***
— Уберите женщин! — Саша махнул рукой, не оглядываясь, как только услышал за спиной надрывные всхлипы, рвущиеся из девичьей груди. Он сидел на корточках перед трупом, распростертым на полу сарая, заброшенного еще со времен его детства. Лицо незнакомого ему молодого слуги было полностью обескровлено, поражая своей противоестественной бледностью, глаза, высохшие и мутные, широко открыты, взгляд устремлен в потолок, руки небрежно раскинуты ладонями вверх, справа рукав задран до локтя, а на предплечье — два прокола от острых зубов. Упыри здесь. — Лука! Где он? Хочу его увидеть! — Маруся ворвалась в сторожку, освободившись от удерживающих ее рук, и тотчас осела на пол, лишившись чувств. Саша поднял вопросительный взгляд на брата, успевшего подхватить девушку, на что тот кивнул молча, дескать: «Я знал о них».***
За семь лет до этого Мишенька родился с Сашкой в один день, только на семнадцать лет позже. Если бы не рождение первого внука графа Соколова, истошным криком разорвавшего предрассветную тишину этого дня, празднество по случаю Сашкиных именин не было бы столь грандиозным. Семнадцать лет — не юбилей, да и не заслуживал в последнее время Сашка отцовской любви. Дмитрия Федоровича раздражали безрассудство и дух противоречия его второго сына, а Сашку — его никчемное положение в семье где-то между надеждой рода, старшим братом Федором и младшим Николаем, болезненным с детства, а потому любимым всеми из жалости. Не желая мучиться за чопорным праздничным столом, где, если кто и смотрел на него, так только с осуждением, Сашка сбежал сначала во двор, где еще не был убран дневной шатер, и расположился в его тени с бутылкой шампанского. А после, лишь закатное солнце алым диском коснулось горизонта, вскочил на коня и помчал в поля разгонять молодую кровь. Он скакал долго, пересекая тонущие в сиреневом сумраке крестьянские наделы, погоняя коня приминать копытами упругие побеги едва заколосившейся ржи. Летний ветер трепал волосы, шампанское кружило голову, сердце стучало гулко, в такт ударам копыт по рыхлой земле. Забывшись, Сашка на миг прикрыл веки и поднял лицо к густо-синему небу, где зажглись первые звезды. Потому он не заметил сразу неподвижную фигуру на темной межевой тропе или же человек и вправду вырос перед ним из-под земли. Сашка дрогнул с испуга, рванул поводья, засмотрелся в укрытое темнотой лицо и белые волосы с красными отблесками вечерней зари, вьющиеся над головой круглым нимбом. А конь заржал кратко и тревожно и дернулся в сторону от незнакомца с такой прытью, чуть не вставая на дыбы, что Сашка повалился с седла и неловко вывернул ногу, запутанную в стремени. Он увидел, как конь запинается о край неглубокого оврага, косо уходящего от межи в перелесок, падает, подгибая колени, на дно, а головой бьется о землю, выгнув шею. Миг, и Сашка лежал на спине, а громадная туша лошади билась в конвульсиях на его будто бесчувственных ногах. От затылка по голове растекалась невыносимая муторность, завертелось все, заплясало перед глазами. Но не от шампанского… «Расшибся», — вспыхнула спичкой последняя мысль в вязком тумане, а от ног стремительно начала подниматься адская боль. Умирать совсем не хотелось, но чернота неуклонно сжималась перед ним, поглощая мир вокруг, пока тот не схлопнулся в точку и совсем исчез.***
