Рубин и его особенности

Холодно. Тесно. Странно. Глаза тяжело разлепляются — сон был, на удивление, глубокий — и мутно скользят по комнате, по свечам, тихо горящим на канделябрах, по заставленным книгами полкам, опускаются на стянутое чем-то тело — верёвка — а затем, наконец, замирают. Прямо напротив, совсем близко, утонувшая в огромном кресле фигура, так заботливо, но как-то не тщательно укрытая лёгкой шифоновой тканью халата, явно распаренная в пахучей воде, судя по примешавшемуся к шоколаду цветочному аромату, непременно мягкая и душистая. Чёртово искушение — он же наверняка ничего не надел под низ. Эта полупрозрачная тряпка, словно насмешка, ведь почти ничего не скрывает: все изгибы отлично проглядываются в водопадиках ткани, только вот самое интересное всё равно не разглядеть, только раздражает. Дразнит. Поджатые под попу ноги так элегантно виднеются из-под подола, а плечи… Чертёнок, почему он не поправил спавший рукав, он же уже чуть ли не до груди сполз, его руки так красиво смотрятся на фоне книги — как жаль, что нельзя просто взять и перенести этот шедевр во плоти на холст. Хьюго вязко сглатывает, и чуткая головка тут же поднимается, будто это его движение услышали даже оттуда — заметил, теперь не выйдет любоваться исподтишка. — Проснулся, дорогой? — как-то слишком обрадовано звучит его голос, чуть не потерявшийся за эхом хлопнувшей книги. Как при виде такого вообще можно спать? — Ты спал дольше, чем я думал, уже за полночь. — «Дольше, чем ты думал.»; Эли, и что это значит? — этот взгляд знаком королю, и, он мог поклясться, что он не выражает той обычной весёлости его супруга. О нет, он не рад… Это затишье перед пробирающей пока сквознячком бурей, это лишь остатки его и без того хлипкого терпения; вон, под его нервными пальцами уже рассыпаются последние крохи сдержанности. Так что же? — То, что тебе нужно было внимательнее принюхиваться к своей чашке чая, — с резковатой ехидностью чеканит юноша и наклоняется чуть вперёд с пристальным взглядом, — понял бы, что я подмешал тебе снотворных трав, и не злил бы меня сейчас ещё больше. — Я не заметил. — Я не удивлён. Не заметил это, не заметил, что уже как неделя минула с моего последнего возвращения, не заметил. А может, ты вообще по мне не скучал? Может, мне не стоит так спешить домой каждый раз, м? — эта речь, подобная граду — он действительно вот-вот раскатится по этой ничтожной комнате громом и спалит Хьюго, просто испепелит. Его волосы как будто топорщатся от горячности их обладателя, а ещё, даже нахмуреный, он такой красивый, и ткань так любезно оголила тонкую ключицу, просто ужасно, как он может думать об этом в такой момент. Но ведь хочется же… Да как же он мог не скучать, если сон без родного, тихого комочка под боком чуть ли не напрочь пропадает, как по Эли вообще можно не скучать. — Снова не слушаешь? — Слушаю. — растерянно тянет Хьюго, вновь сглатывая, но теперь от неприятного предчувствия: он беззащитен, совершенно обречён, один на один с этим взглядом — потому как вся эта ситуация очень странная, очень соблазнительная, очень в духе злого Эли. — Ты злишься на меня?.. Видимо, одна эта фраза стала последней трещинкой на плотине чужого самоконтроля и Эли, раздражённо просопев, вскочил, хватая Хьюго за подбородок. Пальцы сжимаются — гештальт прорван. — Ещё как, дорогой, — низко и вкрадчиво, но почему от такого тона по спине бегут мурашки? Или всё дело в этом бесконечно волнующем «дорогой»? — Ты был так увлечён чтением, каждый день, каждую свободную минуту, что даже не удосужился, ну не знаю. Поцеловать меня, обнять, потрогать. Потому что этого было бы мало, он бы просто сорвался в бесконтрольном