Любви всегда мало

      — Бутылку вина мне, за самый дальний столик. Можешь не торопиться, шеф, я здесь на всю ночь. Так что, будь добр, повтори заказ где-то через пару часиков. О, и еще кое-что! Люблю тебя, солнышко. — Взгляд его нарочито дерзкий, развязный; он скользит им по румяному лицу хозяина, перебегает к сжатым в плотную линию губам и лишь затем волей случая ускользает, отвлеченный кем-то в полутемном зале таверны.       Не так давно Кэйа Альберих приобрел одну крайне раздражающую привычку — регулярно захаживать в «Долю Ангелов» на стаканчик пряного вина. Захаживать, попутно раздражая одним лишь присутствием своим коротающего ночи по ту сторону барной стойки Дилюка. Причем, хоть капельку схитрить, избавив себя от необходимости терпеть сию занозу в пятой точке собственной таверны, у Дилюка решительно не получалось — стоило ему лишь раз укрыться в недрах фамильного поместья, скинув управление на Чарльза, как очаровательный лис тут же не являлся вовсе, поджидая несчастную жертву визитом следующего дня. «Да и черт с ним, с этим Кэйей!» — твердо убеждал себя Дилюк, в конечном счете примирившись с мыслью о его теперешнем существовании, что назойливой преданностью своей выбралось далеко за пределы болезненных воспоминаний. Примирившись… ровно до того момента, когда первое «люблю», что кинул тот столь простодушно, ласково, не прозвучало от него вместо приветствия.       — Прекрати дурачиться. Ты позоришь меня в глазах посетителей, — сухо заводит он диалог, относя Кэйе его заказ.       — Дурачиться? О, прости, солнышко, но мне казалось, будто я веду себя, как и подобает законопослушному мальчику, — поигрывая золотой монеткой, что, раскручиваясь в изящных пальцах, так неприятно клацает о деревянную поверхность стола, заставляя тем самым нервы Дилюка дребезжать подобно хитросплетению натянутых струн, замечает Кэйа.       — Оставь свои шуточки для кого-нибудь другого — для кого-нибудь, кто не столь искушен подобострастием твоих лживых речей. А я, уж прости, терпеть эти выходки отныне не намерен. Поэтому либо ты заткнешься, либо я вышвырну тебя отсюда к чертовой матери. Лично! — напустив для пущей убедительности грозный вид, Дилюк предупреждающе цокает языком, отмерив там самым пределы собственного терпения, однако в данной ситуации уверовать столь громкому заявлению не просто тяжело — это практически невозможно, особенно когда хозяин прославленной таверны стоит перед тобою краснющий с головы до пят.        — Ах, помилуй, сокровище мое! Стану ли я, по-твоему, так мелко шутить? Ну право слово, казалось, мы хорошо понимаем друг друга. А впрочем, подобная реакция особо-то и не удивляет меня — сила привычки, знаешь ли. Да только жаль, что на самом деле о понимании твоем, не говоря уже о чувствах, я могу лишь мечтать… Но вот скажи тогда, любовь всей моей жизни, как же мне быть теперь, если я и не шутил вовсе? — Взгляд Кэйи становится пугающе серьезным, до того серьезным, что земля на целую долю секунды выскальзывает из-под ног хозяина таверны — выскальзывает, крутится, путает меж собою хрупкие границы пространства, заставляет боязливо отступить на шаг, ища носками старомодных туфель желанную опору.       Дождавшись, когда стены встанут на положенное им место, и вихрь, что раскидал всего лишь одной фразой целый мир в его голове, наконец утихнет, Дилюк заставил себя горделиво выпрямиться и все же уйти, бросив напоследок лишь сухое:       — Я тебя предупредил.       — Конечно-конечно! — вторит ему сопровождаемый журчанием наливаемого в стакан вина голос, но вот Дилюк его словам почему-то заведомо не верит.       Ровно как не верит он с некоторых пор собственным убеждениям — да и вообще, какие тут к чертовой матери убеждения, когда сам капитан кавалерии, он же прелестнейший среди всех рыцарей Ордо Фавониус, Кэйа Альберих прилюдно заявляет о своей к тебе любви?