Это радости мертвой смрад Мы вдыхаем с тобой в ночи.
Дешрет мягко проводит по щеке спящего регента, улыбается уголками губ, торжествующе смотрит на него, а после обращает своё внимание на новообретённых компаньонов. Те присмирели — перестали огрызаться на избранника. Видимо, дело в поблажке, которую он дал им шепотом, пока Альберих приходил в себя после поражения алхимика. Он позволяет им забраться к себе на руки, прислониться грибной шляпкой к своему животу и продолжить говорить о чём-то странном, но совершенно точно неизвестном. Они — чистый элемент — подобно новому богу ветров, очень остро чувствуют любое движение в корнях ирминсуля. Они, сами того не ведая, говорят правду, такую, какой это дерево её видит. И он, скрипя сердцем, прислушивается к ним. Хочется стать прежним, вернуть себе вместо них песчаных лис, да только те давно позабыли о пустынном прошлом. В глубине едва возвращённого сердца хочется заменить регента на богиню цветов, да только в этот раз он сам же её и убил, хочется вернуть хоть кого-то, чтобы ощущение божественности не было таким чуждым, да только зря всё. Ничего кроме пирамид, бездны и болезни с ним не осталось. И снова кидает он осторожный взгляд на спящего у него под боком человека. Как сильно не впихивай в него скверну или её светлый аналог, он останется тем же. Будет нуждаться во сне, пище, общении. И плевать на бессмертие и прочие модификации внесённые бездной, ветром, самим Дешретом... Сердце его остаётся людским. Уязвимым, хрупким, приставучим. И он вздрагивает со своих мыслей. Если бы он желал обменять его на старую возлюбленную, то он не смог бы вонзить зубы в плоть Нахиды, не убил бы всех и каждого... И неужели он допустил свою старую ошибку вновь? Нет. Кэйа не забирается ему в мозг, не говорит о том, что нужно убить их всех. Он просто есть, и, подобно коту, к нему ластится, вытаскивает из него слова, просто потому что... Дешрет начинает терять свою связь с человеческой стороной самого себя, в то время как он, дитя бездны, оказавшееся слишком добрым для неё, навсегда останется тем, кто он есть. И плевать, что он будет всегда таким же юным, и уйдёт на тот свет либо вместе с ним, либо по воле неба. Он останется слабым созданием, что никогда не встанет на одну ступень с ним. Его это начинает тревожить. Сейчас он начинает меньше нуждаться во сне, а после и вовсе это станет совсем необязательным, скорее привычкой, или потаканием прихоти Кэйи, что как прежде будет нуждаться в его присутствии рядом. Прислоняясь ухом к его груди в моменты перед сном или приливов бесконечной нежности, он слышит чужое сердцебиение. У него в груди не шахматная фигура, а кусок мяса, хрупкий, сломается по его воле, сломается без него. Но пульс чужой всегда спокоен, а взгляд разноцветных глаз красноречиво говорит о том, что Кэйа о своём выборе не сожалеет. И остаётся лишь приподнять уголки губ, оставляя осторожный поцелуй на виске человека. Если он охладеет, счастливые страницы жизни регента кончатся, по сути, не начинаясь, ведь... Пусть это и некрасиво, но он всё-таки заглянул в его голову во время очередного визита компаньонов богини мудрости. Уж очень хотелось понять за что Альберих и алхимик друг за друга так цеплялись. И увиденное заставило его лишь криво усмехнуться, осознать то, что понимание о любви у его избранника слишком извращённое и неправильное, хотя, нет, вернее сказать сломанное напрочь. Зато мотивация Альбедо оказалась проста и понятна. Заморочив голову регенту в сложный период, причину которого ему выяснять не захотелось, о завладел прекрасным собеседником, и, тщательно с ним поработав, заставил считать, что все его действия — любовь. Что его держат рядом, потому что заботятся и обожают, а не используют. И неужели регент слеп? Или тоскующее сердце решило поверить ложным словам о любви, чтобы приостановить кровотечение? Его равнодушие погубит Альбериха, и он об этом прекрасно знает, знают и аранары, тихонько всё ещё предлагая ему избавиться от него. И пусть они помирились, эти существа всё ещё недолюбливают создание бездны. — Небо нагрянет... — спокойно говорят они богу песков, перебираясь под бок к Кэйе, и аккуратно сдвигают край одеяла, чтобы прикоснуться к нему. — Завтра луна сладости, не забудь... Аль-Ахмар помнит. Помнит о том, что раз в три сотни лун он разрешил им питаться светлыми снами. Раньше это казалось слишком большим компромиссом, а теперь... Всё равно. Глубоко вдыхая, он ложится в постель, отворачиваясь от аранар и избранника. Всё внутри просит избавиться от него, вернуть ветру, поблагодарив за ключ, наплевать на то, ждут ли его там или нет... Но тогда ему придётся кормить их самому. Внутри разгораются сплошные противоречия. Чувства, ослепившие его, заставившие сделать столь многое, чтобы он остался подле него, куда-то внезапно исчезли, не обнажая ни единого мотива для таких действий. Ни жажды владеть, как у алхимика, ни просто прихоти... Он инструмент, о котором вспоминают лишь когда хотят им воспользоваться. Понять, что он слишком похож на мел оказывается... Унизительным. И хочется о помощи попросить, да более не у кого. Кто может рассказать ему об этом? Моракс, у которого естество — сплошной камень? Или кто-то ещё, чьё понятие любви такое же изломанное, как и у регента? Писк аранар заставляет обернуться. Кошмары. Их липкие нити затянули Альбериха словно куклу, дёргают, заставляя перевернуться и осторожно руку вперёд вытянуть, словно ожидая за него ухватиться. Бог опешит, смотря, как сожмут простынь чужие пальцы. Протянуть руку и после осторожным поцелуем в лоб разбудить его, или же ничего не делать, позволить тому вырваться из липких нитей самостоятельно? — Ты жесток... — скажет из-за плеча другой голос, менее высокий, но всё такой же писклявый. Дешрет и не отрицает, осторожно сжимая руку Кэйи. Да, он жесток: силой привязал к себе человека, закрыл от мира всего, ожидая, пока тот к нему привыкнет и привяжется, а едва он пригреется, уберёт к бездне заслон, принимаясь методично свои же узлы развязывать. Бессмысленно и жестоко. Заслуживает ли он этого, даже будучи дитём бездны? Кэйа прислонится к нему, устроит щеку на груди, чуть сожмёт плечи и довольно засопит, видимо, преодолев страшный сон с его помощью. В такие моменты люди кажутся куда более слабыми, чем есть на самом деле. И, усмехаясь со своих мыслей, он стискивает его в объятиях. Мысли плохие могут быть материальны, а приход неба ничего хорошего не сулит. Он прикрывает глаза, понимая, что ни за что не отпустит регента, даже если сердце его охладеет. Позволяя Кэйе поудобнее на груди у себя устроиться, он приподнимает уголки губ, зарываясь носом в синь его волос. Мысли об отдалении улетучиваются, позволяя ему аккуратно уложить человека на себя. Тяжесть его тела отлично напоминает о том, что он, Дешрет, всё-таки отчасти человек, и таки нуждается в чужом присутствии. Он закрывает глаза на то, что создания прежней властительницы снова забирается ему под одеяло, льнут к их телам и пытаются наесться досыта. Смешные такие... Его клонит в сон. Утром, едва приоткрыв глаза, Кэйа тяжело выдыхает, мягко проводя по щекам божества. С тех самых пор, как он отвоевал его у алхимика, их совместный сон стал куда более редким явлением. Он на пару мгновений замирает, заглядывая в божественные черты лица, наклоняется, оставляя