Чёртова спина. Почему следы от ремня начинают так саднить и жечь только на следующий день после порки? Странный вообще это процесс. Когда ремень опускается на нежную кожу спины, сначала вроде ничего не чувствуется, потом всё тело будто пронизывает электрический импульс, вся горечь и неприятный жар удара скапливается в одном месте, из-за чего на бледной коже образовывается красный след, точно маленький ожог. Наверное, этот процесс был бы ещё более болезненным и нестерпимым, если бы интервалы между короткими свистами ремня увеличились. Боль успела бы равномерно растечься по всему телу, прочувствовалась бы вся палитра её оттенков и возможностей. А так удары сыпались сверху как град, только орудие пыток и успевало свистеть, рассекая воздух, из-за чего боль постепенно переставала чувствоваться вовсе, все ощущения смешивались, превращаясь в простой белый шум. Это потом жечь начинало так сильно, что хотелось свернуться в улитку, и разодрать спину окончательно. Вниз, минуя сокращающиеся и движущиеся под кожей мышцы, блистая на свету, ощутимо ползла крупная капля крови, вырвавшаяся наружу из трещины на месте особо сильного шлепка.
И ведь с этими побоями ничего не сделать, ни убрать, ни содрать, ни стереть, приходится как-то мириться с ними и скрипя зубами жить дальше. Даже нежная ткань водолазки так ощутимо трёт их, что хочется снять одежду и сидеть только в одних штанах, лишь бы болело чуть меньше. Может мазь какая-нибудь против них есть? Сегодня ещё физкультура по расписанию, а в раздевалке такой красивой спиной светить не хочется, видимо придётся в туалете прятаться и переодеваться там, как в абсолютном большинстве случаев.
Странная штука. В чем бы не приходилось ходить; в обтягивающем, великоватом, чересчур открытом или коротком, всё было нормально, вроде и смотрелось неплохо, и она о себе ничего такого не думала, а вроде и что-то не так было. Мать в детстве всегда то говорила, что её дочь лучше всех на свете и оскорблять её нельзя, когда над ней кто-то смеялся или шептался исподтишка, а дома, или когда ей самой хотелось одеться так, как она хочет, называла её странной и даже страшной иногда. И что думать? Вроде она что ни наденет, во всем выглядит отлично, но где-то из глубины души всегда наружу рвётся голос, твердящий о том, что она странная, и вообще чёрный балахон от макушки до пят на ней смотрелся бы лучше всего. Какие-то комплексы вроде и есть, а вроде и нету. Вроде хочется наделать миллион фоток в каком-нибудь новом образе, а потом начинает казаться, что это будет выглядеть странно, ей не подойдёт, мама бы не одобрила, да и времени на это особо нет.
Какая же долгая перемена. Даже учить или читать нечего. Осталась только дополнительная математика и русский с литературой, а в перерывах между ними даже заняться нечем. Умереть от скуки хочется. Телефон почти разряженный валяется, лучше его не трогать, а то мало ли что. Книгу, которая не покидала рюкзак и читалась в основном в школе, она только-только дочитала. В голову философские и умные мысли не лезли, даже песню, существовавшую пока что только в потрёпанной тетради, дописать не получалось. Хотя, они там и не нужны были. Вчерашний план по спасению жизни так взбудоражил заспанное сознание, все семнадцать лет делавшее всё по чётким алгоритмам или планам, что руки ближе к вечеру сами потянулись в рюкзак за сборником каких-то приходивших в голову стихов, выводить беглым, неаккуратным почерком строки. Оказалось, что открывать свою бунтарскую и непокорную натуру можно и через песни. Да, если их услышит отец ей скорее всего влетит, но пока они живут исключительно на бумаге, можно позволить фантазии сотворить что-то больше, чем песни про неразделённую платоническую любовь и душевные муки.
Саша как-то спрашивала на счёт того, как она пишет песни о таких серьёзных чувствах таким красивым языком ничего не чувствуя при этом. Неизвестно, у неё это всегда просто получалось. Никто же ей не запрещает думать и представлять какого это, любить, а потом переносить в поэтичной форме на бумагу. Писать песни без души и без чувств, наверное, не особо хорошо, но люди же сами находят в этих строках что-то похожее на них, а ей об этом можно и не думать. Наверное классно, когда тебя кто-то любит, смотря на бесконечное множество людей, выбирает именно тебя, закрывает глаза на твои недостатки, не выискивая в толпе тех, у кого таких нет. Кому небезразлично, покушала ли ты с утра и как дела в школе, кто каким-то волшебным и нереальным способом, но всегда присутствует рядом. И как, наверное, классно, когда ты можешь дать ему то же самое и полюбить в ответ.
Мысли о чувствах как-то неназойливо блуждали в пустой с утра голове, пока руки на поводу у вдохновений и вчерашних воспоминаний выводили на бумаге в линейку небрежные строки:
А я бросила школу, сожгла тетрадки и портфели,
Закурила сигарету, залила её портвейном.
Пьяная полечу через забор
Теперь достаточно крутая, чтобы быть с тобой?
Достаточно крутая, чтобы быть с кем? Черт его знает. Наверное, со смелой и свободной от всего частью себя, рвущейся наружу уже много лет. Для неё она правда недостаточно крутая. А может быть с Сашей? Пфф, ещё лучше. Обе вчера круто выглядели, сидя в раскоряку на школьном унитазе, а после убегая от группы слишком много о себе думающих одноклассников. Но светловолосой можно отдать должное, она не побоялась влезть в частное учебное заведение через окно, попрятаться от кого-то под лестницей, а потом забрать голубоглазую оттуда, зная отношение одноклассников к ней. У неё определённо есть чему поучиться.
