Помощь утопающей не всегда дело только самой утопающей

      Ровно восемь утра. Летнее солнышко грело, однако лоб с прилипшими к нему волосами грязно-розового цвета и без жары был покрыт сеточкой из капель пота. Телефон почти беззвучно оповестил о новом сообщении — в это время девушка каким-то обессиленным жестом хватала с прикроватной тумбочки белый пластиковый контейнер. Он привычно почти песней дребезжал таблетками внутри, но неясное чувство внутри заставило сначала взглянуть на экран, вдоль и поперек покрытый сколами и царапинами, все еще держа «обезболивающее» в другой руке. Однако стоило прочитать пару строк письма, — одного из самых длинных из тех, что она и вовсе получала после оповещения об отчислении, конечно — как с оглушительном в тишине московской однушки (насколько тихо там может быть, учитывая дурных соседей с детьми) ладонь разжалась, выпуская на видавший виды ламинат этот отвратительный пластик без надписей и опознавательных признаков, только испачканный местами землей и чем-то буро-коричневым, напоминающим засохшую кровь.              — Ебать его в рот, я что, жить нормально начну? — она резко садится, морщась от того, что задела ногой пластиковый стаканчик, и остатки белого вина из картонного пакета, которое она выпила в гордом одиночестве ночью, вылились на голую и беззащитную пятку. Мутный взгляд не сразу сфокусировался на тексте, однако несколько важных слов она готова была прочитать в любом состоянии: «Пацанки»; «вы приняты»; «приезжайте на съемки…». Она сделала вид победительницы, чуть не выронив телефон и резко дернув руками, немного нервно смеясь над ситуацией. На каком-то внеземном окрылении она подняла таблетки, понимая, что — если бы сообщение опоздало хоть на минуту — она бы и не увидела его, валясь в ожидании желанного эффекта того, что ее и нет в этом мире. Направляясь в мелкую ванную, пропахшую сыростью и сигаретами, она медленно, с наслаждением в ярко блестящих глазах, которые только что были потухшими звездами, открывает свой медленный яд, и вот об унитаз бьются мелкие белоснежные таблетки, которые в свое время обошлись ей всего одной ночью с каким-то типом — на этом воспоминании к ее горлу подступила волна тошноты, и вот поверх наркоты она могла увидеть свой ужин. Брезгливо поморщившись, смывая смесь всего самого отвратительного в своей жизни и кинув бесполезный теперь контейнер в открытое окошко в коридоре, она села на кухонный стол, размышляя о том, что чувствует.              Ну чего греха таить, ей было страшно. привычная тревожность липкими ладонями обнимала ее за шею, делая невозможным сделать полноценный вздох. С другой же стороны это такая возможность открылась, не она ли выгрызала ее чуть ли не зубами, мечтая прервать череду неудач, пока не решилась прервать жизнь? Но все равно на душе будто собаки рвались, скулили и бились, будто бы во всем этом был какой-то гигантский подвох. В любом случае это было последнее такое: алкоголь, деньги, да и наркота закончились сегодня, осталась только пачка сигарет и отчаянное желание что-то уже к чертовой матери поменять. Дрожащими пальцами она зачем-то ответила на письмо, что благодарна и обязательно приедет, а затем глянула в отражение в грязном окне.              — Да уж, Машка, видок у тебя херовый, — она игриво махнула ножкой, по которой расползался синяк, истории которого она не помнила, и вымученно улыбнулась. Она была бледной, но не худощавой — просто будто бы среднее тело подростка, сохранившееся до двадцати трех лет вместе с более взрослым лицом, украшенным синяками под глазами и на скуле. Карие глазки впервые за пару лет были весело прищурены, а тонкие бледные губы выражали не отчаяние. В общем-то, жизнь не так плоха, да? И за квартиру не надо будет платить время съемок, как раз подружка из какой-то жопы России приезжает — искала, где жить. Она крутила многочисленные кольца, рассматривая пристально волосы. Они были когда-то ярко-розовыми, но сейчас хреновая осветленная база давала о себе знать желтизной, да и свело-русые волосы отрасли уже прилично — из каре выросло хрен-знает-что ниже плеч.              