осторожный поцелуй на его скуле. Алые глаза открываются, заставляя его вздрогнуть. Руки оказываются на бёдрах, не позволяя отстраниться. Капитан расплывается в улыбке. Обычно Дешрет предпочитал контролировать каждое его действие, и подобною позу — нет никаких сомнений — недолюбливает. Но сейчас бог спокойно кивает ему, принимаясь поглаживать его ноги и подбираться чуть выше, ведя ребром ладони по бедру. Тихо усмехнувшись, Дешрет приподнимается на локти, склоняет голову в бок на птичий манер и с довольной улыбкой шепчет ему на ухо: — Покажи мне свои навыки езды, капитан, — звучит ехидно, с сомнением, так, что подобный выпад точно не останется вез внимания. — Тебе ведь явно выдали эту должность не за красивые глаза. Тяжёлая рука аккуратно приземляется на его ягодицу, заставляя Альбериха вздрогнуть от звука шлепка. Ну всё, теперь он точно не оставит этого без внимания. Раз уж его так усиленно подстёгивают на это, почему бы не подыграть чужому желанию, если сам он очень давно не сидел в седле и вспомнить об этом, вообще-то, нужно. Регент выпрямляется, упираясь руками в чужой живот. Прикрывает глаз, мысленно воспроизводя правильные ощущения. Его не торопят и он за это ему благодарен, а потому осторожно хватает его за запястье, ведя ладонь чужую по своему животу. Одеяние Пушпаватики, что истинной её, что её перерождения, смущало. Но это явно удобнее чем его форма капитана. Облизав губы, он всё ещё прислушивается к своим ощущениям. Вроде больше готовить не нужно, хватит вчерашнего, а значит... Кэйа подносит свои пальцы ко рту, и чуть приподнимается. Его руку перехватывают, мягко проводя подушечками по губам, которые капитан стачала осторожно облизывает, а потом позволяет тем проникнуть в свой рот. Не самая приятная часть всего действа, ведь пальцы чужие, словно лапки паучьи, длинные, с коготками, в темноте на них лучше не смотреть, напоминают жителей банки алхимика, которых он ел, когда очень хотелось. Позволяя Дешрету подготовить себя снова, он прикрывает рот ладонями, не желая стыдливо пискнуть от чужих действий. Если легенда о его любви с богиней цветов — не выдумка, то эта юная леди, наверняка переродившаяся, подобно ему, совершенно точно имеет проблемы, в первую очередь с головой, ведь... Он нежен даже с ним, регентом бездны, вставшим на её место. Вздохнув, едва почувствовав прикосновение пальцев к заветному комку нервов, он откидывает голову назад, перемещая руки чуть выше коленей и опираясь на них. И пусть говорить ему сейчас довольно затруднительно, он обязательно спросит его об их отношениях. Будет ли он так же вечность горячо любимым, как неугодная небу богиня, или же будет ликвидирован, едва он получит от него всё, что хотелось. Прикусывая губы, хотелось пустоты в голове, чтобы не вились мысли чёрными глубоко в мозге змеями, а сердце размеренно билось в такт толчкам бога, или же его движениям, если тот ему это позволит. Кэйа устраивает руки бога у себя на боках, смотря разноцветными глазами тому в лицо, мгновение, другое, и он осторожно начнёт опускаться, периодически поддаваясь вверх, но не слезая. Это подначивает, раздражает, заставляет взять всё в свои руки и на звериный манер выбить всю дурь из его головы. Но для этого, нужно сначала довести бога до той грани, когда терпение его лопнет, он он резким движением насадит его на себя полностью, не упуская попытки забраться настолько глубоко, насколько это вообще возможно. Кэйю пробивает дрожь от удовольствия. Он смотрит через прищуренные глаза на бога, в ушах гуляет ветер, а в висках не бьёт кровь, словно сердце остановилось или упало куда-то в низ, он принимается покусывать губы, изредка проводя холодными пальцами по чужому члену. Наблюдать за тихим шипением бога — божественно. Альберих запрокидывает голову, продолжая медленно опускаться и подниматься, но ни за что не выпуская того из объятий своего нутра. Почти позабытое чувство расцветает в груди. Ленивый секс, о существовании которого он почти позабыл, находясь подле Альбедо. Но что с него взять, он чёртов дракон, так ещё и создан из мела. Ни разу не человек. — Не двигайся...