животном наваждении, если бы не затыкал это всё новыми и новыми книжными страницами — он бы просто раздавил и задушил. Эли, Эли, Эли! В голове один только Эли вот уже которую неделю, его ведь так долго не было и, когда он вернулся, всё это. Запах, тепло тех долгожданных объятий, его губы и холодное тело, вымоченное в горячей воде купальни, — о боже, о не смел подглядывать за ним! Но с того дня из головы так и не шла та картина скользящих по блестящей от масла коже пальцев, те полутомные блаженные вздохи — конечно, Эли просто был рад согреться и нормально помыться — которые Хьюго прокручивал в голове, накладывая на свои желания и фантазии, и тот момент, когда он наклонился, чтобы набрать воды… Он просто задыхался от этих воспоминаний. И даже сейчас его дыхание тяжелеет, ведь Эли снова так близок и недосягаем, а ведь многого хотелось, слишком многого, были бы у него рязвязаны руки — буквально. А пока всё, что он может, это терпеть… — Ха… Молчишь в который раз, ну что же, — рука разжимается, и Эли в этой своей невыносимо горделивой манере — настоящая королева — снова отворачивается. Тянется за книгой, нахальный мальчишка, так искусительно выпячивая упругий задок, так и приглашает, так и напрашивается, в горле даже начинает жечь, а наружу так и просится голодный рык; ему ведь не нужно наклоняться так низко, он специально! Маленький бесстыдник. Прямо как тогда, такой же призрачно-совершенный. — Тогда можешь продолжать, тебя же не смутит моё присутствие, правда? Как и всю эту неделю, впрочем. Последнее предложение звучит крайне раздражённо, слышится в его прерывистом, будто нарочно остановленом вздохе что-то обиженное, досадное и кисловатое. Неужели Хьюго его задел? Но всё ведь не так… Он ужасно хотел целоваться, снова попробовать Эли на вкус, ужасно хотел прикоснуться, задержать пальцы на излюбленных местах под робкое ёрзанье на пропахшей обоими простыне, приблизиться, прижаться, слиться с ним наконец. Очень хотел, оттого и прятался за книгой, слишком смущённый и распалившийся, не в силах признаться в этом. Тревожный дурачок, как он снова может допускать такие мысли. Его босые ноги так невесомо шагают по ковру, не спеша, по-охотничьи; и Хьюго вдруг чувствует себя беспомощным оленем, угодившим в капкан. Охотник, он сзади, зашёл за спинку кресла, безжалостно прячась, и теперь нужно просто ждать пущенной прямо в позвоночник стрелы, которая непременно убьёт, дрожать и затаивать дыхание, и ждать, ждать, ждать. Сердце охлушительно стучит, а затем резко обрывается в такт навалившемуся мягким грузом телу, Эли прижимается, еле ощутимо дышит, протягивая руками раскрытую книгу прямо через плечи Хьюго. Обними же. Пожалуйста, просто не отстраняйся, когда ты такой тёплый и шоколадный. — Читай, Хьюго, — раздаётся над самым ухом щекочущим шёпотом, так что король перебирает пальцами, до красноты растирая верёвкой запястья — мешает схватить его, мешает поймать и… — Рубин — очень интересный камень, как мне кажется. Считается, что он отлично напитывается страстью, сохраняет её… Тебе стоит прочесть, это очень занимательно. — Я не хочу сейчас читать, Эли, — так жалостливо — неужели это мольба? — Как же? Ты же любишь, что же сейчас изменилось? — так издевательски жарко тянет этот вопрос, совсем невесомо, на одно чертовски короткое мгновение коснувшись губами его шеи. Когда нужно поиздеваться, он такой предельно терпеливый, обрывает любое прикосновение, говорит обычные вещи таким томным голосом и при всём при этом усердно делает вид, что ничего «такого» не происходит. Да, ведь это не он расхаживает сейчас в прозрачном халате перед связанным Хьюго! — Сейчас я хочу побыть с тобой. — Так я никуда