чаще – живее всех остальных

Захлопывается дверь, глухим эхом отдаваясь в пустой голове, дверь в ее лучшую жизнь. На стекле словно черным маркером написано: «для Мишель закрыто». Вокруг шумят девочки. Переживают, кажется, больше, чем она сама. Что-то говорят, обещают, просят. Мишель не слышит. Через силу улыбается, а потом взгляд чиркает по той, которая не спустилась. Чиркает и спичкой воспламеняется карим блеском под лживыми серыми линзами. Рваный выдох вырывается из приоткрытых губ в макушку Ангелины. Глаза предательски чешутся, она смаргивает, улыбаясь еще шире. Так и не научилась об эмоциях своих вслух. Маленькая глупая девочка. А Лиза прямо на нее смотрит, ладонь на заднюю сторону шеи положив. Нет, не на нее. В нее. *** Не спать ночью — привычно. Ночью — кошмары и застарелые воспоминания. Они истерлись, но еще годятся для просмотра. Немного пожелтевшие, с загнутыми краями, хранятся на самой дальней полке в голове. В них — Лиза с самой открытой улыбкой, которую давно уже никто не видел. Не спать ночью — привычно. Ночью можно все, ночью спят родители, а на окно никто не додумался ставить замки. Мишель давно уже клинит на эти окна и на покатую крышу. Можно упасть. Разбиться, скорее, не насмерть, а так, пара переломов. Остаться инвалидом на всю оставшуюся жизнь. Она обо всем этом думает, повышая ставку очередного раунда своей игры. За стеной слышен шум, Гаджиева замирает. Она не запирает замок в туалет. Мало ли кому ночью захочется встать. Все стихает. Мишель тихо открывает окно настежь. В лицо бьет прохладой ночи. На пару секунд прикрывает глаза, вдыхая сладкий воздух, чувствуя, как где-то в организме уже запустился привычно-необходимый процесс. В голову бьет поток крови, заставляя захлебнуться очередным глотком кислорода. Кулаки сжимаются в предвкушении. Она хватается обеими руками за раму и рывком встает на подоконник. В соседнем доме горят окна, но Мишель не сразу видит это — в глазах плывет. Слишком давно она не получала дозы своего наркотика и уж успела поотвыкнуть от адреналина в крови. Она разжимает пальцы одной ладони и зарывается ими в волосы, то ли задумываясь, то ли просто чувствуя себя наконец-то живой. Когда она делает первый шаг, зацепляясь за выступ снаружи люкарны, в ушах — любимая музыка: собственное учащенное сердцебиение и напряженное дыхание темноты. Ночь принимает в свои объятия ее улыбку и расширенные зрачки. Босые ступни немного холодит карниз, мурашки бегут вверх по ногам, заставляя ощутимо вздрогнуть и чуть не потерять равновесие. Улыбка становится шире, когда пульс немного стихает. Шаг за шагом передвигается к крыше, предвкушая прикосновение к рыжей черепице. Почти спрыгивает на скат и поднимается к самому верху — на конек. Вот она. Мишель. Живая, живущая, ощущающая каждую клетку своего тела, на краю этого маленького мирка. Только ее, потому что все спят. Она звонко смеется в пустоту, поднимает голову к звездам. Ей красиво и до боли хорошо. Слишком долго она была без этого пьянящего чувства свободы, власти над всем миром и своей жизнью. Не все еще уплыли в объятья Морфея, вопреки ее мыслям. У того самого окна, откуда она сбежала от всех, виден тонкий силуэт. Еще кому-то не спится, а значит, эта ночь — для них двоих. Мишель вспоминает, что забыла сигареты. Силуэт в окне облокачивается о подоконник. Она кривится, но решает вернуться за пачкой. Силуэт стоит неподвижно, словно ожидая чего-то, хотя его обладательница не могла видеть Мишель, как и Мишель не видела ее. Мишель шагает по карнизу обратно, придерживаясь за невидимые глазу выступы стены. Силуэт отходит в сторону, заслышав тихое дыхание. Мишель спрыгивает на кафельный пол, юно улыбаясь. В темноте не замечает почти черную тень. Выходит из ванной, а когда возвращается — комната уже пуста, и она знакомым маршрутом поднимается обратно, снова получая незабываемые эмоции, сжав в зубах пачку сигарет: карманы на пижаме не предусмотрены. В середине пути останавливается и разворачивается медленно спиной к стене. Ребра сжимает страх, и Мишель улыбается. Она смотрит вниз, где чернеет земля и одинокое дерево. Сорвавшись, она сначала упадет на крышу, а только после — в самый низ. За этими мыслями Мишель добирается до ската. И почти оступается. На крыше есть кто-то кроме нее. Чья-то тень, черная на фоне луны, по-турецки сидит с другой стороны ската. Отсюда ей не видно, кто это. Девушка сидит спиной к ней. По силуэту сложно угадать в ней кого-то определенного, и Мишель собирается уже уходить обратно, когда знакомый хриплый голос