Песня начала получаться не о любви, в чем она заподозрила себя с самого начала, а скорее о смелости и неоправданной юношеской глупости, что ей даже понравилось. Творить что-то плохое или опасное, закрывать глаза и спускать всю свою дальнейшую жизнь в унитаз, может нравиться и казаться крутым, наверное, только каким-нибудь глупым и не одумавшимся подросткам. Стремиться быть такой же, как они, ей быстро расхотелось. Лучше уж жить скучно, чем как некоторые сторчавшиеся и спившиеся люди, спящие по ночам в старых полуразрушенных подъездах. Так что, перечитав все вырвавшиеся на бумагу строки, подражать главной героине песни как-то перехотелось, но забрать себе хоть часть её смелости и безрассудства всё-таки хотелось. Хотелось и правда сжечь портфель вместе с тетрадями в костре прямо на школьном дворе, напиться до беспамятства и с отъявленным равнодушием разглядывать школьников и тех, кто издевался и знал её как идеальную во всём девочку, валяясь на крыше какой-нибудь старой многоэтажки. Но только один день, и чтоб потом всё вернулось на круги своя. Чтобы хотя-бы один день не чувствовать на плечах груз своих и чужих ожиданий, ответственности, недосыпа и усталости, чтобы хотя-бы один день почувствовать какую-никакую любовь. К себе, к жизни и кому-либо ещё, не важно.
Знаний об этой удивительной химической реакции между двумя живыми существами у неё практически нет, так что существовать самодостаточно, самой по себе становится не так тяжело. Когда никогда не чувствовал тепла, окутывающего тело, когда кто-то обнимает или просто присутствует рядом после напряженного рабочего дня, не так больно и грустно приходить в пустую, холодную квартиру и чувствовать только тяжелые объятия усталости и извечной тревоги. Не знать, что теряешь и упускаешь, лучше, чем постоянно страдать из-за того, что это от тебя ускользнуло. С добровольным неведением она знакома с самого начала подросткового возраста, и иногда даже странно, что ради любопытства она никогда не пыталась даже сделать шаг навстречу неизвестности, а просто продолжила пребывать в своей тёплой зоне комфорта.
Вчера слабину не посчастливилось дать. Она не особо жалела об этом, всё-таки слишком понравилось. Но это слабость. Как объяснить самой себе, что вязнуть в слабостях, хоть и таких приятных, ни сейчас, ни через ближайшие пару тысяч лет нельзя? Просто было слишком тревожно, спать хотелось, а одной было так грустно и холодно. Хотелось прижать что-то к себе, в детстве с мягкими игрушками это всегда работало, но чужая рука, хоть и холодная, и тощая, прекрасно с этим справилась. Они же даже не разговаривали, можно же считать, что ничего такого не было? Хорошо ещё, что Саша лишних вопросов задавать не стала, иначе пришлось бы объясняться, а обычное «захотелось» её бы наверняка не устроило. Странно, что ей так понравилось спать рядом с кем-то, хоть раньше казалось, что так делают только какие-нибудь мазохисты; неудобно же, ни повернуться, ни встать лишний раз. А оказалось, что вполне себе классно, тепло и как-то по-домашнему уютно. Возможно, всё-таки не стоит отказывать себе в чем-то приятном, особенно если кто-то, без чьего участия обойтись нельзя, совершенно не против этого.
О, кто пришел. Сейчас цирк начнётся. Сам Егор решил прийти, даже не поленился явиться аж к пятому уроку. С утра небось в больничке чалился, жаловался на своё раненое личико. На нём вместе с царапинами сейчас темнел неплохой синяк под глазом, чуть припухшим после вчерашней ледяной атаки. И ведь рассказать он о ней кому-нибудь из взрослых скорее всего не может; главу семейства Швецовых знали все родители десятиклассников, ввязываться в судебные дела с его женой, да и при том, что получил блондин за дело, скорее всего никто не осмелится. Разве только друзьям пожаловаться можно. Сейчас поговорит о жизни со своими вездесущими соратниками, потом облапает половину девчонок в классе, а потом будто не замечая её, подойдёт к своей парте, делая из себя великого мученика. И не волнует, что преследовал и гнался за двумя девушками, за что в жбан и получил, именно он. У него теперь синяк под глазом, разве он заслужил? Конечно, да блин, заслужил. Но люди в этом классе видимо слишком тупые и пресмыкающиеся, чтобы узнать, за что стерва Швец его так отметелила, главное, что она его снова обидела, а он вынужден теперь ходить с этим боевым ранением.
— Чтоб тебя бульдозер сбил, блять. — Буркнул он вместо приветствия невольно заулыбавшейся Алёне, кидая рюкзак на свою парту.
— Какой молодец, новое приветствие придумал. Видимо, мозг не до конца ещё атрофировался. Вообще-то я не просила провожать меня до дома, так что если бы за мной не попёрся, в ёбло бы не получил. — Самодовольно ухмыльнулась девочка, потирая меткие руки.
— Сука… Зато я понаблюдал за тем, как ты с кем-то за ручку шлялась. Где ты вообще нашла этого несчастного или несчастную, с кем ты там блять была. — Уже не стараясь выдавливать насмешливую лыбу, хрипел парень.
— А ты ревнуешь? Потому что я не только с тобой разговариваю? Бедный мальчик… Ну, у меня же папа знает, с какими я болванами учусь, вот и приставил ко мне телохранителя. Специально для вас, чтоб неповадно было.
— То-то мы видели, как этот телохранитель вчера быстрее тебя от нас съёбывал. — Захохотал рядом с мрачным блондином его сосед по парте.
— Это был его тактический ход. А ты, кстати, сейчас сам доказал, что был вместе с ним, так что тоже можешь ждать штраф или предупредительную записку из прокуратуры за преследование и угрозу двум и более лицам. Так может быть скоро все вас найдём.
