Имя

В палате холодно, Рицу хочет второе одеяло, но не хочет просить. Соби сидит на полу, но торс его покоится на постели, сложенные ладони умильно лежат под щекой, а спутанные волосы прикрывают лицо. Он спит. Не решился лечь на кровать, дурачок. Рицу считает капли в трубке, ведущей в вену. Устает на восьмой и отворачивается. Ноги болят чудовищно. Но это хорошо — раз болят, значит, они есть. В битве ему показалось, что кости раздробило в кашу, которую теперь только ампутировать. Все остальное тело тоже болит, но меньше. Холод заставляет съеживаться и пытаться прижимать одеяло плотнее. Тянет погладить Соби по волосам, но высунуть руку в стужу невозможно. — Почему ты на полу? — Рицу не выдерживает. Он хочет теплое тело рядом с собой. Соображает вдруг, что оно лучше второго одеяла. На самом деле, в палате жара, кондиционер светится числом двадцать девять. Остановившееся время сгущает воздух, клубится в углах. Потолок мутный и дрожащий в ранних сумерках. От боли в ногах каменеют челюсти, трудно создавать членораздельные звуки. Соби не просыпается. Сколько он уже здесь дежурит? Пропускает уроки, негодник. Или еще не кончились каникулы? Чем завершилась битва? Очевидно, что победой, но как именно? Маленький стервец не рассказывает, спит себе. Спрятался за волосами, не дает на него посмотреть. Может, постричь его, чтобы не прятался? Рицу закрывает глаза, а открывает их в темноте. Только число тридцать три светится оранжевым на стене. Тяжесть двух одеял придавливает к матрасу, и взмокшее от создавшейся сауны тело вжимается в его бок, напряженно дышит в щеку. Стискивает его ладонь, нарушая правило. Пожалуй, к черту правило. Давно пора его отменить. — Чем ты пахнешь? Соби не отвечает, хотя теперь он не спит. Лежит недвижимым отяжелевшим пластом, потом быстро целует щеку, в которую дышал, и переворачивается, отодвигается на край. Он начал курить. Что-нибудь еще начал? — Включи свет. Рицу хочет видеть его лицо. Оно должно было измениться. Никто не остается прежним после первой настоящей битвы, особенно если она случается в шестнадцать лет. Соби тянется куда-то, зажигает лампу. Палата становится серой и вредной, вздыбившейся контурами мебели и тенями. — Сядь. Соби садится, но его лица не видно — отворачивается, загораживается длинными нечесаными патлами. Рицу хочет попросить прощенья, но это перевернуло бы их мир, поэтому он не может. Вместо прощенья он просит воды, вернее велит подать. Соби проворно соскакивает с кровати и через полминуты возвращается со стаканом. Подносит к губам, другой рукой приподнимая голову под затылок — ухаживает, как за немощным. Отвратительно. По-прежнему прячется за неопрятной шевелюрой — точно надо постричь. — Не задавайся, Соби, — Рицу все-таки должен сказать. Напившись, он устал и тяжело откинулся на подушку, переводя дух. — Ты всего лишь мой инструмент. Это я его убил, и вся ответственность на мне. Соби снова слетает с кровати. Аккуратно расправляет оба одеяла, укрывая Рицу до подбородка, и молча уходит из палаты. Может быть, он хотел услышать что-то другое. *** Рицу проводит занятие в коляске, от аудитории до кабинета добирается тоже в ней, а в кабинете хочет встать, но находит в углу дивана Соби и остается сидеть. Его походка еще далека от грациозной, и демонстрировать ее кому-то кроме врача он не намерен. Соби стал много себе позволять. Раньше он не смел заходить в его кабинет без приглашения, не садился, пока не велят, не притрагивался к предметам без указания. Теперь явился в его отсутствие, расположился с комфортом, уткнулся в книгу, взятую со стола. Удивительная наглость, но еще более удивительно то, что Рицу это совсем не злит. Ему даже нравится, но он об этом не скажет. Соби откладывает книгу и перебирается с дивана на пол перед коляской. Молча кладет голову Рицу на колени и обмякает. Он выглядит так, будто планирует провести в этом положении часы, не шевелясь и не считаясь с обстоятельствами. Лицо мирное, расслабленное, нездешнее. Оно теперь часто такое. Соби нашел какой-то тихий остров в глубине себя и стал уплывать