произносит, задевая рокочущим «р»: — Красиво здесь. Я бы хотела написать стих, если бы умела. Мишель стоит, переминаясь с ноги на ногу, в ступоре не знающая, как бы ответить. — Д… Да. Есть такое. Она неровно выдыхает. Неожиданная компания выбила ее из колеи. Подходит и садится рядом. — Ты забыла сигареты в доме, — заявляет безапелляционно. Мишель вспоминает об этом, достает из пачки сигарету и разочарованно вздыхает, — и не взяла зажигалку. Бледная рука, посеребренная лунным сетом, протягивает коробок спичек. Удивленно Мишель молча забирает его. Чиркает спичкой. Огонь озаряет ее лицо и зажатую в губах сигарету. Она вдыхает серный дымок и прикуривает. Отдает спички обратно, затягиваясь. Расслабление бежит по венам, борясь с не угасшей еще дозой адреналина. Мишель не знает, что же так влияет на нее, но она вдруг неожиданно для себя спрашивает сиплым от никотина и ночи голосом: — Не спится? — Не спится… — Лиза задумчиво-удивлённо произносит два слова, вкладывая столько смысла в каждое, а Мишель слышит в них вымученную улыбку и что-то, что не до конца понимает. — Не спится? — Возвращает её же вопрос. Мишель хмурится. Воодушевленное состояние, готовность покорять миры и прочие стремления вдруг покинули её. Дикая смесь никотина и погасающего страха в крови добавляет смелости. Она прислоняет голову к Лизиному плечу, задержав дыхание в ожидании её реакции. Андрющенко никак не реагирует, только через несколько минут молчания Мишель обнаруживает её пальцы так правильно в своих волосах. Она прикрывает глаза: — Я просто скучала по этому. Лиза так же молча перебирает высветленные пряди, глядя куда-то вправо от луны застывшими глазами, и Мишель продолжает: — Я же не могу без риска жить. Это опасно и неправильно, да. Но по-другому словно смысл теряется. И я просто существую. Как говорят там?.. Влачу пустое существование, понимаешь? — Лиза кивает еле заметно. — Я каждый день могу умереть. И я так боюсь, знаешь. Неизвестно, что стало катализатором, но слова льются потоком, впервые перед кем-то обнажается по-настоящему, до самого сердца. Не так она себе это представляла. Не Лизе, которую не все за человека-то считают, не на её крыше. Андрющенко слушает, это чувствуется. Впитывает в себя её эмоции и слова, холодными пальцами перебирая волосы. — Вот, кажется, зачем я здесь вообще… Я не хочу умирать, но рано или поздно этим и кончу, если не перестану рисковать, это зависимость злая, ещё хуже наркотиков и алкоголя. Хотя… Ты же не знаешь. Она открывает глаза, резко отстраняясь, сама себе удивляясь; оглядывается на Лизу. А та все также вперёд пусто смотрит. Долго молчит. Ещё более охрипший и сдавленный, чем обычно, голос разрезает стеклянной нитью темноту: — Ты права, наверное. Я не знаю. Не сталкивалась ни с алкозависимостью, ни с наркотиками, но есть кое-что хуже. Зависимость от человека. — Кривая ухмылка разрезает лицо, чётко очерченное лунным светом в темноте. — От голоса. От запаха. От цвета глаз. — Что-то совсем интимное блестит в уголках глаз, и Мишель тянется к её руке. Лиза попытку эту пресекает, продолжая. — Ты знаешь, что убиваешь себя, а я — нет. Не могу поверить. Как только я начинаю что-то понимать, первая моя реакция — вытряхнуть из себя это понимание. Лиза рывком стирает влажные дорожки со щёк. Мишель чувствует, как внутри весь сложившийся её образ переворачивается, перестраивается. Лиза, вся в татуировках, бледная и худая. Лиза, о которой никто ничего не знает. Лиза, которая в неясном порыве ярости укусила Юлю со всей жестокостью. Лиза, у которой никого нет, кроме глубины карих глаз, измеряемой километрами боли. — Завтра выгон. Не боишься? — Я много чего боюсь, Лиз. И выгона — больше всего. Они остаются на крыше, обсуждая все на свете темы, пока первые лучи восходящего солнца не окрашивают колени Мишель и покоющуюся на них Лизину голову в золото рассвета. По очереди возвращаются в дом, и Гаджиева впервые не чувствует привычной эйфории при взгляде вниз. *** Лиза не признает того факта, что Мишель уезжает с проекта. Не спускается проводить, бойкотируя указания редгруппы. А ночью возвращается на крышу и в свете луны находит там пачку джарум блэка. На простом листе бумаги пишет несколько слов и отправляет короткое письмо на указанный преподавателями адрес. *** Почти через месяц безвылазного нахождения в четырёх стенах Мишель получает конверт без подписи. Косым почерком на белой бумаге написана всего одна фраза: «А линзы тебе не идут. Слишком лживые». И почему-то она точно знает, чьей рукой написаны мелкие буквы.