— Мы убьём тебя быстрее, чем ты папочке нажаловаться успеешь. Пустим по кругу и оставим гнить в какой-нибудь канаве. А трупы как известно разговорчивостью не отличаются.
— Боюсь-боюсь. Где ты меня в центре Москвы по кругу пускать собрался? Как найдёшь канаву где-нибудь рядом, скажешь, а то мне прям интересно. Кстати говоря, угроза убийства и изнасилования. Это уже статья. А у меня в кармане телефон со включенным диктофоном лежать может, так что не советую словами разбрасываться. А то скоро за тобой с теми же намерениями зеки по обезьяннику бегать будут.
— Какая шибко умная нашлась. Мразь. — Уже себе под нос шипел Егор, трогая ледяными пальцами слабо пульсирующий синяк.
Швец победно хмыкнула и отвернулась от шумной компании сбоку, продолжая бегать взглядом по строкам ещё не родившейся песни. Марина Владимировна снова задерживалась, из-за чего желание заглянуть в её стол и самой посмотреть оценки за вчерашнюю контрольную всё росло и росло. Удивительная женщина, все остальные учителя выставляют оценки чуть-ли не спустя месяц после сдачи, а она почти за ночь справляется с несколькими стопками, уже на следующий день пугая учащихся немедленным отчислением за неуспеваемость. Ну, хотя-бы долго мучаться из-за томительного ожидания не нужно будет.
Когда красноволосая почти уснула, удивительная женщина со стопками какой-то макулатуры наконец-то соизволила явиться на свой же урок спустя почти десять минут после звонка. Тишина в классе устанавливаться и не думала, так что пришлось потратить ещё пять, чтобы хоть ненадолго заткнуть неугомонных одиннадцатиклассников. Когда замолчали даже главные сплетницы класса и парни на задних партах, математичка наконец-то откашлялась, по прежнему недовольно глядя на школьников. Те, кажется, поняли, что их сейчас ждёт, и напряженно пригнулись ближе к партам, словно сейчас будут к доске вызывать, а материал как обычно никто не учил.
— Ну что, лоботрясы, видимо придётся мне к вам на родительское собрание заглядывать, оповещать мам о том, что их вроде бы взрослые дети опять ничего делать не хотят. Я вчера до двух ночи не спала, пока вашу писанину проверяла, и, скажу вам, такого ужаса я даже от вас не ждала. На весь класс только одна четвёрка, и то у Нади каким-то образом. Если я тебя прямо сейчас к доске вызову, ты мне то же самое при всём классе напишешь? — Сидящая на третьей парте первого ряда девушка с длинными тёмно-каштановыми волосами стыдливо уставилась в парту, недовольно дуясь на то, что второй телефон её не выручил. — Я-то тебе эту четвёрку поставлю, но учти, когда по формулам и терминам зачёт будет, ты пойдёшь отвечать самой первой. Я тебя лично проверю на наличие всяких шпаргалок.
Швец, минуту назад нервно стучащая пальцем по столу, обречённо уставилась на стопку тетрадей на учительском столе. Одна четвёрка на весь класс? А что тогда у неё? Два? Нет, ну хотя-бы на три можно понадеяться, всё вроде не так уж и плохо выглядело. Или ей не поверили и поставили два за списывание? Почему тогда Наде поставили четыре, если всем давно известно, что она сама сможет решить разве что уравнение за пятый класс. Да нет, она же отличница, её о чём не спросишь, она без проблем ответит, можно было хотя-бы опираясь на её репутацию понять, что она может решить это сама. Нет, если два, значит всё-таки решения были неправильными. Но Саша же ей вчера всё ещё раз объяснила, вроде всё сошлось, всё было логично, где была ошибка? У неё в вычислениях? Она вроде бы всё десять раз перепроверила. А может это Саша всё так подстроила, чтобы смотрелось правильно, а на самом деле наговорила ей всякой ерунды? Она же никак не сможет проверить, разве что у какого-нибудь стороннего репетитора. Но зачем это ей? Посмеяться? Вроде бы мемов с котиками в беседе их группы ей для этого хватает. Ради какой-то выгоды? Какой? Если её всё-таки увезут обратно, она окажется на улице, вроде бы сама это прекрасно знает. Может жилье получше подыскала и решила красиво избавиться от неё? Насколько же это всё неправдоподобно. Но в чём тогда проблема? Единственный разумный ответ гласил, что она по невнимательности накосячила с вычислениями.
Всё, это точно конец. Её сегодня же вечером увезут обратно и не выпустят лет эдак до тридцати. Снова ежедневные порции ремня перед сном, угрожающе косящиеся на всех подряд собаки в клетке у дома, холодные, неразговорчивые родители. Снова тюрьма, из которой выбраться можно разве что в школу или к врачу в город на пару часов. Телефон у неё заберут скорее всего сразу же, из развлечений и средств по убийству времени снова будут только книги и уроки. Разговоры только с отражением в зеркале и внутренним я, также недовольным их образом жизни. И всё из-за какой-то двойки. Может и правда не стоило тащить Сашку к себе? Может времени было бы больше на то, чтобы держаться в школе на плаву. Правильно ей когда-то говорили, сначала помогать надо себе, а потом кому-то ещё. В конце концов что на улице, что у неё дома степень жестокости условий была одинаковой, и то, с этим можно было поспорить. Или с репетициями спешить не нужно было. Могла бы это время на учебу и подготовку к экзаменам тратить, а песни петь можно было и дома. Блять, блять, блять, что же делать.