и не ухожу, я буду прямо здесь… С тобой, — скользнув пальцами по коже кресла, непринуждённо обещает Эли и возвращается к своему месту, опускаясь туда с выражением беспримерного спокойствия. Конечно, Хьюго знает, что тот что-то задумал, это всего лишь игра его живого, обиженного воображения, иначе он не разводил бы сейчас ноги, оголяя острые коленки, не скользил бы пальцами по бедру, задирая ткань по направлению к паху, не облизывал бы губы, призывно открываясь перед ним. — За что ты так наказываешь меня? — чуть ли не всхлипывает Хьюго, созерцая этот белоснежный бутон, что так смело расцветает подле него, через каких-то два метра. Если бы его и спрашивали, какой терезийский цветок самый красивый, он бы, не задумываясь, ответил «Эли», пусть даже на самом деле не видел ни одного живого цветочка. Хотелось прикоснуться к его лепесткам — ногам — нырнуть рукой дальше, потрогать в самой сердцевине, чтобы он продрог и струсил с себя капельки пота, словно утреннюю росу. Но сейчас Эли словно под стеклянной колбой, не достать. — Мой цветочек. — Твой. Так отчего не срываешь? — пусть сведёт эти безбожно соблазнительные ноги и не мучает, сейчас же! Тесно. Верёвка душит, а узлы жмут, но если бы не они, Хьюго бы просто смял его в объятьях, сломав всю эту хрупкую красоту. — Только не говори, что не хотел, потому что я осведомлён о противоположном твоём желании. Приподнимается, залазит в кресло с ногами, глядя в пол-оборота, и халат окончательно срывается с одного плеча, сползая на одну сторону: шея, переходящая в лопатку, тонкая рука, ровный позвоночник, горбик копчика, округлая ягодичка, бедро… Точно вырезаан из нежнейшего воска, такой мерный, а под пальцами обязательно плавится до того, что остаются вмятины. Хотя вожделение настолько сильное, что Хьюго с удовольствием превратил бы эту пластичную статуэтку в бесформенный горячий комок. Неужели все эти его внутренние треволнения, до словечка, известны миниатюрному тирану? Снова передёргивает руками, чувствуя, как по коже прогуливается библиотечный холодок, и отмечает, что Эли в отличие от него совсем не мёрзнет — он сам по себе огонёк. Комочек тепла и света. Пусть тогда подойдёт сюда и согреет немедленно! — Ну так что… И дальше будешь делать вид, что ничего не понимаешь? Это у тебя получается так же безупречно, как и всё в принципе, — саркастично ухмыляется Эли и, не поворачиваясь, очёрчивает ладошкой бок, затем, видимо, еле касаясь, проходится по животу и ныряет ниже, где, судя по едва дрогнувшим плечам, его рука крепчает. Сжимается где-то там. Но Хьюго ведь прекрасно известна эта поза с приопущенной головой, чтобы скрыть за волосами румянец, эти невольно разъехавшиеся пошире ноги и утяжелевшие выдохи, даже если он и видит всё со спины. — Так сколько раз… Ты видел меня таким? Тишина, царапающая обоих, и раздражает одинаково, так что Хьюго решается переломить её: — Десятки, Эли. — Бесстыдник, — осуждающе-глухо доноситься с кресла напротив да так тихо, что почти не удалось расслышать. Неужели это откровение смутило его — разве он не знал? — раз он таким привычным движением разводит лопатки и вжимает голову в плечи? А это… Когда он творит вот это, ему не стыдно? — Ах! З-значит, нравится смотреть, дорогой? — Хватит спрашивать меня, просто прекрати всё это. — снова упрашивание, он словно мальчишка, тот маленький принц, стесняющийся своих желаний, боящийся прикоснуться к тому, от чего приятно. О да, когда Эли творит что-то подобное, и правда всегда приятно: он красивый, тёплый, мягкий, живой и приятный. Приятный. Хочется снова почувствовать это. — Пожалуйста, не нужно делать это одному. Тяжело произнести, слова будто груда камней