— Ты умер? Или живой? Сашка открыл глаза в ответ, но не увидел ничего, кроме темноты. — Живой, — подтвердил самому себе молодой голос. Лица не разглядеть, но чутье подсказало — это тот, кто призраком возник перед ним в поле. И, судя по крепости сильных рук, что настойчиво трепали Сашины плечи, он не был мороком бестелесным, а состоял из плоти. Что-то холодное и мягкое пощекотало Сашкин нос, и он невольно смахнул рукой, коснувшись невзначай чего-то цепкого, запутавшись и лениво повесив на это слабую кисть. Мир прояснялся, и теперь Сашка увидел в вечерней мгле склоненное над собой обеспокоенное лицо, свесившиеся с головы светлые пряди, которые юноша торопливо заправлял за уши. Увидел он и свою руку, которую зачем-то засунул незнакомцу в расстегнутый ворот рубахи, и теперь она своевольно грелась у юноши за пазухой, пальцами касаясь чужого тела. Не успел Сашка затуманенным разумом смутиться своей дерзости, как юноша отпрянул и принялся сталкивать мертвую лошадь с его словно отдельно существующих ног, горящих невыносимой, но далекой болью. — Ты кто? — с трудом ворочая непослушными губами, выдавил спертый воздух из груди Сашка. — Иван я. Ваня, — юноша обернулся, в свете восходящей луны показав красивое лицо. — Не хотел вставать на твоем пути, случайно так вышло, — он пожал плечами, будто извиняясь. — Не ожидал встретить кого-то в такой час, в темноте. А ты кто, как звать? — Саша, — тихий ответ его потерялся в резком выдохе с рыком юноши, наконец столкнувшего коня вниз в овраг, освободив Сашку. — Нога сломана, — Ваня покачал головой, стоя над с трудом приподнявшемся на локте Сашкой. — Пойдем, я помогу тебе, — этими словами он схватил протянутую руку и подпер стонущего Сашку плечом. Боль в левой ноге была такая, что Сашка при каждом шаге на миг проваливался в искрящуюся черноту. Оттого, наверное, он не понял, куда попал и как, только утром обнаружив себя в постели с доской, прибинтованной к лодыжке. Рассеянный свет лил в окно, которого он не видел, откуда-то издали слышались птичьи голоса и стрекот насекомых, всю комнату наполняли колышущиеся на ветру полотна газовой вуали, которые, однако, растворялись, как призрачные видения, стоило Ване пройти сквозь них.***
Место это напоминало изменчивый мир снов, дни здесь текли незаметно, сливаясь воедино, и Сашка потерял им счет. Он видел и других людей, но мельком, лишь очертания вдали, общался же только с Ваней, который навещал его, оставаясь у постели надолго, приносил еду и поил черно-бурым приторным пойлом, от которого по телу разливалась ядреная сила, будоражащая сердце и мысли, а раненую ногу начинало дергать и крутить. Любиться, когда к ноге привязана доска, было неудобно, но не любиться с Ваней было невозможно. Сашка навсегда запомнил день, когда Ваня впервые осторожно коснулся его губами. И это было так естественно, так правильно, так долгожданно. Горячий и сильный, красивый и ласковый, Ваня был словно соткан из одной любви, которую дарил щедро и пылко. Когда он насаживался на Сашкин член, не знавший раньше таких манящих глубин, когда изливался на Сашкин живот, прикрывая глаза и закусывая губу с похотливым стоном, когда дышал теплом в шею и ласкал нежным языком Сашкино ухо и когда просто спал, положив светлую голову на Сашкину грудь — Ваня был желанен всегда. Порой Сашка думал, не попал ли он в рай за неведомые ему самому добродетели. Но время шло, и все яснее становилось — он не в раю, но и не в яви. Однажды Сашка спросил, где находится и сколько времени. — Ты в моем мире, скрытом, — охотно поделился Ваня. — Вход сюда лежит за краем поля. На границе между посевами и лесом проходит межа между мирами. Там, на межевой тропе, я вышел тогда, когда сбил с пути твоего коня. Только не рассказывай никому, это лишь между нами, — он подвинулся ближе, говоря почти в ухо. — А времени прошло больше месяца. — Месяц? — переспросил изумленный Сашка, не веря. — Да, должно быть, год прошел — нога почти зажила! Его лодыжка, прежде разорванная на лоскуты закрутившимися вокруг друг друга костями, теперь была целехонькой, напоминая о былой травме редкой глухой болью да легкой хромотой. — Это все моя микстура, — не без гордости ответил Ваня, подавая миску с отвратительной темной жижей, цветом похожей на свернувшуюся кровь. «Больше