Как ужасно жить, осознавая, что на свободе ты находишься скорее всего в последний раз за следующие лет десять. Снова её запрут в одинокой комнате, и какой-нибудь принц не приедет спасать её. Она могла бы сама быть им для себя, но в итоге с таким треском провалилась. Что ж, если это последний спокойный и свободный вечер в её жизни, надо хотя-бы провести его хорошо. На репетицию сходить напеться того, чего действительно хочет она, а не её отец, приготовить что-нибудь вкусное, отдать Сашке потом пару оставшихся тысяч. Ей они всё равно больше не понадобятся.
А может лучше умереть, чем ехать обратно к родителям? Смерть и то обойдётся с ней более бережно и любезно, чем фанатичные мама с папой. После уезда в их особняк её ждут только сплошные избиения, постоянное наблюдение и контроль, лишение всего, чего только можно лишить только начавшего нормально жить подростка, снова по кругу одни кошмары. А после смерти? Она в рай и ад не верит, да даже если они бы и существовали, попасть в ад за самоубийство ей бы хотелось больше, чем к родителям. После смерти ждёт только темнота и тишина. Спокойствие, наконец-то настигшее её. Смерть сделает больно один раз, а потом навечно опустит в тёмную пучину безмятежных снов, а отец ещё ближайшую вечность будет издеваться над ней, да так, что через время она будет воспринимать боль как должное. Лучше уж она прыгнет с крыши, вскроет вены, наестся таблеток, утопится в ванной, ляжет головой во включённую духовку, повесится на какой-нибудь люстре, включит газ на плите и закроет окна и двери, подожжёт собственную квартиру, заперевшись в ней, не важно. Лучше уж всё это вместе взятое, чем то, что ждёт её дома.
— Кстати, тот же вопрос у меня есть и к Швецовой. — Вдруг зазвучал эхом голос математички где-то снаружи, пробиваясь к красноволосой будто сквозь толщу воды. — Тебя не было пол урока, как это ты умудрилась решить все шесть заданий правильно?
Алёна резко вскинула голову, из-за чего по вискам даже пронеслась болезненная пульсация. Все шесть заданий правильно? То есть… на пятёрку? Но почему, блять, нельзя было сказать об этом раньше? Она уже с жизнью попрощаться успела, пока она переговаривалась с отпирающейся Надей.
— У меня пять? — Неверяще прохрипела девочка, поднимая уже остекленевшие глаза на пялящуюся на неё женщину.
— Пять, но мне очень интересно, как ты до неё дотянулась. Я, конечно, ни в чем тебя не обвиняю, но у тебя за предыдущую самостоятельную, в которой были практически те же самые задания, в которой абсолютно всё неправильно было, два, а тут пять вообще без намёка на ошибку. Ещё и методом институтским таким решено, я вас по-другому учила. — Подозрительно вскинула она бровь, пытаясь разглядеть на лице у обомлевшей ученицы хотя-бы намёк на стыд или страх, сдавший бы её с потрохами.
— Просто к репетитору сходила, он мне показал более лёгкий способ решения… Могу даже выйти решить что-нибудь. — Почти шепотом пробормотала Швец, видя, что ей не особо верит ни учительница, ни одноклассники, увлечённо наблюдавшие за их разговором. О том, что сама попросилась выйти она почти сразу же пожалела, мало ли ей сейчас что-нибудь сложное дадут, она ступит, и все смеяться будут. И прощай тогда её репутация идеальной отличницы, не умеющей списывать.
— Прямо сможешь?
Ясно, проверяет, уверена ли она в своих силах. Если сейчас начнёт отмахиваться и отказываться, её точно разоблачат, лучше уж всё-таки выйти. Так хотя-бы можно будет хоть немного оправдаться. В конце концов если ей объяснили, и она безупречно написала контрольную, чего ей бояться? Главное не забыть сейчас таблицу и методику решения, а то от волнения у неё из головы всё вылетает только так.
Красноволосая медленно поднялась из-за парты, на трясущихся и подгибающихся ногах шествуя к доске. Тревожность хоть и заставляла сдавленно дышать и поджимать губы, в груди разлилось приятное чувство облегчения. Всё-таки ещё какое-то время ей можно будет пожить. Марина Владимировна молча протянула побелевшей девочке почти такого же цвета мел, подбирая со стола задачник со всякими дополнительными заданиями. Чуть не споткнувшись о ступеньку платформы, голубоглазая наконец-то встала у темно-зелёной доски, глядя снизу вверх на её верхний угол. Снова почувствовались сверлящие спину взгляды, не вызывающие сейчас ничего. Сейчас надо свою жизнь и репутацию спасать, а не думать о том, что они пытаются разглядеть у неё на спине. Побоев сквозь водолазку они всё равно не увидят.
Математичка с едва слышным смешком начала диктовать какой-то пример, с прежним подозрением косясь на покачивающуюся в разные стороны ученицу. У той кажется даже температура от таких резких перепадов настроения поднялась. Мел между пальцев словно плавился, она чувствовала, как он становится влажным из-за вспотевших ладошек. Пальцы то и дело соскальзывали с него вниз, с неприятным звуком царапая доску, благо ногти длинные, хотя-бы не больно. Когда на доске было нацарапано страшное, громоздкое выражение с трёхэтажными дробями, математичка замолчала, теперь выжидая слов от задумавшейся Алёны. Та сверлила доску пустым взглядом, будто надеясь, что ответ и решение напишется само, соскребая ногтями с мела его верхний слой.