Растянутая футболка ныне давно покойного отца, какие-то спортивные шорты и носки с уточками — пожалуй, она могла заочно записать себя в королевы моды. Она соскакивает со стола, закидывая в рот гренку с чесноком со стола и мечтательно улыбается, шутливо кланяется, почти падая. Шалость удалась.              Вот уже пришел тот самый день, когда небольшая полянка была напичкана таким количеством камер, что было бы страшно вдохнуть, если бы девушка не выпила для уверенности чуть меньше, чем половину литра водки вместо завтрака. И вот она стоит напротив охранника, думая, что б ей такого сделать, чтобы и пройти, и не получить по шапке от преподавательниц к концу этого ведьминого шабаша. Глаза быстро нашли его слабое место. Медлительность, конечно. Сама же Мария не был мелкой, но разницы хватало, чтобы обманом протиснуться сбоку, перепрыгнув стол одним рывком, задевая задницей стоящие там бутылки. «Упс, теперь другим придется выкручиваться самим» — она глупо хихикнула, не замечая ободранных ног — да там и хуже было в целом некуда. И вот, почесывая только начавшую заживать коленку, девушка пошла навстречу судьбе — к бару. Она довольно быстро получила какой-то коктейль от светловолосой дамы, кланяясь ей и обнажая острые клыки (вот уже как пару месяцев подружка по пьяни нарастила ей их из какой-то жижи для маникюра, название которой девушка не знала), на что ей в ответ проказливо показали язычок. Язычки. Змеиное чудо, разрезанное надвое, вызвавшее детский восторг, отчего Машка наклонилась на барную стойку, заглядывая близко с приоткрытым ртом.              — Охуеть, круто! Больно было? Блять, выглядит как мечта. Хочу у себя такой, в себе такой, ебаный стыд! — она резко отпрыгнула, громко смеясь и отпивая из стакана что-то настолько вкусное, что она и названия не могла вспомнить. Только чуть позже она поняла, на что намекала незнакомке, и ее губы расползлись в глупом подобии улыбки. В ответ она увидела почти отзеркаленную улыбку, но полную самодовольства с легкой ноткой чего-то, похожего на смущение. Ну нет, девушки отсюда точно не те, кто будут краснеть будто нежные барышни в богатых спальнях. Но то, что сделала эта дама, заставило проглотить эту мысль и послушно притвориться помидором. Эта сучка нарочито медленно облизнула губы, смотря ей прямо в глаза. Выгнула язычок в разные стороны, отчего тот будто ожил, заставляя сердце пропустить удар-второй. Ее голос был приятным, низким, таким, что коленки начинали дрожать.              — Не, больше кроваво было, — она подумала с секунду и продолжила их игру, — И что-то мне подсказывает, что твой острый язычок больше подходит для подобного. Или зубками боишься задеть? — такие же пьяные девочки, сидящие рядом, залились хохотом, пока виновница диалога пряталась за розовой челкой, склоняясь над стаканом, на самом деле, давно уже пустым. Ситуацию сменила тоненькая и хрупкая высокая девушка, что лисичкой юркнула к барной стойке, попросив… воды? И правда, простой воды. Это подействовало почти отрезвляюще, заставляя перевести взгляд на эту девушку-загадку и чуть было не присвистнуть. Взгляд зверя, загнанного в клетку, но походка какова! Гордая хищница, смотрит немного свысока, хватает воду и уходит куда-то в сторону, на ходу ловя чужой взгляд и вскидывая бровь вопросительно-оборонительно. В ответ только лишь улыбка. Дружелюбная и тихая, приветствие с объявлением мира. Она лишь только отвернулась. В прочем, на этом интерес к красной шапочке и закончился, едва успев начаться. Однако настроения больше пить не было, а под вой о водке много не подумаешь о вечном, верно? Она поднялась на ноги, протягивая руку барменше перед тем, как уйти.              — Маша.              — Кира.              Они крепко сжимают ладони друг друга, удовлетворенные друг другом и знакомством. Только сейчас девушка решила пройтись по месту действия, чтобы разведать обстановку. Где-то то и дело слышались ссоры, в которые она совсем не вслушивалась. Потом если надо будет — расскажут.              