от рта до дна гортани. Повернулся, но ткань всё ещё мешает, задержавшись как раз на бёдрах, и как он касается себя видно плохо — да что за преступление, Хьюго что, приговорённый, раз его так терзают. Однако, сцена уже заученная, так что король может точно предугадать, как именно Эли будет плавиться с каждым новым движение вверх-вниз. Совсем тоненький и прозрачный; когда корчится в сладостной муке, он всегда такой очаровательный: брови то взлетают, то съезжаются к переносице, глаза чаще прикрыты, так как он всё ещё застенчив, а губы, измученые прикусываниями, то и дело раскрываются, выпуская выдохи и робкие стоны. Два влажно-блестящих зеркальца его глаз на фоне пышащего жаром лица выглядят так жалобно, как бы он не пытался заточить свой взгляд и сделать его холодным; это же не ты, Эли. Когда ты так дрожишь, совершенно обмякший, когда твои пальцы так впиваются в обивку, когда даже отсюда видно, как не держат колени — как смеешь ты притворяться, что тебе достаточно? В сжимающем наваждении Эли комкает халат, окончательно сталкивая его на пол — тусклый свет тут же врывается под кожу, освещая будто изнутри — потому что ему слишком душно, слишком тесно, хочется отпустить голос, но он не заходит дальше протяжного мычания сквозь сжатые губы, пока наконец не встречается со взглядом супруга, здесь уже чуть не вскрикнув от распирающего восторга от всего того, что его окутало. — Х-хьюго. — жестоко выглядеть таким открытым и жаждущим и не давать к себе прикоснуться, это выводит из себя. Хочется озвереть. — Хьюго. Хьюго. Слишком откровенный, никогда не умел скрывать свои чувства, зато какой горделивый, как будто не видно, как под этой напускной превосходностью он изнывает от желания. Ему мало рук да и трогает он не там, где нужно, — член отнюдь не самое чувствительное его место — поэтому он и всхлипывает, поэтому и дрожит так сильно. Кого он пытается обмануть! — Прекрати сейчас же, я приказываю тебе прекратить, — понизив голос, полурычит король и, на удивление, его слушают. — Подойди и трахни меня уже, хватит издеваться. Иди сюда, Эли. Сначала омега глядит исподлобья, слегка переводя дух, и победно улыбается, довольный тем, как довёл мужа сегодня, подняв утяжелевшее тело, выпархивает из кресла, в мгновение оказываясь достаточно близко, чтобы Хьюго почувствовал все нотки его запаха, сумел прижаться губами куда-то в области груди — да и вообще не важно где, главное целовать — и жадно прикусить за ушко. Но Эли не так лоялен, как мог показаться, он всё ещё запрещает, немного грубо оттягивая супруга за волосы, чтобы приструнить, и Хьюго чуть не всхлипывает из-за того, как его постоянно отрывают, он же смерть как хочет Эли сейчас. Немедленно. — Куда ты так спешишь, милый? — вдавливаясь коленкой в пах мужа, шепчет в губы юноша и вновь отстраняется, чтобы ещё немного понаблюдать за тем, как глубоко и жарко задыхается король. Такой же румяный и изнемогший от желания, разве не прелестно? — М-м. так значит, ты настолько возбудился, просто глядя на меня? Я не прикасался к тебе. Эли лукаво вздёргивает уголки губ, проталкивая в чужой рот несколько пальцев, чтобы невыносимо соблазнительно обжечься царящей там влажностью, перекатить чужой язык меж пальцев до собственного говорящего стона — запытал их обоих, разве так можно. А Хьюго так старательно скользит языком по руке, так смотрит, что это просто. Хочется покусать его, как можно быть таким жадным, м? — Так вперёд, любимый мой, прошу тебя… — и Эли больше не медлит, обрушиваясь на короля, словно сгорающая звезда, такой горячий, такой разрушающий. Он всё-всё разрушил одним своим взглядом, тогда, из дверей Пейтрамского дворца; все многолетние