Когда сердце набрало темп сродни пулемётной очереди, перед глазами внезапно появилась уставшая, заспанная Саша, коряво расписывающая в тетради уже сотый по счёту пример. Точно… Точно! Они вчера разбирали практически точь-в-точь такой же пример, только с другими числами. Из класса послышались смешки, благодаря которым голубоглазая наконец-то пришла в себя и остервенело принялась выводить мелом какие-то цифры. Руки не поспевали за мыслями, и она частенько сбивалась и стирала неправильно выведенные обозначения, не боясь запачкать меловой пылью рукав чёрной водолазки. Она даже удивлялась тому, как покорно и быстро в голове всплывают шаги решения, от разложения на множители, до сокращения каких-то мелких дробей. Не зря она вчера мучила светловолосую до поздней ночи, упрашивая разобрать хотя-бы ещё один пример, чтоб точно во всём разобраться, заставляя её под конец заснуть прямо на стуле. Зато обеим теперь не угрожает потеря квартиры, достойная жертва.
Вот, до конца остались совсем крошечные шаги. Только ещё что-то сократить, убрать, разделить и… готово! Ответ 1. И стоило вот так запариваться и чуть ли не с бубном у доски плясать ради этого? Ладно, хотя-бы не корень с каким-нибудь безумным числом. Красноволосая победно заулыбалась, вытирая устало свисшей вниз рукой выступившую на лбу испарину, оставляя там еле заметный белый след. Математичка разглядывала почти полностью исписанную доску, с каждой секундой поднимая брови всё выше, радуя девочку такой ошарашенной реакцией.
— Ничего себе… Ты удивляешь меня всё больше и больше… — Изумлённо бормотала женщина, всё не отрывая от написанного взгляда. — И как ты умудрилась разобраться в этом за одну ночь?
— Просто мозг и желание работать имеется. — Гаденько глядя на явно недовольных одноклассников, ухмыльнулась Швец, откидывая волосы назад.
— Ну да, не то, что у некоторых. — Решив окончательно добить самооценку одиннадцатиклассников, хихикнула в ответ математичка. — Ладно, пятёрку ты заслужила, не то, что некоторые. Садись. А вам, балбесы, у Алёны бы поучиться. Разобралась с одной темой за один вечер, а вы мусолите её уже месяц, до сих пор не в зуб ногой ни в лоб коленом. Стыдоба!
Самодовольный настрой быстро исчез, возвращая на место предыдущую лёгкость и радость. В лёгких запорхали бабочки, казалось, она сейчас взлетит, даже не дойдя до своей парты. Взлететь ей, как ни странно, и правда удалось, но только на одну секунду, и то полёт закончился скорым падением на колени. Сидящие вокруг захихикали, не разражаясь громким хохотом как обычно, глядя на почти ткнувшуюся носом в начищенный до блеска пол одноклассницу. Та, абсолютно не меняясь в лице, поднялась и пружинящими шагами пошла дальше, таращась искрящимися глазами в стену напротив.
Мысли о близящемся суициде мгновенно испарились, из-за чего в голове у всё-ещё не пришедшей в себя девочки бесновалось белое и воздушное ничего. Одноклассники снова настороженно косились, потому что из-за глубокого дыхания, открывшегося рта и пустых глаз она стала похожа либо на психопатку, либо на наркоманку. И пускай смотрят, у неё сегодня праздник вообще-то. Ещё же надо отцу, наверняка надеявшемуся затащить дочь обратно благодаря этому случаю с контрольной, сказать о том, что ебала она в рот и алгебру, и его самого. А, ну и Сашку своим истерическим визгом напугать, куда же без этого. Хотя, та испугается любого проявления чистого счастья на её лице, так что надо поубавить свой пыл, а то ещё доведёт до сердечного приступа бедную. А, ну и в магазин зайти за победным тортиком. Обязательно.
***
Блять, если ей когда-нибудь скажут, что на земле есть место и мгновение прекраснее этого, она с уверенностью им ответит, что они врут. Она сейчас расплавится от наслаждения, просто превратится в довольную лужу, которую потом придётся на балкон выносить, чтобы вернуть в исходное агрегатное состояние. Рядом тихо сопела в кои то веки расслабившаяся Швец, по-прежнему крепко прижимая руку с пугающе острым торчащим локтём к себе, словно боясь, что её сейчас вырвут и больше не вернут. Бессмысленно, еле дышащая Саша даже пальцем пошевелить сейчас не осмелится, лишь бы не спугнуть этот волнующий момент. По-прежнему недосказано, непонятно, неясно, но так ахуенно, что можно даже опустить тот тревожащий факт, что они лежат слишком близко друг другу, при чём даже не после какой-нибудь истерики или нервного срыва. Невероятно.
Жалко только, что младшая лежит к ней спиной, слишком хотелось сейчас взглянуть на её наверняка расслабленное лицо с очаровательно жмурящейся, из-за лезущих куда не надо солнечных лучей, мордашкой. Уже хотелось в туалет, но она по-прежнему неподвижно лежала на правом боку, подложив правую руку под голову, боясь спугнуть момент. Скорее всего он больше не повторится, поэтому глубоко дышать становилось страшно, даже умереть из-за медленного удушения казалось не так страшно рядом с этой волшебной девочкой около. Последний раз она спала в похожем положении лет пятнадцать назад, когда еще более-менее адекватная мать спала рядом с ней, когда снились кошмары. Рядом с красноволосой было как-то подозрительно спокойно и тепло, она как будто лежала рядом с тарахтящем котом под одеялом, хотя в комнате уже было прохладно, а плед остался лежать в стороне.
Светловолосая не сдвинулась с места и не подала виду, когда Алёна проснулась и осторожно замотала головой по сторонам. На дворе уже был вечер, ей наверняка надо было делать уроки и заниматься какими-то делами по дому и учёбе, но она все равно неподвижно лежала на своем месте, широко зевая после сладкого четырехчасового сна, из которого она каким-то усилием мысли смогла вылезти. Наверное, обе уже поняли, что никто уже не спит, но не торопились подниматься или хотя-бы говорить что-нибудь по пробуждению. Швец, видимо из-за нечего делать, отняла руку от своей груди и положила на кровать перед собой, стараясь не потревожить этим её хозяйку. Невесомо обводит пальцами немного отросшие ногти с чуть слезшим лаком, изучая изгибы костлявой, жилистой ладони.
