиновый шнур, словно снятый с капельницы, и затягивает его на руке до тех пор, пока на предплечье не начинают выступать сине-желтые полосы вен. Вместе с тем вздувается и небольшая сетка у нее на лбу, покрытом капельниками пота. Он наводит красноватое вещество в шприц, тщательно встряхивая и наблюдая за тем, как за слоем пластмассы расползается алеющее нечто, чем-то напоминающее кровь. Девушка мечется по кровати, она пытается вырваться, кричит «Не надо!», но он не обращает на это никакого внимания, но ему не все равно. Напротив: он с все большим интересом наблюдает за метаморфозами, происходящими с ее телом, за увеличивающимися, как у наркомана, зрачками, за сбитым дыханием, словно она курила непрерывно лет тридцать. Игла вонзается в кожу как по маслу, проникая внутрь вены и пронзая тело болью, подобной неприятному, маленькому, но такому гадкому порезу от бумаги: и так по всей руке. Она уже не кричит. Тело обмякло и сало безвольным, и только изо рта вырывается жалкое и ничтожное моление, хотя они оба понимают, что этим все не закончится. Такое многообещающее начало, напоминающее, кто здесь кто. Она давно не ощущала подобного.       Но страх разрывает, когда он подкатывает штатив ближе. Его взгляд сосредоточен, а руки подрагивают от нетерпения, ровно как и немного косящийся уголок губы. Тело сводит от одного осознания происходящего, в ней снова появляются силы вырываться, но… Вот незадача: она даже сдвинуться не может с места. Он наблюдает за ее жалкими попытками и усмехается, отворачиваясь спиной и шурша медикаментами в тумбочке, из которой распространялся стойкий этиловый запах. Не прошло и пары секунд, когда она увидела его вновь, с тонким лоскутом белой обтрепанной ткани, с которым он приблизился вплотную к ее лицу, сдавливая рукой ее скулы, вынуждая открыть рот, и связывая его. Выделившаяся слюна тут же прогоркла: ткань явно была чем-то пропитана, и от этого осознания по телу прошлась волна мурашек. И то ли в комнате изменился свет, то ли женский организм решил сыграть злую шутку, но ее тело медленно и верно приобретало синеватый оттенок. Глаза наполнились слезами, и те уже, не сдерживаясь, текли по худосочному лицу. — А теперь перейдем к интересному, бабочка…       Он подкатывает штатив ближе и раскручивает спираль капельницы, подключая к ней небольшую «бабочку». Наверху две бутыли, одна из них немного белесая, вторая прозрачная. Маленькие, но предрекающие дальнейшее истощение от пытки. Мужчина пальцем выводит небольшую сетку у нее на животе, видимую лишь ему одному, а после вводит иглу, слыша сдавленные хрипы, едва прорывающиеся из-под ткани. Это не столько больно, сколько кошмарно. Тело, ощущение, что отнимается. Ей сводит все, от кожи до пульсирующего внутри желудка, но и это еще не конец. Настоящий страх наступает тогда, когда он набирает в новый шприц вещество, напоминающее пасту. По телу походит озноб, и она почти кричит, но это выходит беззвучно. Лицо залито слезами и вытекающей слюной, а его взгляд холоден и безразличен. Его сейчас интересует лишь поведение вещества, так трудно распространяющегося внутри шприца. Он чуть сдвигает фиксатор ее ноги вверх, заставляя ее согнуть колено, и вводит туда иглу, чувствуя, как напрягается все ее тело и изгибается от боли. Оно обжигает, сжирает ее изнутри и ползет мучительно медленно, так же, как и он вводит лекарство. Это муки, продолжающиеся гребанную вечность, и чем больше это не заканчивается, тем сложнее ей становится дышать: все тело сжато так, словно его накроет приступ, все мышцы напряжены до предела, а пульс зашкаливает.       И только спустя минуту это прекращается, и иглу достают, позволяя ноге безвольно упасть на белую простыню. Капельницы все еще внутри, и она краем глаза замечает движение тени, но в комнате они одни. Кажется, что в сторону переставляется бутылка, но пронзившая тело боль отвлекает от этих мыслей: он коснулся ее латексом своей перчатки, прощупывая пульс вначале на запястье, а после на шее. Глаза заволакивает пеленой, а хрип уже не может сдержать ткань. Он улыбается. Касается ее под коленом и начинает массировать место прокола, заставляя ее кричать от боли: все тело противится распространению препарата внутри, старательно его отвергает, но не может противостоять. Ее порядком мутит, но вспышки боли гасят это чувство.       Мужчина тихо смеется, а после отходит в сторону, возвращаясь с металлическим гнутым предметом, очертания которого размывают льющиеся рекой по вспухшему лицу слезы. Малейшее его прикосновение — и ее выгибает от боли. Все тело словно оголенный нерв, и то, что его касается, обжигает изнутри, будто ставя клеймо на каждом миллиметре кожи, а он знает об этом, знает и проводит по руке выше, останавливаясь около шеи и особо нажимая, пока девушка не чувствует, как шип словно пронзает ее кожу. Она плачет, вырывается, истерически смеется, но ей не дают сделать абсолютно ничего. Все происходит здесь и одновременно еще в ее голове, где раздвоившееся сознание пытается хоть как-то успокоить себя, дать себе иллюзию власти над собой, хотя, какой власти, хотя бы малейшего обладания, но это все напрасно. Он очерчивает ее тело, ведет вниз, к животу, и вынимает капельницы, аккуратно, но девушке кажется, что он сделал это рывком вместе с веной и кожей. Она просто сходит с ума.       И издевательство не прекращается. Возможно, оно длится час, может три, а может несколько суток. Она не воспринимает время и живет сквозь него, просо чувствуя, как все ело пронзает боль, адская и всепоглощающая. Она начинает терять сознание, но снова чувствует очередной прокол, уже в плечо, и от него сразу же выбрасывается в реальность, уже не в силах издать ни одного звука, сообщающего о своих страданиях. Мужчина берет в руки крючок для спинного мозга и просто поддевает им кожу под левой грудью, натягивая до тех пор, пока она не лопается в паре мест, а потом поддевает чуть ниже. На ее теле появляется кровавый маленький крестик, как пометка того, что он сделал. По ребрам стекают тоненькие струйки крови, а щеки уже высохли. Ее тело словно обезвожено и не может выделить ни капли слез. С нее медленно, с какой-то специфической любовью снимают полотно, освобождая рот и давая всхлипу вырваться наружу. Ей тут же прислоняют палец к губам. — Тшшш, бабочка… Все хорошо…       Он отворачивается на секунду, а после боль пронзает ее шею. — Пора спать. Собственно, эти слова она слышит уже через марево тумана, заполнившего ее легкие, глаза и сознание.