То и дело она представлялась, обнимала кого-то, пожимала руки и в целом болтала ни о чем, рассматривая своих потенциальных подруг и соперниц (она пока не решила, какой вариант лучше для того, чтобы назвать девочек). Вот она подсела под бок миловидной блондинки, что-то ненавязчиво говоря про то, что она упала от ее красоты. Та посмеялась, и вскоре они уже наблюдали за поющими девушками, немного устало прислонившись друг к другу. Хотелось выделить что-то одно из того, что происходило вокруг, но из-за коктейля и выпитого ранее алкоголя все было отрывками, кусками и вспышками…              Вот они куда-то пошли. Зачем? Почему? Мария лишь подала руку Мишель, пожимая плечами и направляясь за шумной толпой. Дорога до следующего испытания почему-то не запомнилась вообще. В памяти остались прекрасные кошачьи голубые глаза, теплые руки и губы, то и дело опьяняюще-ласково улыбающиеся ей. Было почти больно от того, что все вокруг были красавицами. У нее не то, что были какие-то серьезные комплексы, но то, как она выглядела — по ее мнению — оставляло желать лучшего. Она даже забыла причесать волосы в это утро! Оглядев себя уже в клубе, смотря по сторонам и видя других людей, вздох разочарования сам сорвался с бледных губ, не тронутых косметикой. Свободные бордовые спортивные шорты по колено и любимая отцовская футболка, черная, однотонная, все ещё пахнущая его одеколоном (на самом деле она купила такой же и время от времени брызгала), которая, по ее мнению, приносила ей удачу. Она выглядела как школьница среди моделей, которая случайно зашла и не нашла выход. Побитая и угловатая, она не могла найти себе место.              Музыка билась и вибрировала где-то в желудке вместе с накатывающей тревожностью. Танцующие девушки казались чем-то опасным, в голове начало пульсировать сердце, и вот по шее ползет предательская капля пота. Она заметалась по залу, врезаясь в незнакомых людей и от этого паникуя все больше и больше. Дышать становилось все тяжелее, будто бы это все было неудачным наркотическим трипом, и вот-вот она проснется в чужой кровати в слезах, поту и чьей-то рвоте. Однако вот взгляд цепляется за уже знакомые тату и шапочку. Точно. Лисичка! Она подобно спасательному якорю скучающе сидела в кресле кожаном, наблюдая одновременно за всеми и ни за кем. Наверное, чувствовала себя неловко и нелепо. Но ее чувства Машку волновали куда меньше, чем ее паническая атака, которую она подавляла только опытом в их переживании. Она дошла до нее быстро, по ощущениям — в два шага. Вот просто шагнула раз, шагнула два, и сразу же взглянула в колодец чужих глаз. Они так живо взглянули в ее собственные блеклые кусочки бездны, что мысли о том, что всего этого не существует, отлетели на задний план. Она тут. Она есть. Сейчас она напряжённо ждет нападения, недоверчиво косится на то, как эта странная незнакомка буквально стекает в кресло, впиваясь в ручку ногтями до белых костяшек. Несмотря на напряжённое тело, лицо ее выражало обманчивое спокойствие.              — Чего грустим, красавица? Не любим танцы? — она закидывает ногу на ногу, отпуская несчастную мебель и впиваясь ногтями одной руки себе в колено, кажется, слишком легко пронзая кожу, отчего перед глазами проносится вспышка боли, такая нужная и успокаивающая. «Выглядишь жалко» — подумали они обе про одну нее, но с разной интонацией. На секунду в чужих глазах она увидела тревогу. Неужели она научилась передавать эмоции воздушно-капельным путем? Оказалось, нет.              — Мне неприятны пьяные люди. А ты чего не с ними? Что-то случилось или послали сломить дух белой вороны? — она шутит, но в выражении лица нет ничего, что заставило бы ее собеседницу даже улыбнуться. Она сказала свою боль. Чисто и неприкрыто, но так, как бы не поняло ее большинство людей. В ответ она зябко ежится, решаясь тоже немного открыться. Вдруг что полезное выйдет?              — А я боюсь. Ну, толп людей, громкой музыки, все такое. Ненавижу блядские клубы. Постоянно панички ловлю. Только твой вороний вид и помог мне понять, что я не в очередном пьяном бреду, — она откидывается назад, прикрывая глаза — в ее глазах стояли непролитые слезы — и скрывая то, что она не должна была в них увидеть. Но было поздно. Сухая горячая ладонь легла на плечо, и тихий голосок неуверенно предложил:              — Тогда давай сегодня побудем воронами вместе. Тебе полезно будет, а я сделаю вид, что ты даже не пьяная, — ее голос почти утопает в гуле криков, песен, выкриков, но почему-то слишком громко бьётся внутри мозга, пробирается через шею в грудь и попадает прямо в сердце. Лёгкой иголочкой остаётся внутри, делая и больно, и хорошо, и вот одинокая капелька находит выход из крепко зажмуренных глаз, когда Маша смаргивает слезы, чтобы с легким удивлением взглянуть на собеседницу. Та поспешно убрала руку, боясь касаться кого-то слишком долго, взгляд отводит в толпу. Было и правда немного неловко — вот так сидеть рядом.              — С радостью буду почти трезвой вороной с тобой, — она запнулась, понимая, что не спросила ее имени. Вопросительно взглянула в глаза, невольно пробегая взглядом по тату на шее, скользя по руке, цепляясь за аккуратные пальцы. Такая хрупкая, но будто вырезанная из камня. Холодная и острая, стекляшка закалённая.              — Лиза. Твое имя я услышала немного раньше. Так что не парься. — выдергивает из мыслей, на что девушка усмехается, прикусывая изнутри щеку до крови. Они сидели молча, так как музыка стала настолько громкой, что и мыслей было своих не услышать. То, что она ничего не ответила на другую часть ее речи, на самом деле много что говорило о ней. Недоверие и замученный взгляд, ну конечно, она что-то говорила в самом начале этого глупого диалога. Решив в общем-то не заниматься тем, чего от нее не ждут, а именно — спасением совсем не утопающих, девушка неловко перевернулась так, что легла на этот диван, положив голову у ног знакомой, касаясь бедра волосами, отчего та кинула на нее подозрительный взгляд. Ноги она перекинула вперед, закидывая их на подлокотник, скучающе болтая. Прикрытые глаза создавали ощущение, что девушка вот-вот уснет, погруженная в мысли, но это было бы весьма обманчивой мыслью, только часто и резко поднимающаяся грудь выдавала ее беспокойства. Она пыталась уйти в себя, заглушить слух, как это бывало раньше от таблеток, просто чтобы было не так громко, не так страшно. Однако это все не помогало, и от этого только громче стала тишина, которая наступила так же внезапно для нее, как когда-то обрушилась на уши музыка. Ее волосы упали на глаза, когда Мари вскочила, заваливаясь вбок и почти падая, пугаясь, вдруг она умерла, а не просто кому-то нужен был эффект неожиданности. Перекинув ноги на пол, она могла только безвольной рыбой открывать рот, чтобы впускать в легкие побольше воздуха. Только когда ее губы пробило болью, сухие и потрескавшиеся, они лопнули в нескольких местах, и на язык стекла капля крови, девушка поняла, что Лизы давно не было рядом. Похоже, с выключения музыки прошло прилично времени, которое она провела в ступоре, боясь пошевелить и рукой.              Пришлось встать, потому что, кажется, там не просто так собрались все девушки. За исключением одной, ага. Она с удивлением заметила, что за такое короткое время черноволосый лис уже успела найти в этом бедламе бокал чего-то безалкогольного (такое вообще там было?) и теперь ходила меж людей, слушая речь мужика в модной шубе из секонда. Что самое странное, так это то, что посторонние люди исчезли. «Ага, испытание, и меня не позвали. Гандоны…» — она взлохматила волосы резким движением руки, чтобы привести себя в порядок, а потом с невозмутимым видом подошла к собравшимся девушкам. Первой ее заметила Амина, подходя и оглядывая весь ее неважный вид с ног до головы.              — А мы думали, ты там просто уснула спьяну, — она вопросительно кивнула головой, будто спрашивая, что вообще случилось. В ответ та только небрежно дернула головой, тихо бормоча что-то о том, что не выносит шумных мест, и ей стало нехорошо. В ответ она это маленькое признание уже пьяная девушка порывисто обняла ее, вызывая неловкую, но улыбку. Тут начали задавать вопросы. Подмечая про себя реакцию девочек на вопросы про половых партнеров, она втайне надеялась на что-то такое не то, чтобы приятное, но не такое болезненное, как могло бы быть. Но после очередного его вопроса все участницы вопросительно уставились на нее, вдавливая в пол. Она почувствовала, будто она всю жизнь пыталась вылезти из гроба, в котором оказалась после той самой ситуации, и когда почти забыла, этот нехороший человек толкнул ее обратно, методично вбивая гвозди в крышку сверху.              — Мария, — его голос звучал обманчиво спокойно, будто ничего и не происходило, — Какого это жить с мыслью, что из-за тебя умер родной отец?              Ее глаза от шока расширились так, что в них отражался, кажется, каждый огонек этого проклятого заведения. Девушка как будто даже перестала дышать, и все краски волной схлынули с ее лица. Послышался громкий стук: это ее ноги подкосились, роняя на колени безвольной сломанной куклой, которая даже не знала, что ответить. Секунды длились напряженным молчанием, и все вокруг даже не знали, что подумать, что было бы правдой. Побитым щенком Маша обняла себя за плечи, хватаясь пальцами за рукава футболки, будто пытаясь отыскать помощь в этой памятной вещи.              — Папа, папочка, я же не виновата? — она шепчет, но всем все слышно, все боятся даже вздохнуть громко, чтобы случайно не прервать, не спугнуть.              — Я не виновата! Не виновата! Это не я! Я была ребенком, просто маленьким ребенком! — она срывается на крик, закрывая лицо руками. Ее кто-то подхватил, понимая на ноги, но она уже не видела — в глазах сначала стояла плотная пелена слез, а затем сознание медленно начало ускользать большим черным шелковым полотном, утекающим сквозь пальцы. Кажется, ей что-то кричали, кто-то обнимал, но только отвратительный писк бил по ушам, а в последний момент перед обмороком она увидела их. стеклянные открытые в испуге глаза уже мертвого отца.              В себя она пришла в небольшом закутке в окружении врачей. Рядом работники скорой помощи бегали вокруг Пчелки, которая, кажется, получила от кого-то особенно умного по голове. Сесть получилось с попытки третьей, и тут же вокруг завозились, что-то проверяя, осматривая. Наконец эта пытка закончилась, и вот, попросил обязательно спасти вторую девушку, Мари покинула это пропахшее нашатырем помещение, по звуку найдя следующее испытание. Будто в болезненное совпадение, в этот раз кричала Лиза. В груди что-то непонятно заболело, и спеша вернуть долг, не зная кто ее поддержал, она тут же рванула к ней, цепляясь за плечи. Судя по монитору, который был разбит, что-то говорило из него.              — Что бы тебе ни сказали, кто бы ни сказал, слышишь? Ты сильнее. Кусай, — она сует предплечье ей в лицо, объясняя, видя непонимающее лицо.              — Ты так пышешь злостью, что сейчас взорвешься. Давай, я слабо чувствую боль, выкричи все, вымести, прошу, — шепотом умоляла, второй рукой поправляя черные волосы в жесте слишком личном, что та даже сдалась, сначала сдавленно крича, просто крича ей в плечо что-то без слов, а затем послушно впиваясь острыми зубками в предложенную мягкую кожу на руке. На самом деле она безусловно соврала про боль, она просто научилась не показывать ее. Так что теперь она молча стояла, пока все внутри горело от того, какой силой и яростью была наполнена маленькая каменная девочка, а с глаз беззвучным водопадом падали слезы. В какой-то момент они сползли на пол, когда они, наконец, рассоединились, и Маша с легкой улыбкой стерла капли своей крови с чужих губ. «Извини…» — тихий дрогнувший голос, и вот она снова стоит с безучастным лицом в другой части зала.              — Сильно больно? — рядом садится все та же Амина, смотря на кровоточащий круглый след, на который сейчас смотрела и сама его обладательница, не понимая, что ей надо чувствовать. Отрицательно помахала головой, вытирая о шорты, вполуха слушая обращения к девочкам. Она уже сильно устала морально, да и физически, чтобы кого-то еще поддерживать. Забавно, а обещала помогать только себе в этот раз. Интересно, что в этот раз так ее задело, что молчавший года два синдром спасателя заставлял опять творить непонятную фигню? Впрочем, пока получалось не то, чтобы плохо. Просто нужно вовремя остановить себя, да? Они никогда не будут подругами, нет, такие, как она, никогда не подпускают к себе слишком близко.              — Дурочка, больно тебе, не поднимай так гордо нос, всем тут больно. Давай лучше послушаем, что еще там скажут нам. — приободрившись, девушка поднимает взгляд и встречается глазами с ним. Новый мужчина матери, ее отчим и просто самая отвратительная мразь в жизни. Он пьяно улыбается, будто зная, что она не сможет отвести взгляд от его водянистых серых глаз, в которых не читалась ни одна эмоция, будто он не был человеком вовсе, так, тело, которое могло только пить и делать больно.              «Ну что ты, малышка, какие проблемы ты нашла? Где? В моей любви к своей доченьке? Ну подумаешь, воспитывал тебя тяжелой рукой, а кого по-другому? Давай, ты знаешь, что будет, если ты не послушаешь папочку. Мамочка горько плачет, ты же не хочешь довести еще одного члена семьи до суицида, чертова дрянь?»              К горлу подступает ком. Кажется, ее сейчас вырвет. Кашель сковывает грудь, но на этот раз она хотя бы не падает в обморок как последняя слабачка, а только смотрит в эти глаза, не моргая и гипнотизируя. Девочки, кажется, запутались в ее семейном древе, поэтому она встала на ноги, лишь бы не видеть это лицо, которое, в прочем, уже отключилось.              — Это отчим. Отец повесился, когда мне было десять. Его довела… мать. — все молчали. Но в молчании не было осуждения, была только общая грусть, понимание, безмолвная поддержка. В голове крутились на удивление хорошие мысли. Она не там, она давно съехала, а на проекте он ее точно не достанет, ведь так? Никто со здравым рассудком не пригласит сниматься великовозрастного маньяка-педофила. верно?              Следующее испытание было… странным. Девушка села на пол, спиной прислонившись к прохладе зеркала, наблюдала за радующимися забавным отражениям новыми знакомыми. В какой-то момент завязалась драка, и не успела она опомниться, как начала оттаскивать Кристину от Амины, пока кто-то пытался оттащить, наоборот, Амину, что было такой же бесполезной идеей, как пытаться остановить идущий на тебя танк. Помогли только охранники. Отъезд скорой был причиной того, почему все остальное будто смазалось в памяти. Оставалось только одно слово, красочно описывающее произошедшее. Блять.              «Внутренние монстры… Ну пиздец, что сказать. Скорые, крики, слезы, водка, что там еще было? Не помню. похуй» — она как-то незаинтересованно, прям краем уха слушала людей в балахонах — уж не в секту ли они попали, случайно? — и думала, что на этот раз им нужно сделать. Опять вопросы. Боже, какая скука. Признаться в своих грехах? Ну, заучит как что-то между детской шалостью и серьезной травме. Машка в деле, сучки! Она медленно поднимает руку на слова о смерти матери, встречаясь взглядом с точно такой же девушкой, грустно ей улыбаясь, поддерживая, что это просто жизнь — и стыдиться тут нечего. Однако другие в комнате, кажется, считали иначе. Ничего страшного, осуждать все вправе. Она с болью смотрит на Лизу — она опустила глаза, вжалась, будто кто-то в этой комнате обожал блядских людей, которые только и делали, что ломали-ломали-ломали. Что было странно, в третий раз они решили промолчать про саму Марию, что не могло ни радовать.              — О, я живу на дне с детства, хер вы меня удивите! — поддерживает чей-то крик она, не представляя, куда их вообще хотят засунуть. Ну, главное выглядеть уверенно, верно? Их привели в какой-то притон. Ну, по-другому это место не поворачивался назвать даже внутренний голос. Ей не было впервые спать в подобных условиях, так что она первая с разбегу плюхнулась рядом с проснувшейся в полном ахере Гелей, забирая откуда-то сбоку одеяло и накрывая их обеих вместо того жалкого куска алой шторы, в который она была завернута.              — Не знаю, как вам, а по мне уютнее, чем та срань, в которой я жила одно время, — она вытягивается на матрасе, хрустит пальчиками и прикрывает глаза, слыша неодобрительное бухтение сверху. Одна из Юль ложится рядом, приземляясь куда-то на бок головой, и постепенно все пристраиваются кто к кому, ну а что, вместе не так противно. Особенно удивила ее Лиза. Она воробушком легля сбоку, накрываясь куском ее одеяла, на что Маша посмеивается про себя, не дай боже засмеяться в голос, тогда все их хрупкое понимание в мир разрушится, притягивает ее чуть ближе, так, чтобы одеяла хватило — оно было не таким уж гигантским — и та на удивление даже не стала возражать, очень складно уместив голову в изгибе шеи, выгибаясь немного дугой, чтобы едва касаться носом волос, а коленками — бедра. «Уличный котенок. Конечно. мы все тут такие. Да и сейчас не стыдно будет вот так лежать в помойке, кто обвинит-то, когда на меня лежат кроме нее четверо?»              Проснулась девушка на удивление так рано, что могла смотреть, как во сне все девочки трогательно прижались друг к другу, обнимая и даря то тепло, которое никогда не получали. Даже те, кто засыпал одиночкой, каким-то образом нашли друг друга, касаясь совсем невинно, трепетно. Она занесла руку, чуть не зарывшись ей в волосы тех, что лежали к ней головой, сомневаясь. Потом решила, что это будет не лишним, и вот ее тонкие пальчики с отрезанными под самый корень (обгрызенными, скорее) ногтями коснулись лохматой макушки. Немного жестковатые, но будто бы нежные, они создавали ощущение оперения маленькой черной совы. Очарованная совершенно умиротворенным лицом, она смелее гладит, наблюдая, как по лицу расползается улыбка, а сама девушка будто ластится под ладонь. Вторая, свободная, коснулась ее скулы, невесомо щекоча. О, Юля была очень красивой, ее красота была какой-то чистой и невинной. Такой, что не могла не поразить. Девушка прямо во сне положила свою руку поверх, жмурясь и прижимая ее ближе, а потом начала просыпаться, сквозь приоткрытые глаза смотря на улыбающуюся ей Машу. Та только подмигнула, не убирая руку, пока ее не отпустили. Пару секунд они смотрели друг на друга, после чего просто засмеялись почти беззвучно, прикрыв рот руками. И вот только подушечки пальцев коснулись других черных волос, проходя сквозь мягкие пряди, как раздался звук гонга. Оказалось, все это время за ними наблюдали учительницы. Поймав на себе улыбку одной из них, девушка убрала руку, наблюдая за тем, как все открывают глаза. Вот Лиза потягивается, проводя ладошками по чужому животу, отчего ее «живая подушка» рассмеялась как от щекотки, будя тут же ее, заставляя отодвинуться резко, вскакивая сонным воробьем, лохматым и растерянным.              — Доброго утречка, — шепчет тихо, улыбаясь, ждет, пока им расскажут, что делать, разминает затекшие конечности. Все же когда тебя облепили со всех сторон красивые девушки, двигаться не хочется, ведь они как кошки — двинешься и уйдут. Постепенно все вставали, слушая приветственную речь. Их будут поднимать со дна, но надо выбрать одну. Ну, это было самым простым общим решением — выкрикнуть «Пчелка». смеяться с того, что она не понимает, как к ней привязалось такое прозвище, но взгляд блестит с какой-то особенной радостью. И вот пошло-поехало, Ангел — Кристи — Настя — Лера — Кира — Юля. И вот последняя заглядывает вниз, смотрит в глаза и возвращает тот смешной жест, подмигивая и улыбаясь задорно, будто пришла домой отпрашивать погулять у злых родителей.              — Машка, давай, — она машет к себе рукой, подзывая, и вот теперь и она стоит, разглядывая оставшихся в яме. Была бы там Амина, она бы вытащила ее без вопросов, но там был другой человечек, которого хотелось поднять с самого дна прямиком в хорошую жизнь. Воробушек.              — Лиза, — она смотрит на просиявшее лицо и сияет в ответ. Как дальше продолжилось поднятие из «глубин ада» она не знала, два черноволосых птенчика были с ней, такие миниатюрные и трепетные, а больше ничего и не нужно. Может, поразглядывает прекрасное и в других, но явно позже. Примерно, когда сможет помыться. А еще лучше — когда сможет насладиться отдельной кроватью. Хотя, с другой стороны, мысль еще так потесниться была более, чем соблазнительной. Их вывели к вещам. Блять, вещи! Она совсем забыла про то, что они вообще у нее были. Вот так и пей водку с утра, и голову с собой взять забудешь. Любовно поднимает свою «японско-школьную» сумку из Китая вырвиглазного салатового цвета, обнимает, размышляя, что у нее вообще из запрещенного. Открывает карманы, собирая по карманам всякое разное: сигареты, зажигалки, любимый розовый ножик с кошечками, заодно она решила выбросить мусор (пустые блистеры от таблеток и бутылки пива, откуда они там — она не знала). С тоской она смотрела на хороший алкоголь в ведре, прощаясь с ним даже не знакомясь. Как ни странно, даже во время осмотра ничего не нашли у нее, если не считать, что забрали ее прелесть — коробочку с иглами и иголками для ремонта одежды — но она решила, что возмущаться было бы самой глупой идеей в этот день.              Осмотр других прошел скорее смешно. Смотря, как охранники беспринципно выбрасывают резиновый член, Мария мысленно порадовалась, что не брала свой подаренный бывшим дорогущий вибратор за тыщ семь, а то его ждала бы такая же грустная судьба… Она чуть даже слезу не пустила, смеясь шальной мысли украсть и вернуть «принца» хозяйке. От мыслей ее отвлек урчащий живот, что почуял запах колбасы. О, это было спасением этого утра! Девушка весело подбежала, опираясь подбородком о сидящую на корточках Киру, почти ложась ей на плечо и обнимая за талию, обхватывая ее обеими руками.              — Подайте поесть умирающей! — она с наслаждением откусывает кусок, почти падая вперед, когда отпускает руки, но ее в последний момент успевает схватить девушка, поворачиваясь к ней лицом, но тоже не удерживается, так что они падают в обнимку между сумками, громко крича и ругаясь, смеясь. «Проказница какая!» — она через смех почти игриво шлепает ее по попе, отчего обе смеются до слез, и Маша скатывается на землю, садясь и вытирая выступившую влагу, смотря на удивленных девочек и смеясь еще больше, пожалуй, ради таких моментов в том числе стоило приехать сюда. На душе было невероятно легко.              Сумки вывернуты, животы все еще отчаянно урчат, но их снова куда-то везут. Вот впереди показалось то. ради чего каждая на самом деле бросила свою понятную и размеренную жизнь — Дом. Чудесные две уютнейшие комнаты с односпальными кроватями, и вот неудача — из близких сердцу красавиц только Кира. Жаль было, что птички улетели в соседнюю, но это же не приговор! Дальше все было сумбурно: школьная форма, очередь в ванные, казавшаяся бесконечной, переговоры и переглядки с девочками, каждая несмотря на настроение и самооценку была безусловно рада такой вещи, как форма. А вот церемония вручения брошей была как во сне, если не считать одного момента. Вот его девушка помнила так же четко, как цвет своих волос, размер ноги и номер бывшего. Это была Амина. В груди что-то приятно перевернулось, когда она вошла в комнату, пусть и со сломанной рукой. После вопроса о том, кто желает ее поприветствовать, серди будущих леди повисла неприятная тишина. Набирая воздуха в легкие, Мария решила сделать первый шаг, заправив дурацкую прядь, что непослушно-мокро вилась после душа, за ухо.              — Я хочу. Здравствуй, хорошо, что ты снова с нами, — улыбается, кивая и получая улыбку в ответ. Без стычки с другими девочками не обошлось, но когда кто-то рад видеть — это же уже приятнее, верно? А после этого всего была лишь приятная пустота. Хотелось перекусить и не думать в этот день ни о чем из прошлого. Этот день был полностью свободным, так что мысли были наполнены почти великими планами. Надежд было много, а сил на их воплощение в реальность — еще больше.