месяца…» — вспоминал потом Сашка его слова, лежа в темноте и глядя в пустоту, заменявшую его комнате стены, в которой играли в лунном свете прозрачные тени от вуалевых занавесок. Будто околдованный красотой и страстью Вани, он забыл о своей семье, родных, которые, должно быть, искали его. Тоска по ним и по дому, копившаяся в скрытых закромах памяти, разом вылилась на Сашу и затопила с головой. С тех пор денно и нощно он думал, как покинуть Ванин мир, следил за хозяином, следуя беззвучно по пятам, чтобы найти выход. Приходилось делать это тайно, потому что Иван не собирался его отпускать. — Сбежишь от меня, — будто бы в шутку сказал он однажды, но глаза угрожали всерьез, — найду и укушу! С этими словами он зашипел змеей, сужая зрачки в щель, и обнажил два длинных острых клыка, между которыми вился тонкий раздвоенный язык. Саша вздрогнул и отшатнулся — он не раз уже видел Ванино преображение, но каждый раз боялся до дрожи. С какой нечистью угораздило его связаться и как теперь от Вани избавиться? — Не сбегу! — заверил Саша, стараясь унять предательскую дрожь в голосе. — Чувствую, обманешь, — сменил гнев на милость Ваня, прижимаясь носом к Сашиной щеке и целуя трепетно, нежно, руками обвивая и притягивая ближе. — Нет, — сглотнул Саша, дрожь не унималась. Не хотел он обманывать, но устал от его любви, от Вани устал. В тот вечер Ваня принес кожаные шнурки с каменными бусинами и предложил надеть в знак верности. — Носи, чтобы помнить обо мне, — печально сказал и повязал Саше на запястье, а тот повязал ему, подчинившись. — И знай, на тебе моя метка незримая, — Ваня улыбнулся через силу, — но все ее замечать будут и стараться стереть, однако не выйдет. Ведь ты только мой, — и впился в губы поцелуем жестким, даже злым. Вроде пошутил, а вроде и проклял. Сашка помнил потом об этих словах долго, пока носил браслет. А в ближайший день, улучив момент, когда Ваня уйдет, прошел через нору — змеиной норой он называл про себя Ванин дом — и вырвался наружу. Явь встретила его прохладной летней ночью, горящей тысячей звезд. Сашка огляделся мельком, узнал ржаное поле, уже почти зрелое, и бросился бежать сломя голову, перемахивая через овраги и пни, чтобы уже никогда не вернуться.***
Чтобы не прослыть сумасшедшим, Саша, пока бежал, придумал историю, что бродяжничал для развлечения, жил у продажной женщины в столице, кутил и побирался. Зная характер отпрыска, отец схватился за сердце, но поверил. Сашку, которого давно считали мертвым, сначала приласкал, а потом высек и запер в комнате под арест до конца лета. А осенью Сашу наказали поступлением в университет обучаться праву. Сашка ненавидел город и науки, но не латынь превратила его жизнь в кошмар. На втором году обучения, когда он уже и думать забыл о Ване, окунувшись с головой в столичную жизнь и почувствовав к ней вкус, красуясь по гостиным и балам и собирая коллекцию поклонниц, пробудилось Ванино проклятие. Будто метка загорелась на его лбу: «Перед вами мужеложец, похоть удовлетворявший со змеем сатанинским». Унизительные приставания в университете стали обыденностью — его зажимали в пустых кабинетах, библиотеке, а когда он осмеливался дать отпор кулаками, шантажировали слухами, которые для Сашкиной подмоченной репутации были губительны. Графский сын, он не мог позволить себе запятнать себя и семью, отца, служившего тайным советником при царе. Потому мог лишь избегать, прячась от домогателей. Смех за спиной, шуточки и недвусмысленные прикосновения потных рук он терпел два года, повинуясь воле отца и замаливая грех юности, часами простаивая на коленях в церкви. Раскаяние и ненависть к мужеложству заставили его сжечь проклятый браслет, бросить университет и поступить в духовную академию. Целью Саши стала служба священника, а в дальнейшим — монашеский постриг.