Прикосновения подушечек пальцев даже начали убаюкивать, снова захотелось провалиться в сон, ощущая рядом тепло уже природнившегося маленького человека. Наверное, если бы она сейчас перевернулась на другой бок, к ней лицом, она бы умерла почти мгновенно, как минимум из-за того, что окончательно бы утратила способность дышать. Да и мертвого взгляда посветлевших голубых глаз на себе она бы не выдержала, взгляд прятать тут негде. Все-таки она еще слишком стесняется и боится младшую, чтобы вот так молча лежать и разглядывать её в ответ. Ну, этого пока что и не нужно, так ей тоже очень нравится. Даже слишком.
Что происходит? Картинка перед глазами как-то задрожала и побелела, медленно-медленно рассеиваясь и пропадая. Либо она все-таки снова засыпает, либо отходит на тот свет из-за удушения. При попытке в последний раз прикоснуться к чужим волосам, рука прошла словно сквозь какой-то воздушный поток и ни за что не зацепилась. Внезапно перед глазами возникло уже другое изображение, увы не с мягкой кроватью, а с её диваном в безлюдной гостиной. Спасибо, что кто-то свыше радует её снами с воспроизведением того вечера с точной детализацией, еще раз погружая в ту блаженную атмосферу.
Со стороны коридора доносились звуки поворота ключа в замке и каких-то подозрительно легких шагов, быстро заскочивших в квартиру с хлопком двери. Выспалась Саша на год вперёд, и лениво выползла из-под одеяла, обнаружив поздние четыре часа дня на циферблате часов на противоположной стене. Пока младшая топталась в прихожей, светловолосая быстро накинула домашние штаны на худощавые бедра и устало потащилась в коридор, встречать школьницу с едой. Перед глазами после сна всё ещё стояла какая-то расплывчатая плёнка, из-за которой она дважды чуть не врезалась в стену, а потом и в дверь, прежде чем выползти из-за неё к красному пятну около двери.
— Ну как, — Протяжно зевая, протянула она, начиная различать в силуэте перед собой красную с мороза Алёну. — Сегодня никакие одноклассники не гонялись?
Вместо ответа на неё внезапно набросились, чуть с размаху не повалив на спину. Руки молниеносно окольцевали талию, с силой сжимая её. Старшая испуганно оцепенела, опуская наконец-то прояснившийся взгляд на прижавшуюся к ней Швец, даже не успевшую разуться. Поначалу испугавшись такого прилива любви, а потом вспомнив, кто стоит перед ней, она уже подумала, что сейчас будет какая-нибудь очередная истерика. Но красноволосая только довольно улыбалась, растягивая высохшие и потрескавшиеся на морозе губы в ухмылке от уха до уха, иногда счастливо хрюкая и покачиваясь с пятки на носок, раскачиваясь подобно маятнику вместе с полумёртвой девушкой.
— Что происходит? — Она сдавленно прохрипела то ли от страха, то ли от того, что младшая своей мёртвой хваткой уже начинала душить.
— Спасибо. — Послышался благодарный шепот снизу. Саша удивлённо уставилась в стену, проматывая в голове десятки вариантов, за которые её можно так сердечно поблагодарить.
— З-за что?
— За то, что ты есть. — Ахуеть. И правда, что происходит?
— Кому-то пятёрку поставили? — Наконец-то догадалась она, получая в ответ кивок. — Ну вот, а кто-то ходил нервничал как ёбнутый. Молоде-е-ец.
Старшая гордо потрепала девочку по голове, опуская руки на спину, прижимая к себе в ответ. Голубоглазая сдавленно зашипела и съёжилась, утыкаясь носом в чужую футболку, прося не трогать всё ещё саднящую спину, о которой во время похода до дома более-менее удалось забыть. С виноватым ойком руки поднялись выше, обвивая шею и нетронутые ремнём плечи. Снова воцарилась спокойная атмосфера, как вчера в кровати. Остаётся только ждать, что её снова позовут вот так полежать, как вчера выразилась Швец. Хотя бы один раз.
— Пошли победный тортик есть. — Устав стоять, снова заулыбалась голубоглазая, отстраняясь и убегая на кухню.
Скулы непроизвольно свело при упоминании чего-то сладкого, хоть вкусовые рецепторы постепенно привыкали к разнообразию вкусов, вернувшихся в её жизнь. Забегать в магазины ради каких-то мелочей вроде шоколадок или чего-то такого было как-то тяжело, деньги хоть и начали постепенно появляться, на подобные вещи она всё не позволяла себе тратиться. Может как-нибудь потом она перестанет вести себя как выжившая в блокадном Ленинграде, но сейчас на всякий случай лучше поднакопить. Вдруг они всё-таки где-нибудь ошибутся, и Алёну всё-таки увезут обратно, надо иметь хоть какую-то финансовую подушку хотя-бы на несколько недель.
— Репаем сегодня?
— А че это нет? Домой меня явно не увезут, так что всё по расписанию. — Облизываясь и доставая из ящика нож, зыркнула на неё младшая, сверля хищным взглядом небольшой бисквитный тортик перед собой.
— За нашу победу. — Когда вскипел чайник, а нож был вымыт и положен на место, улыбнулась светловолосая, понимая, что впервые завтракает тортом. Главное сейчас не отъесться до состояния раздутой жабы, чтобы потом как-нибудь докатиться до репетиционной точки.
***
— Почему жизнь такая жестокая? Почему всё так хуёво?
— Да успокойся ты уже. Ну посрались, бывает, нормально всё будет. Вот из всего, чего только можно ты трагедию делаешь. Вечно из-за хуйни какой-то срётесь, ему похуй, а тебе грустно что пиздец.
