***
Теа не любила своё двухцветие очей. Один из них был простым себе карим, а другой — вызывающе сиреневым, что был своего рода поводком при рождении: таргариенская девчушка из более-менее состоятельного, но всё так же малоизвестного дома Таррис, которая непременно должна найти того самого Таргариена. Ей в любом случае ничего не светило — корону не интересовали неперспективные браки, а саму же Тею пугала мысль, что ей нужно было жить в чужой, да ещё и королевской, семье, хотя старшая её сестра Марри больно любила хвастаться, как ей нравилось быть фрейлиной и вообще, ей всегда льстило, как по её сочной фигурке скользил взором старший принц Эйгон (Теа мало понимала, зачем ей говорила это сестра, когда сама она ещё была вовсе юна, дабы выслушивать такие откровения). У Марри, между прочим, оба глаза были карими, чему сама Теа неимоверно завидовала, а девушка, в свою очередь, недоумевала из-за этого. Будь, как говорила сама Марри, она такой особенной, возможно, стала бы уже супругой и жила бы себе припеваючи. Теа тоже со временем начинала нравится сия мысля, особенно когда её старшая сестра оживлённо, едва не давясь собственной речью, рассказывала о том и о сём, что она повидала в замке. И, кажись, даже сама Марри желала побыстрее представить сестру королевской семье, дабы, наконец, стать чуть ближе к ним. Со временем, после каждого рассказа сестры, Теа понимала и принимала своё высокое положение. Она всматривалась в своё око, словно желая найти отражение своей родственной души, и даже представляла, как разделяет с ним один глаз, однако после подобной думы ей было немного стыдно. Это уже заходило слишком далеко. Отец же, горячо ненавидя Таргариенов, изначально был против того, дабы Марри была при дворе, как и того, что Теа была слишком заинтересована возможными перспективами, благодаря своему глазу. Да и вообще, впервые взяв десять лет назад свою младшую дочь на руки, он был, мягко говоря, в ужасе. На него смотрел голубой глаз, что не успел обратиться в карий, и сиреневый, что с самого рождения засверкал ярчайшим сапфиром. Все знали, что лорд Аликс Таррис держался в стороне от королевской семьи, но когда уже пошли слухи о подобном «подарке» судьбы, шуток явилось валом, отчего Аликс вообще редко кому показывал свою младшую дочь. Иногда он задумывался, сможет ли он когда-нибудь выдать свою дочь замуж, кто не был Таргариеном, с таким явным отличительным знаком? С другой же стороны, до Теа наверняка было полно таких же чудных отпрысков с драгоценным камнем в глазу — и что? все живы? замужем, женаты, с детьми? Но Марри не сдавалась: она планировала взять с собою Теа в замок, дабы явить её королеве. Однако пришлось перенести задуманное: жёнушка Деймона Таргариена, имя которой Марри благополучно забыла, о чём честно призналась Теа, умерла, так и «не выдавив» из себя ребёнка. Девушка редко умела подбирать слова, когда говорила о людях, что ей были неинтересны либо же ненавистны, поэтому начала даже шептаться с младшей сестрой, что та была какая-то больно дурная, раз не смогла пред смертью спасти своё дитя. Теа же, как мелкая и не совсем разумная, внимала слова, как истину, иногда перенимая речь сестры. — Как думаешь, — с сомнением в голосе спросила Теа, прокручивая в руке нитки, — меня возьмёт кто-то из принцев замуж? — Ты ещё мала, — хихикая, просто ответила Марри. — Но можешь быть обручена, пока не станешь девушкой. Теа хотела выйти замуж, чтобы перестать бояться явить свету свой глаз. Тогда бы даже не было бы стыдно, что она не нужна тому, кому она заведомо принадлежала. …Она ведь даже уже знала, откуда берутся дети! — Марри любезно ей рассказала, когда немного перепила: она и так была чрезмерно болтлива, а как пьяна — так вообще по комнате хоть язык её вылавливай. — У девушки есть такое себе, скажем… лоно, — девушка сделала из большого и указательного пальца что-то вроде кольца. — И мужчина, дабы дать ей ребёночка, просовывает… Теа помнила, как смутилась, испугалась и ничего не поняла одновременно, когда начала просовывать палец другой руки в это кольцо. — Ну… скажем… ладно, член он просовывает, ну, и… всё подскажет тебе дальше природа! Теа очень любила свою сестру. Хотя бы даже за