— шепчет он, замечая как тянутся руки бога пустыни к его ногам. — Разве тебе настолько не нравится происходящее, что ты хочешь его поскорее закончить? Тот с досадой вздохнёт, но послушается, голодным взглядом смотря на своего избранника. О смущённой богини цветов такого точно не дождёшься. А сам регент потихоньку ускоряется в своих действиях, тихо постанывая имена его. Человеческое ли то имя, или одно из тех, что уцелело в водовороте времени — не имеет значения, ведь он остаётся тем, кем есть. Если поменять у книги только обложку, она не изменится до неузнаваемости. Понимая, что контролировать темп он больше не в силах, регент хватается за руки бога, переплетая с ним пальцы. Как дёшево и пошло, словно в типичной истории, что рассказали в пьяном угаре. Когда корпус бога поднимется, капитан свалится ему на грудь, крепко обнимая за шею. Да, именно так, чтобы тереться кожей о кожу, чтобы ощущать больше прикосновений и тепла, он позволяет тому вернуть управление в свои руки. Позволяет крепко стиснуть свои бока и быстро-быстро вколачиваться бёдрами в его. Глаза Дешрета темнеют, когда Альберих сжимается вокруг него, впиваясь подушечками пальцев в лопатки, не желая оставлять своих следов на его коже, ведь вдруг он, проклятый грешник, испортит всё вновь. Кэйа вскрикивает, когда чувствует одно резкое движение после череды скорых, но осторожных. Выдыхает через нос, стыдливо опуская глаза на компаньонов прошлой богини мудрости. Не то чтобы он стесняется чужих глаз, но... Это всё ещё непривычно, особенно когда это зелёное создание пытается протиснуться между ваших тел. Кэйа чуть отстраняется, позволяя существу устроиться на плече божества, едва рука регента им же будет безбожно скинута тому на грудь. Дешрет посмотрит на него суровым взглядом, но не станет мешать в своеобразном изгнании смуглой руки, а едва копошение закончится, и он почти неощутимый вес опустится ему на плечо, он прикажет тому говорить, при этом прикрыв глаза, и позволив Альбериху голову свою на другом плече уложить. — Небо явилось, стоит в тени колонны, — с придыханием скажет компаньон и тут же исчезнет, негромко пискнув. Так значит уйма пар глаз не единственные свидетели их близости. Не то чтобы он стесняется, какое стеснение может быть у воинственного бога, что потрошил на глазах людей им подобных, но сам факт наблюдения оказался несколько... неприятен. Но тень лишь отмахивается, давая понять, что подождёт. Этого не потребуется. Кэйа сжимается, слыша про небо, осторожно слезает с него, но не отцепляется, испуганно краем глаза в темноту вглядываясь. Силуэт хранительницы не сулит ничего хорошего, наверняка она не желает видеть его подле новорождённого бога. И всё же, наверняка, если бы это её не устраивало, она бы прервала их акт на месте, а так как они всё ещё в объятиях друг у друга, то всё не так уж и плохо. Дешрет выпускает его из объятий, позволяя снова укутаться в одеяло, украдкой посматривая за процессом чужого одеяния. И стоит плащу оказаться на крепкой спине, Асмодей выходит из тени, приветствуя возродившегося бога пустыни. Она внимательно вглядывается ему в лицо, проводит пальцами по подбородку, склоняет голову, желая разглядеть хотя бы одну деталь