— Вот именно! Ему, как всегда, похуй! За что он так со мной?
Наверное, вся улица слышала жалобные вопли почти плакавшего пару минут назад Саши, тащащего за спиной гитару и злостно пинавшего снежные комья на дороге перед собой. Рядом шла маленькая по сравнению с ним Юля, постоянно задирая голову, чтобы заглянуть в его кислое лицо. Снова его парень обидел, снова он ей жалуется, прося как-то помочь и просто выслушать. Как будто каждый раз повторяет одну и ту же историю, о том, что его бесчувственный Владик снова его игнорировал, как-то холодно разговаривал, и в конце концов он с полным джентльменским набором соплей и слюней выбежал из его квартиры, даже толком не одевшись. Рыжая знала, что пробовать решить их бесконечные проблемы бессмысленно, парню просто надо было поныть, да и всё равно это повторится через неделю, она Владика уже как родного знает. За Сашку ей обидно, но этот придурок всё никак не понимает, что эти отношения заведомо обречены на провал, и лучше бы от них избавиться. Они оба по тихому друг другу изменяют, встречаются раз в неделю в основном ради одной бурной ночи, после которой один снова побежит истерить, а второй поедет гулять по барам. Тоже повезло родиться в богатой семье, а её доверчивого друга он просто использует как весьма дорогую игрушку, как же он не понимает?
— Я сто раз говорила, что слать нахуй тебе его надо. Он тебя использует, а ты бегаешь и плачешь из-за него. Это пиздец, от него надо бежать, а ты каждый раз идёшь к нему. Как проститутка, блин. Тебе он даже не платит. — Натягивая шарф на нос, ворчала девушка.
— Ну он извинился, под мои окна приехал, я думал, он наконец-то одумался. Я же люблю его, что мне с этим блять сделать? — Уже перестав убиваться, плавно переходя к обсуждению его вроде бы парня, отвечал темноволосый.
— Любишь ты его, да что вы говорите? А кто при любой возможности катит к каким-то левым мужикам, отмахиваясь от моих доводов о том, что его парень ждет его дома? Ты просто боишься отпускать его, признайся хотя-бы себе. Наверняка ты к нему уже ничего не чувствуешь, просто боишься лишиться богатенького подонка, который даже дату твоего дня рождения не помнит.
— Может быть… На Сергеевну он чем-то похож… — Задумчиво протянул Александр, про себя приняв тот факт, что его чувства явно поугасли с момента его встречи с бесчувственным Владиком.
— Чего? Боже, чем? Сейчас хуйню какую-то городишь. Тем, что у обоих папаши богатые пиздец, это да, похожи, но сравнивать их только по этому критерию как-то странно. Твой Владислав конченая ублюдина, которой лицо хочется набить.
— А Сергеевна типо не такая?
— Блять, я просила так не говорить про неё. Тем более орёт она на нас не за просто так, а он просто избалованная чертила. Может она палку иногда и перегибает, но в сравнение с твоим Владиком вообще не идёт.
— Вечно я что-то о ней не знаю. — Обиженно отвернулся парень, вспоминая Швец всё больше и больше по мере приближения к знакомому кирпичному зданию.
— Угу, зато другая Сашка теперь, наверное, знает.
— Хочешь ещё и ей сопли подбирать? — С намёком хмыкнул Саша, переводя взгляд на какую-то помрачневшую спутницу.
— Даже не думай об этом. Ещё одного такого дурачка, влюбившегося в проблемного мажора я не вынесу. Мне уже одного хватает, а Сашку мне жалко. Я просто надеюсь на то, что у Алёны и правда сердца нет, связываться с ней и её родителями для жизни опасно бывает. Про твоего тоже скорее всего так сказать можно, но опустим это, там другое.
— Как думаешь, меня сильно бить будут за то, что я программу дома не прогонял? — Открывая перед подругой дверь здания, спросил темноволосый.
— Надейся на худшее, будет не так больно. Здрасте, можно ключик от триста десятого? — Подскочив к ресепшену, промурлыкала барабанщица женщине за пятьдесят.
— Забрали уже. — Без особого энтузиазма ответила та, не отрываясь от газеты.
Ребята удивлённо переглянулись и двинулись дальше по коридору, удивляясь тому, что дошли не первыми, хотя Швец обычно приходила практически секунда в секунду к назначенному времени. Продолжая переговариваться о чём-то, не дойдя до нужной двери пары метров, они к своему удивлению заслышали энергичные гитарные запилы, просачивающиеся в коридор сквозь стены и шумоизолирующий материал на них.
— Что происходит? — Растерянно пробормотала девушка, нерешительно останавливаясь у самой двери, прислушиваясь к звукам.
До их прихода никогда не начинали, и когда вообще Саша научилась так чисто и почти безошибочно играть? Почти без остановок, неточностей, почти не сбиваясь со счёта долей. И что им делать? Стоять тут или заходить? А вдруг это вообще другие люди, ещё не успевшие освободить место? Да нет, почему тогда барабанов не слышно? Да и десять минут осталось, тут никого не должно быть. Стоять и ждать посреди коридора, пока там закончат, было как-то неловко и холодно, их там вроде бы ждут, наверное, всё-таки надо зайти. А то как-то слишком интересно, что же там за рок концерт всё-таки происходит.
Кивнув басисту в знак немного согласия, Юля медленно отворила дверь, немедля просовывая в щель голову, чтоб в случае чего быстро свалить. У микрофона посередине приплясывала какая-то подозрительно счастливая Швец, постоянно хватая стойку за её тонкое основание, наклоняя к себе и от себя, пародируя джаз исполнителей из восьмидесятых. Теперь до ушей донёсся звонкий и особо эмоциональный сегодня голос, не срывающийся даже в моментах, когда красноволосая практически под прямым углом загибалась назад, норовя убить микрофонной стойкой стоящую рядом Сашу.
