Любви всегда мало

      Холодный воздух проникает сквозь распахнутые окна, бесцельно гуляет по комнате, щекочет голые пятки, забирается под одеяло, холодит морозным дыханием назревающей стужи его пальцы...       Разбуженный, Дилюк нехотя открывает глаза и пробует встать, однако, пронзаемый вспышками острой лени, вскоре падает обратно на подушки. Впрочем, догнать ускользнувшее на волнах промозглого сквозняка блаженство у него, к превеликому сожалению, так и не получилось, и потому, разозлившись, юноша принялся суетливо копошиться, скидывая на пол комок спутанных одеял, что пышной тяжестью своей придавили его к матрасу. Становится вдруг как-то холодно... Дилюк неуклюже переворачивается на спину, кряхтит, одолеваемый мучительной тяжестью в пояснице, вздыхает и лишь затем, устроившись посреди вороха кружевных подушек, тупо смотрит в потолок, цепляясь взглядом за танцующие у них прямо над головами снежинки. В этом году нашествие лютой мерзлоты подступило к границам теплолюбивого Монштадта внезапно. Первым делом снежная лавина замела собою раскидистые холмы вокруг близлежащих предместий — теперь вот непогода подобралась и сюда, обрушившись со всей яростью на его любимые виноградники... «Должно быть, на улице разыгралась жуткая метель», — думается ему, и в это же время, пока юноша размышляет неспешно над изменчивостью древних стихий, рядом с ним, прямо на звездной карте иссиня-черных волос, оседает целая пригоршня хрупких снежинок. Несколько таких же падает и ему на лицо, затем, правда, почти сразу тает, обращаясь капельками искрящейся влаги, однако холод притом все равно мерзко покалывает обнаженную кожу...       — Кэйа! — Дилюк невольно вскрикивает. Мысль о распахнутых ненароком ставнях заставляет его окончательно прийти в чувство.       Позабыв о страждущей пояснице, юноша лихо вскакивает, придвигаясь инстинктивно к спящему рыцарю, волосы которого теперь уже густо запорошило снегом. Дилюк, однако, прикасается к нему весьма осторожно, почти что ласково. Тонкие пальцы заботливо стряхивают хлопья невесомых кристаллов, любовно пропускают меж собою шелка дымчато-синих локонов, забывшись, играют с озорными прядками. А тепла между тем в комнате становится все меньше и меньше...       — Я хочу закрыть окно, — шепчет горячо Дилюк осипшим от холода голосом. Некоторое время, правда, ему приходится истратить зря: на возню с руками Кэйи, что пробудившись лихорадочно в поисках тепла обвили его талию в нечеловеческой хватке, мешая выскользнуть из-под завалов их уютного гнездышка, ушло добрых пятнадцать минут! И лишь когда преграда изволила самоустраниться, перевернувшись внезапно на другой бок, юноша потянулся, чтобы встать... На том все, собственно, и закончилось.       Сильные руки, что расставаться с излюбленным теплом, увы, не пожелали, обвились вдруг цепко вокруг его поясницы, да так и затащили Дилюка обратно — прямо вглубь отринутого им столь решительно одеяла, где первой милостью хозяйничавшего в недрах пуховой обители зверя стал отнюдь не ласковый укус в загривок.       — Ты что, совсем уже ополоумел?! — Дилюк злится, шипит, вырывается, мечется туда-сюда хаотично в попытке уйти от непрошенных меток, да так и норовит засадить Кэйе локтем под ребро, злится вдвойне оттого, что каждый раз удары его вместо костей самодовольного наглеца прилетают в одну из разбросанных по всей кровати подушечек, оказавшихся в момент нападения, так сказать, весьма «под рукой».       Тем временем руки захватчика, что свободно разгуливают на просторах обнаженной для него кожи, останавливаться на достигнутом, увы, не желают: Кэйа прижимает к себе юношу настойчиво, страстно; гладит, точно извиняясь за столь низменный порыв, ласкает... И в тот же миг — р-раз! Хватается остервенело за талию, сжимает, царапается крашеными в черный как смоль ногтями. А пальцы его между тем скользят крадучись от угловатых плеч к вожделенным бедрам, лапают разгоряченное тело так жадно, так грубо, так по-свойски. Ах, эти ледяные касания! Сколько Дилюк себя помнил, руки Кэйи всегда оставались холодными — даже в самый разгар летней засухи, когда они, два влюбленных подростка, прятались от нежелательного внимания отца, лаская друг друга под сенью увядающих виноградников...       — Да ты и не спал вовсе! — осознав его маленькую хитрость, раздраженно вскрикивает Дилюк.       — Спал... какое-то время. Нет, честно! Просто ты хотел встать и закрыть окно. Я лишь повинен в том, что не смог устоять перед искушением.  Прости. — Лукавый явно водит его за нос.       — Конечно, я хотел закрыть его! Ты разве не замерз? Только погляди, за окном ведь метель. А в комнате теперь уж полно снега...       — Но мне так жарко, — уныло тянет Кэйа, и в этот момент рыцарь наверняка дует по обыкновению свои губки, заставляя Дилюка судорожно пытаться увидеть это в очередной раз и в этот же очередной раз не добиться желаемого.       — Жарко? Ты в своем уме, Кэйа?! Камин и тот скоро погаснет! Дай хотя бы подкинуть в него дров... — жалобно просит он. Надо сказать, вырывается Дилюк уже и в половину не так яростно — ибо есть в прикосновениях рыцаря что-то такое, успокаивающее.       — Когда ты рядом, по-другому со мной и не бывает. Слышишь, Дилюк? Я сгораю. От нетерпения, от жажды, от своих чувств. Да, от чувств... Я ведь люблю тебя, Дилюк, ты помнишь? Разве этого недостаточно, чтобы согреться? — И пускай слова его пышут жаром изящных непотребств, голос Кэйи осип и давно уж потух от холода.       Дилюк задыхается.       — Недостаточно! Конечно же, этого недостаточно, придурок! — Дилюк наконец вырывается, отпихивает Кэйю ногами, а затем и вовсе хватается за свободный край одеяла, принимаясь заматывать капитана Ордо Фавониус с головой. Кэйа, впрочем, хаотичным обертываниям его особо-то и не препятствует, лишь смеется изредка, читая очевидную для него истину между произнесенных строк. Лицо Дилюка наверняка залито краской, однако ему вовсе не обязательно смотреть, он и так прекрасно все знает: ибо в условиях столь интимной близости, признаться, трудно не почувствовать исходящий от его бесконечно теплых рук жар — то клокочут внутри диким пламенем его нежные чувства...       И вот, нейтрализовав таки осточертевшего противника, Дилюк рывком пробует встать, торопится, скользит голой задницей на шелковых простынях и уже оказывается почти на самом краю, можно сказать, в шаге от долгожданной свободы, когда рука Кэйи настойчиво хватает его вновь, на этот раз уже за щиколотку. Юноша с грохотом падает, ударяется подбородком, стонет, однако силы его гнева вполне хватает, чтобы вскочить опрометью на ноги и тут же нырнуть обратно под одеяло. Пару минут непрекращающейся возни, ругань... опасная близость. И вот они уже летят кубарем на пол, утаскивая за собой все, что имелось на кровати помимо друг друга...       А окно между тем никто так и не закрыл.