что не выдавала бы в нём Дешрета. Но не обнаружив таких признаков, лишь устало вздохнула, переведя свой взгляд на регента, и тут же вспыхнут злыми искрами её глаза, схватится она за плечи Аль-Ахмара, склонит голову к его уху, вкрадчиво нашёптывая: — Ни за что не возвращай его туда, откуда взял. И если ты решил играть нечестно, дитя небес, будь добр никому об этом не рассказывать, — и после, она переместится на постель, сдвигая край одеяла. — Что до тебя, тварь бездны... — она облизнётся, проводя кончиками пальцев по чужой ушной раковине. — Не смей отравить его, иначе первым на эшафот взойдёшь ты. Ещё раз осмотрится, смотря на шмыгающих по углам аранар, расплывётся в спокойной улыбке, и засветится зелень на её пальцах. Не слезая с постели, подзовёт она к себе нового бога, да груди чужой коснётся, сердце желтое, с вкраплениями чёрного доставая, и от прикосновения её — позеленеет оно, оставляя людей в недоумении, а армию из гранатовых семян в детском восторге. — Ежели ты остался один, то быть тебе отныне богом мудрости, Аль-Ахмар. Прими моё благословение, и изгони свою болезнь с этих земель снова. Я оставляю тебе власть над песками, но теперь попытайся управиться и с ними и с жизнью. Она протолкнёт сердце чужое обратно. Внимательно посмотрит за чужими эмоциями, проследит за проявившимися зелёными линиями на месте чёрных и успокоится, смотря как уходит прочь зараза из корней великого дерева. Жалобно воют пески, не желая делить своего повелителя, и она воспринимает это хорошим знаком, отворачиваясь к его избраннику снова. От регента не несёт скверной, закрытое сердце может переполнится, и это надо иметь ввиду. Асмодей проводит по меткам оставленным всеми. По шраму от сводного брата, по символу бога пустыни, по глубокой царапине через всю спину, оставленной во время одного из заданий. — В своё время, мне хотелось покарать Барбатоса за его сделку с вами, но сейчас, я безумно рада, что не сделала этого. Однажды змеедракон снова заявится сюда, но будучи единоличным правителем, богом, в которого верят люди, ему окажется по силам уничтожить одно смертоносное оружие вашей родины. О, мне действительно иногда кажется, что бездна преждевременно от сердца своего избавилась, но... пусть оно бьётся в руках бога, чем в объятиях беспроглядной тьмы. Я прощаю тебя...— шепчет хранительница, и тут же исчезает, оставляя их наедине. И пусть царь богов натворил слишком много бед, что в настоящем, что в прошлом, она прекрасно осознаёт, почему небо выбрало именно Рукхадевату. Милейшая богиня цветов не терпела неба, раскрыв смертным несколько его секретов, а Аль-Ахмар... Казался совершенно неверным вариантом. Да, он не был так категоричен к порядку, хоть и любовь к Пушпаватике так и давала о себе знать, но дело было вовсе не в этом, нет... В отличии от богинь цветов и мудрости, ему было по силам бросить им вызов. И не подведи его тело и разум, сделал бы это, превратив весь мир в Каенрию. Боится ли она, что он сможет провернуть нечто подобное вновь? Нет. Он не сделал этого в прошлый раз, движимый шепотом богини цветов и голосом бездны в своей голове, а сейчас у него в союзниках лишь регент, выброшенное бездной сердце, оставшееся слишком человечным, а потому и выкинутое от непригодности. Она понимает, Кэйа — ни разу не бездна, блёклая тень, попробуй угляди в сиянии Дешрета. Тем более, рядом — это не в голове. Можно проконтролировать, не навредив архонту. Асмодей оборачивается, они не видят её, зато от её взора ничто не укроется. Не укроется мягкое касание губ бога ко лбу регента, крепкие объятия и короткое обещание никогда не допустить прошлых ошибок. Одну он уже минул, выбрав бездну