труды Хьюго пошли прахом, и на самом деле он счастлив. Сейчас он бесконечно счастлив таять от этого невозможно приятного поцелуя, язык такой мягкий, прорезающийся меж губ мелодичный голосок такой сладкий, что хочется кусать Эли ещё и ещё, так что Хьюго действительно счастлив чувствовать, как от прикосновений его неповторимой королевы к чертям рассыпаются все его маски и как слой за слоем трескается эта ледяная корка, только потому, что он на него смотрит, только потому, что он рядом. Хьюго будет таким только для него. — Ха… Жаркий мой Элюшка. Единственный. Мой, мой… — Твой, Хьюго… Только твой, — возвращаясь к поцелую, выдыхает Эли и ласкает, шарит пальчиками по чужим плечам, шее, щекам, так щекотно и хорошо, что Хьюго хочется привлечь его ещё ближе и не отпускать, не отпускать. С влажным причмокиванием они отрываются друг от друга и альфа готов был разочарованно пожаловаться, как вдруг Эли решительно заёрзал, наскоро высвобождая его из штанов — и кто ещё куда спешит? — Я не могу больше. Выглядит как ребёнок, поэтому Хьюго слегка прыскает, утыкаясь в его плечо, пока он пытается поудобнее пристроится, чтобы опуститься на его член, но… не слишком ли он торопится? Ох, слишком резко, разве это не глубоко для него вот так сразу? — Гх. Эли, помедленнее, н-нельзя так спешить. — неужели он снова за своё! Сколько бы Хьюго не бился, объясняя мужу, что ему стоит тщательнее заботиться о своём теле, каждый раз он продолжает упорствовать и пренебрегать банальной подготовкой; «я достаточно влажный… Я уже готов» — а результат всегда один и тот же. Тц. Тоже дурак, он же не прикасался к себе сзади, ну и почему Хьюго не остановил его тогда, чтобы. О боже, он что, плачет? — Маленький мой, ну что же ты. Тебе снова больно? — Н-нет! Я… Я м-могу, давай продолжим, — голос дрожит — врёт. Как будто Хьюго будет хорошо от того, что Эли плачет от близости с ним, лучше уж вообще ничего не делать. Кошмар. Он сейчас в край испугается. — Развяжи меня, — юноша немного медлит, легонько мотая головой, но всё-таки приподнимается, чтобы обойти супруга сбоку и нерешительно дёрнуть несколько узелков на себя, ослабив верёвку. Как только руки короля высвобождаются, он мягко хватает Эли за руку, привлекая к себе и прижимая так, как уже давно хотел: зарывается всей пятернёй в его волосы, чтобы прижать за затылок к себе и шепнуть на ушко что-то успокаивающее, потереть немного спину, чтобы он не остыл от сквозняка и чмокнуть чуть ниже уха, чтобы тот перестал плакать. — Эли, разве я не говорил, что твоё удовольствие тоже важно? Совсем не правильно, если тебе больно, солнышко. Ну-ну, я не злюсь. Тш, просто будь осторожнее. Позволишь мне? Эли смущённо потупляет взгляд, но кивает, и Хьюго обвивает его за талию, чтобы прижать ближе к себе для удобства, его руки слишком крепко держат, в них слишком жарко, а ещё… Он длинно и влажно выцеловывает его живот, спускаясь всё ниже и ниже, омега скомканно выдыхает, когда целуют недалеко от члена, и прикрывает рот тыльной стороной ладони весь красный и зардевшийся. Когда к нему прикасаются вот так, стонать хочется намного больше, потому что Хьюго напоминает мягкого кролика, касается так осторожно, дышит так тихо и всё это заставляет мычать и чуть ли не плакать — с ним так нежно обращаются, даже не понятно. Прикосновения Хьюго слишком хорошо ощущаются там, внизу, он так близко, его выдохи обжигают внутреннюю сторону бедра, а следом и губы, болезненно-приятное ощущение — засос — кусается, как будто от нетерпения. Боже, неужели его лицо прямо между его ног. Неужели он всё видит? — Хьюго, т-ты же не собираешься… Ах-к! — о нет, это просто немыслимо, зачем он это делает, это