туда, когда пожелает. Иногда он уплывает посреди разговора или на занятии, и тогда приходится выдергивать его за шиворот, натыкаясь на пустой взгляд без тени раскаяния и механические извинения. Они так и не обсудили битву. Пару раз Рицу пробовал заговорить об этом, но Соби проваливался внутрь себя так капитально, что вытащить его без насилия оказывалось невозможным. — Я подумал… — говорит Соби апатично и замолкает. Пауза длится, Рицу медленно гладит пальцами линии его лица, перебирает пряди волос и ждет. Пауза длится дольше всяких приличий. Должно быть, Соби забыл, о чем он подумал. Нестрашно. Вспомнит — скажет. — Я не хочу ваше Имя, — мысль, наконец, выбирается из того лабиринта, где заплутала. — Мне нужен другой хозяин. Рицу не слишком удивлен. Изменения в воздухе между ними он почувствовал, едва придя в сознание в палате. — Я не могу быть тем Бойцом, которым вы хотите меня видеть, когда мне так страшно. Трусливая позиция, но здравая. Практика показывает, что пары, где во главе дисциплина, результативнее пар, где во главе чувства. А их дисциплина на дне. Один слишком устал притворяться, что держит поводок, а второй — притворяться, что не держит. Эта игра затянулась, и в последнее время теряет смысл. Соби плавно поднимается и присаживается Рицу на колени. Повернувшись корпусом, спрашивает: — Так нормально? Разрешения он не спрашивает. Рицу кивает. Его ноги выше колен в порядке. Когда с него снимают очки, он не противится. Когда их безответственно бросают на диван — тоже. Когда целуют глаза, поочередно лаская губами прикрытые в последний момент веки, едва слышно постанывает. Нежность сдавливает горло, тянет даже прослезиться, но уж этому не бывать. — Я буду идеальным, обещаю, — говорит Соби между поцелуями. — Спокойным, как Боец Такеды. Послушным, как под гипнозом. Смелым, как вы. Вечным, как ваши бабочки. Он вдруг вскакивает, будто спохватившись. Почувствовав элемент несуразности в своем поведении. — Неудобно, — поясняет он и трет ладонями щеки, нетерпеливо перетаптываясь. С тихого безопасного острова, на котором он был еще недавно, его отнесло куда-то, где формируется шторм и небо темнеет, вздуваясь клокастыми тучами. Рицу аккуратно перебирается на диван, перекладывает стеклышки на столик, ложится на спину. — Иди сюда, — похлопывает себя по бедрам, предлагая оседлать. — Здесь удобнее. Соби не спешит принимать предложение. Присаживается на краешек дивана, легко ведет ладонью по ткани брюк, прикрывающей не полностью зажившие травмы. — Вы напряглись, — констатирует грустно. — Считаете, что я могу сделать вам больно? Никогда. — Соби, иди сюда. Рицу теряет терпение и его тон почти приказной. Ему нужны поцелуи, а не болтовня. Но этот несносный, как обычно, подчиняется по-своему. Суетливо расстегивает его брюки, спускает свои и, едва облизав моментально затвердевший член, с усилием нанизывается. Нелегкий труд, натуга, скрип, испарина. Рицу глотает воздух и жмурится от слишком суровых ощущений, в которых не разобрать, приятные они или нет. — Когда я учил тебя варварству? — спрашивает он сквозь зубы. Соби каким-то образом вламывается языком в его напряженный рот — затыкает намек на протест. Втискивает ствол в себя до упора, решимостью ломая сопротивление тесного возмущенного нутра. Отпускает рот и трется закрытыми глазами о веки Рицу — стирает свои слезинки его ресницами. Замирает в коротком отдыхе и начинает дерзкое прорывное движение. Жадность станет главным заполнителем времени, оставшегося до расставания. Намучившись всласть, Соби выматывается и слезает. Кончить никому не удалось, но Рицу почему-то чувствует себя счастливым. — Вы правы, варварство ни к чему, — со слабой отсутствующей улыбкой признает Соби и морщится, натягивая штаны. И, будто бы логическим продолжением, без перехода сообщает: — В нашем кафетерии появился молочный коктейль с оливковым маслом и солью. Я попробовал. Рицу крепко задумывается и вспоминает поездку на турнир с придорожным отелем и пустым кафе. — И как? — спрашивает он с внезапным любопытством. Соби флегматично вздыхает: — Гадость.