в лице компаньона, а не знаний. Прекрасное решение, учитывая то, что сейчас орден творит что-то немыслимое. Она обязательно наведается и к богу ветров, спросит за сохранность мела, и пригрозит пальчиком, если тот пересечёт границы Сумеру. О, ей известна тяга к свободе людей, что находятся под покровительством этого бога, но Альбедо — не человек, кукла из мела и проклятой кхемии. Сколько жизней унесло это искусство, сколько уносит из-за людей состоящих в шабаше ведьм? Благо Алиса мертва, а что до создательницы этого существа... Неизбежная кара упадёт и на её голову. Будет расправа над нею жестокой и кровавой. Никто не спасёт её от небесного наказания, даже массивные своды падшей гордости не укроют её. И будет течь с её глаз кровь, покуда не иссохнут те, да не вывалятся из глазниц. Будут раскиданы её конечности по разным углам, точнее то, что уцелеет после небольшой мясорубки, которую она тоже любезно устроит. Для работающей с тёмной материей, гениальная Рейндоттир допускает слишком много ошибок, и в дальнейшем, никто не собирается закрывать глаза на её деяния. Она заслуживает мучительной смерти, настолько медленной, насколько терзаются корни ирминсуля её псинами. Но небо милостиво, на гибель выделит ей сутки, а не пять сотен лет. И смерть её почти ничего не изменит, лишь обрубит ещё одну возможность для ордена встать у неё на пути. Без сердца и мозга, они не смогут скоро заполучить желаемого. И ей это очень нравится.***
Залу зальёт нежно-зелёное свечение, как раз в момент передачи сил Нахиды Дешрету. Фенёк вылупит глаза, не веря вгрызаясь взором в сияние, что из тусклого вновь обрело привычный цвет. Словно само небо даёт им своё согласие, и уши Тигнари дёргаются, стоит ему вернуть свой взгляд к своей благоверной. Как бы то ни было, с совсем уж свободными нравами, естественно, наврали. Ему пришлось потратить много времени и сил, чтобы доказать что он достоин руки и сердца капитана Джинн. А стараться приходилось, сначала чтобы завоевать доверие младшей сестры, что смотрела на него с удивлением и тревогой, потом добиваться признание её матушки, что уже ругала свою дочь за столь омерзительное решение, а после долго дошло и до самого магистра, однако, тот оказался самым лояльным к нему, по достоинству оценив чужое владение луком со слабым проявлением стихи, ведь та, почти исчезла в тот самый момент. И сейчас, когда он понимает, что труды его окупились, он счастлив, нежно сжимая пальцы Гуннхильдр, с нетерпением ожидает окончания монолога священника, клянётся ей в верности снова и снова, а после, слыша спокойное дозволение, нежно прикасается к её губам, стараясь не вслушиваться торжественный шум вокруг. Это всё ещё непривычно и довольно болезненно. — Я люблю тебя...— ласково шепчет он, и после разворачивается лицом к залу, торжествующе смотря на пришедших, стараясь игнорировать одну особу, что поспешно уходит прочь из церкви, едва они сойдут на ступень ниже. И к Тигнари приходит осознание. Это не Нахида вернула свои силы, а Дешрет получил согласие неба. Это не его родная стихия, она теперь гораздо сложнее, ведь Тейват — избыточен, Асторот и Дешрет — боги одного и того же, и всех их постигла справедливая участь. Мир избыточен, и в этом хранится эго проклятая прелесть. Рассыпется сердце богини мудрости в холодных руках, отсрочив хаос на некоторое время. Он усмехается, и гонит мысли о мире прочь, возвращая всё своё внимание супруге. Рыцарь одуванчик — воплощение невинности в свадебном наряде, хотя, ему казалось, что казаться более чистыми могут лишь сами архонты. — Я люблю тебя... — слышит он в ответ, и забывает обо всём, что его до этого момента тревожило.