слишком развратно и слишком…хорошо. — Зачем…так? Ах. Ты мог, ох, т-ты мог использовать руки. С руками не так интересно, Эли слишком нежный мальчик, так он куда чувствительнее — к тому же, эта поза крайне приятная и красивая. Наконец-то можно рассмотреть, насколько он измучился и промок — просто кошмар, как можно так течь — блестящие капельки ползут по бёдрам, пока он трепещет и сжимается, разве от пальцев он издавал бы такие звуки. Языком куда удобнее, и разве мог Хьюго не заметить, насколько Эли это нравится? Такой мягкий и вкусный здесь, Хьюго проникает глубже, так что сверху доносится рваный вскрик, в волосы испуганно впиваются и чуть ли не сжимают голову между ног. Хоть бы не задушил, хах. — Хьюго… Хьюго, милый! Нгх, там слишком. Ах-а. дор…гой. Т-тк нх-аа, я не могу! Я не выдержу, не выдержу. Так хорошо. Кое-кто теряет голову от удовольствия, м? Для начала Хьюго хотел просто размять его, но сейчас, в таком состоянии, Эли крайне забавный — кажется, они поменялись местами? Теперь Хьюго мучит его? Прекрасно. Один палец проникает в уже податливое нутро юноши и, видимо, тот излишне бурно на это реагирует, так как смазка буквально стекает по руке, капнув куда-то вниз. Непозволительно мокрый — кто из них ещё бесстыдник? — Эли, а теперь ты мне ответь… Тебе ведь было намного приятнее от того, что я смотрел? — игнорирует. Что же… Можно войти и глубже, пока не подаст голос, да, пускай умоляет, пускай хоть расплачется от возбуждения, эти мучения всё равно не прекратятся. Месть необычайно сладкая на вкус. Или это Эли и в самом деле такой шоколадный? Такой гибкий, сколько ещё он будет пытаться убежать и спрятаться? — Мх. Отвечай. — Да! Ах, Хьюго… Да, да! Мне было очень хорошо, потому что… Я представлял вместо своих пальцев т-твой. Мммг, Хьюгоо. П-пожалуйста-ах… Хах, — пульсирует, очень тесно, это значит лишь то, что он совсем скоро кончит, ещё палец, пусть будет глубже и быстрее, какой же он невозможный. Вот-вот и. Хриплый высокий стон разлетается по библиотеке эхом, после чего Эли чуть было не сваливается с кресла, не удержи его Хьюго на месте. Дрожит, как и всегда, нужно обнять его и подождать немного, пока отдышится и хоть чуть-чуть угомонит сердце. А то разорвётся и что тогда Хьюго будет делать без него. — Давай договоримся, что ты больше не будешь рукоблудствовать и просто придёшь ко мне в следующий раз, — прикрыв глаза, спрашивает король, и с ним тихо соглашаются, по-детски потеревшись носом о плечо. Милый. Очень милый. — Сможешь ещё раз, малыш? — Хватит меня так звать, Хьюго. — Но ты низкий и худенький… — Прекрати. — И ужасно мягкий… Милый. И маленький. Ма-лыш. — Тебе что, пять лет? — недовольно бурчит Эли и слишком импульсивно приподнимается, из-за чего случайно натыкается на то, что осталось твёрдым и горячим сих пор. Из-за этого становится стыдно… Хьюго снова нацеливается на его плечи, алчно покусывая их и раздразнивая только отошедшего от экстаза мужа. — Ну что ты так сопишь, драгоценный, тебе же и самому недостаточно одного раза, — покосившись вниз, проговаривает Хьюго и проводит пальцами по следам минувшего оргазма, оставшимся на беспокойно вздымающемся животике. Густо… Видимо, ему и правда было очень хорошо. А будет ещё лучше, будто его так просто отпустят после того, до чего он довёл своими играми на выдержку — путь и расплачивается с последствиями, ведь король терпит уже непозволительно долго. — У тебя всё ещё стоит, к тому же. Сзади ты стал только мокрее. — Зачем ты говоришь такие вещи! — вспыхивает Эли, в возмущении дёргаясь чуть назад. — Затем, что ты меня вывел, Эли, — низко отвечает Хьюго и юноше таки приходится признать, что так просто он теперь не