Та с видом настоящего рокера высекала с визжащих струн какое-то незамысловатое соло, стуча правой ногой в такт, так и норовя упасть лицом в пол из-за неестественного наклона. Пушистая копна волос спадала на напряженное лицо, полностью закрывая его, если бы ей кожанку на плечи, прямо на сцену отправлять можно было бы. Позу с идеально ровного, напряженного кола та поменяла на раскоряку, похожую на перекошенную букву «я», что хоть и выглядело странно и неестественно, было лучше, чем неделю назад.
— Не лажать! Раз, два, раз, два. — Нараспев прокричала Алёна сбившейся гитаристке, топая ногой по полу в такт, через секунду уносясь с высокой нотой куда-то далеко.
Басист с барабанщицей всё так же ошарашенно наблюдали за происходящим, не смея двигаться. Из коридора они, наверное, забавно выглядели. Только когда Швец заметила гостей и махнула рукой, призывая заходить, они неуклюже ввалились внутрь, останавливаясь около входа. Прозвучали завершающие аккорды и грохот перегруженного комбоусилителя в мгновение стих. Красноволосая устало выдохнула, поднимая усталые, но до ужаса довольные глаза в потолок, махая ладошкой перед лицом, пытаясь хоть как-то охладиться. Саша наконец-то разогнулась, пошатываясь и чуть не падая назад с трясущихся ног, и скинула с красного и блестящего от пота лица прилипшие к нему волосы. Судя по тому, что обе выглядели как бегуны, только что пробежавшие марафон на сорок километров, беснуются они тут уже давно.
— Ёба… Вы что устроили? — Таращась на коллег крайне удивлёнными глазами, промямлила Юля.
— Рок мы устроили. — Самодовольно ответила Алёна, вытаскивая из стоящего рядом рюкзака бутылку воды.
— Сань… тебе плохо? Эй…? — Подходя к своей тёзке, пробормотал басист, заглядывая в обезумевшие карие глаза, даже ужасаясь тому, как девушка тяжело и глубоко дышит.
— Ахуенно… — Прохрипела светловолосая, опуская вниз побелевшие руки с пульсирующими нитями вен, облизывая высохшие губы.
— Девки… вы накурились? Я вас не узнаю…
— Сегодня хороший день. — Также устало хрипела голубоглазая, похлопывая гитаристку, всё пытающуюся отдышаться, по спине. — И нам никто не мешал.
— Это слишком странно. Я в ахуе. — Сказал своё последнее слово парень, удаляясь в маленькую комнату, вешать куртку.
— Я тоже в ахуе, но явно в хорошем смысле этого слова. — Наконец-то заулыбавшись и отойдя от шока, хмыкнула рыжая, подходя ближе. — Жжете прям.
Барабанщица в дружеском жесте хлопнула девочку по спине, не спеша скидывать куртку с плеч. Та вдруг сдавленно вскрикнула, падая на колени.
— Блять! Что… А…? — Переводя перепуганный взгляд на Сашу, засуетилась девушка. Та одним взглядом сказала, что лучше не спрашивать, что это такое, косясь на маленькую комнату.
— Родители?
Гитаристка утвердительно кивнула, пытаясь поднять девочку на ноги. Под нескончаемые тихие извинения она наконец-то встала обратно, потирая ушибленное место. Следы на спине снова бешено саднили, особенно в месте шлепка. Из не до конца зажившей раны засочилась маленькая капля крови, скатываясь вниз, медленно огибая лопатку. Плакать и скулить сейчас нельзя было, пришлось стиснуть зубы и разогнуться. Басист вроде ничего не заметил, только подозрительно глянул на внезапно притихших девушек, отходя к своему месту.
— Ладно… пока у тебя связки не остыли, давайте продолжать. — Боясь наезда из-за удара, затараторила барабанщица, быстро скрываясь за установкой.
Красноволосая быстро пришла в себя и кивнула приготовившимся коллегам начинать. Саша, с трудом набрав в лёгкие воздуха, снова вернула пальцы на струны, разминая чуть затёкшие пальцы. Комнату снова заполнил грохот инструментов, поначалу давя на уши, а после становясь привычным и не таким уж и громким. К Швец вернулся предыдущий настрой, и она снова запела, удивляя даже себя тем, что с эмоциями и желанием петь, голос становился красивее и живее. Саша снова согнулась в раскоряку, потихоньку начиная получать от своей работы кайф, а не только бесконечное напряжение и страх. Наконец-то чувствовалось, что она играет в команде, и у них так хорошо получалось, что даже самой петь захотелось. Алёна всё ещё периодически покрикивала на лажающих коллег, только теперь это не было похоже на привычный гневный крик, а скорее на шутливые угрозы, воспринимавшиеся не так болезненно, а даже как-то легко, будто от друга, а не начальника.
Сама Швец будто светиться начала, наконец-то приняв музыку не как работу или обязаловку, а как любимое дело. Теперь она не стояла столбом, как Саша на первых репетициях, а покачивалась взад-вперёд, пританцовывала, позволяла себе даже иногда в лице меняться, а не держать его неизменно каменным, оставляя только вокальную маску. Хоть гитаристка любовалась ей сквозь копну волос, всё равно видела, что что-то в ней явно изменилось. Возможно, акт такой героической помощи в решающий момент, а может просто поддержка и присутствие рядом, медленно, но верно плавящее ледяную стену, выстроенную между ней и всем остальным миром. Возможно, когда-нибудь она полностью её разрушит и доберётся до настоящей Алёны. Главное только к ней родителей не подпускать.