её болтливость. Марри казалась самой красивой, богиней. Она была высокая, пышногрудая и с крупными бёдрами. Густой тёмный волос всегда был заплетён в зализанный бублик, предоставляя каждому полное обозрение на её «преимущества». Ещё у неё была красивая смуглая кожа, чего не было у Теи, ведь она редко гуляла да и не очень это любила. Марри казалась неимоверной. Как для ребёнка, что мало видел людей, она была потрясающа. — А мы точно отправимся в замок, когда они вернутся с похорон? Сестра потрепала её по макушке и убедила: — Конечно, листочек! И никому об этом не скажем. …Теа проснулась вдруг посреди ночи от ужасающей боли в глазу, где сверкал её сапфировый блеск. Она прижала пятерню к закрытому глазу, но тут же убрала, понимая, что боль только усиливалась. Нарастающий страх приказал ей выбежать комнаты и закричать во всё горло, когда боль мгновенно из периодичной становилась неимоверно давящей, будто бы ей действительно кто-то хотел вдавить сие проклятое око прямо в её детскую черепушку. От очередного приступа боли девочка упала на пол, прижав обе руки к больному месту; казалось, что вот-вот — и у неё разломится напополам череп. — Теа! К ней подбежала сестра в одной сорочке и попыталась отнять руки от глаза, отчего девочка только больше начала кричать. Тотчас же потекла кровь — нет, хлынула!.. — О боги! — закричала так же Марри, прижимая истекающую кровью сестру к себе — Мейстера, живо! Марри вновь попыталась убрать руки с лица — закричала ещё сильнее, когда вместо ока узрела кровавое месиво. Густая кровь тотчас хлынула ей на руки и белоснежную сорочку, отчего девушка едва не потеряла сознание. Тем временем Теа прекратила выть от боли и, тяжело задышав, упала прямо сестре на руки. Один глаз был закрыт, а другой, если что-то из этого вообще можно было назвать глазом, смотрел прямо в потолок.***
Таррис всем своим нутром ненавидел Таргариенов, особенно тогда, по несмелому предположению лекаря, он узнал, что часть вины, из-за которой его дочь потеряла око, лежала на ком-то из Таргариенов, ведь это, по факту, единственное, что могло с ними связывать. Другая же часть вины лежала на богах: им всегда нравилось измываться над своими жалкими творениями — людьми. Им было так легко навредить, так легко растоптать, убить. Отныне он едва мог смотреть на свою девочку, которая уже вторую неделю почти ничего не говорила и не ела. Также, по её единственной за всё время просьбе, были убраны почти все зеркала в замке. Всё время с Теа были лекарь и Марри. Последняя едва переступала через себя, чтобы хоть раз в день навестить младшую сестру. — Я не могу с ней находиться, отец, — признавалась как-то она, сдерживая слёзы. — Мне больно на неё смотреть. Никто, впрочем, не мог спокойно смотреть на маленькую леди. Кому-то было её ужасно жаль, а кому-то — просто страшно. Ведь, по правде говоря, невероятно смущающе ощущать на себе взор единственного имеющегося ока. Хотя сама Теа почти ни на кого не смотрела, всякий раз пытаясь прикрыться, когда к ней заходят, несмотря на то, что её рана и так скрыта от чужих очей, пока она не заживёт. Теа больше ничего не было в радость: она, во-первых, ещё не отошла от такого ужасающего чувства боли, которое испытала за всё это время, а, во-вторых, маленькая леди отныне жила с мыслью, что в этой жизни теперь ей никогда не найти юнца, что полюбит её с тем, что к неё было и не было. И, в конце концов, она просто не могла хорошо видеть, — наличие одного глаза казалось ей абсолютно разрушительной перспективой. И, самое обидное, такое ничем не исправишь. — Ты только не обижайся на меня, листочек мой, — несмело протянула ей вещицу Марри, — но я тебе сделала повязку. Надень-ка её. Теа сначала провела пальцами, отмечая необычность сей кожи. — Было тяжко достать змеиную кожу, — поспешила ответить на немой вопрос сестры девушка. — Но я старалась, правда. И Теа впервые за всё время взглянула на себя в зеркало, дабы оценить старания сестры. Её лицо вмиг упало. — Я — уродина, — прошептала девочка, крепче сжимая зеркало. Марри испуганно ойкнула, когда зеркало полетело в другой конец комнаты. Её младшая сестра горько заплакала. Жизнь её была так же разрушена, как это проклятое зеркало.