отделается. — Давай медленно… Омега пересаживается на колени, чтобы хорошо опереться и проводит пару раз по члену, чтобы размазать смазку — второй раз самовольничества Хьюго ему не простит, так что нужно всё делать с умом. Тем более, он искренне обеспокоен его здоровьем и всегда так бережёт — с чего бы ему над этим заморачиваться; даже сейчас отвлекает, нежно целуя лицо и плечи, он самый лучший, Эли и не мечтал, что его муж будет таким аккуратным в этом плане. Нужно медленно, не спеша, медленно, чтобы ему тоже было хорошо… Даже несмотря на то, какой Эли мокрый и размятый, тяжело, такой большой, оттого и входит туго, нужно просто потерпеть. Всё же останавливается ненадолго, чтобы привыкнуть: — Я должен был свободно принять тебя после стольких раз, к тому же таких прилюдий… — Твоё тело возвращается в прежнюю форму, милый, это нормально, — всё равно давит и продолжает насаживаться, ну откуда он такой торопливый. Хьюго притягивает его за подбородок, чтобы вовлечь в поцелуй и отвлечь от дискомфорта, целует нежно и медленно, чтобы Эли не растерялся от ощущений, ему всё-таки нельзя сбиваться, а то переборщит. — Легче? — Угу… Т-ты полностью? — обвив руками шею супруга, спрашивает Эли и трётся носом о его щёку, после утвердительного ответа снова приподнимается, делая первое движение. — Ха. Наверное, никогда не привыкну к ощущению, когда ты внутри меня. Действительно легче, поэтому движения учащаются под ещё сдерживаемые постанывания Хьюго: внутри такого желанного тела очень жарко и тесно, ещё лучше, чем он каждый раз ожидает, да и руки, что так крепко его обнимают, такие родные и любимые, что король не удерживается, мелко целуя предплечья своей королевы. Безумно красивый, румянец необычайно ему идёт, а ещё глаза — краше всякого малахита — просто завораживают, смотрят прямо в его собственные, затем распахиваются и быстро жмурятся под достаточно громкий стон. Эли, переполошеный, прячется где-то у шеи Хьюго, почему-то снова и снова постанывая громче, чем должен был, и, судя по тому, как беспомощно чужие ноготки царапают его спину, король предполагает, в чём дело — ему чересчур приятно. Наверное, задел то самое местечко внутри, вот омега и разнервничался. Удивительно, что он умудряется порой быть настолько стеснительным. Прихватив мужа за бёдра, альфа старается направить и уточнить движения, отчего Эли окончательно теряет голову, навалившись на его плечи и умоляя не останавливаться, толчки даже резковатые, но обоим от этого хорошо, хочется даже глубже, резче, резче, грубовато, но это отдаётся невыносимой тяжестью в животе. Господи, насколько же это прекрасно… — Хьюго. Мх. Я о-очень люблю тебя, — улыбается Эли, прислонившись лбом к чужому. Он действительно и не мечтал, что когда-нибудь будет настолько счастлив, что будет любить кого-то подобного, совершенного и бесконечно ценного. — Хочу прожить с тобой сотню лет. — Хах. С тобой, цветочек, и сотни будет мало, — обнимает его Хьюго и ускоряется, чувствуя, что скоро кончит, Эли тоже был уже на пределе, так что долго ждать не приходится. — Эли, я скоро. По телу взрывом разливается тепло и болезненное удовольствие, так что оба задыхаются, до хруста прижавшись к друг другу — кажется… там кто-то злился в начале? Видать, всё позади, и к лучшему. — Как насчёт сказки на ночь, — приподнимая свою ценность на руках, с улыбкой предлагает Хьюго и на его предложение радостно взвизгивают, по-детски болтая ногами. — Ребёнок. — Звучит забавно, учитывая то, что мне не помешает вымыться, потому что ты… Кончил внутрь, — хмыкает Эли, заправляя выбившиеся тёмные прядки супруга. — Мм, снова будешь подглядывать? — Нет уж, в этот раз составлю компанию.