Легенда о Довакине. Книга 1

      Обнаружил себя Марций на лесной поляне, сплошь поросшей пожухлой, утоптанной травой. Деревья, утопавшие в обрывках предрассветного тумана, уже сбросили листву, однако складывалось впечатление будто её всю тщательно убрали, потому что на земле не лежало ни одного сухого листочка. От поляны в глубь леса вели три тропы, увенчанные грубыми арками из здоровенных каменных глыб.       Прямо по центру одним из узких краёв к Марцию стоял, жалобно покосившись, колченогий длинный стол, точь-в-точь как в обеденной зале Синего дворца, но старый, местами облезлый и потрескавшийся. Тем не менее, он ломился от яств: на серебряной посуде, слегка почерневшей от времени, лежали и копчёный лосось, и стейки из мамонтового хобота, и тушёные крабовые ноги. В изящных фарфоровых позолоченных пиалах дымилось эльсвейрское фондю, а в прозрачных хрустальных салатницах поблёскивала неясная мешанина из подозрительного вида зелёной слизи и клубней, немного похожих на морровиндские пепельные бататы. Отдельного внимания заслуживала менажница, в которой лежали маринованные плоды неизвестной природы и совершенно немыслимого вида: продолговатые розовые, крупные и мясистые, с шершавой шкуркой; пухлые изумрудные с пузырящейся кожицей; мелкие и сухонькие болотно-зелёные с красными прожилками; круглые ярко-фиолетовые с синим отливом, сплошь покрытые шипами — таких причудливых Марций никогда не видывал. А в центре стола была выложена башней примерно дюжина кругов сыра. Его тут вообще хватало в самых разных формах, видах и кондициях, от козьего до эйдарского, от огромных кругов до тонкой нарезки, от твёрдого до плавленого. Почти ко всем блюдам был также сервирован сырный соус в продолговатых остроносых соусницах. Вероятно, тот, кто накрывал стол, был от сыра просто без ума. Приглядевшись к соусницам, Марций заметил на них престранные гравировки в виде трёхголового бородатого человека. Головы — как театральные маски: одна кричит с широко распахнутым ртом, вторая глубоко печалится, третья то ли злится, то ли смеётся, — Марций и не задумывался никогда о том, что эмоции эти так похожи.       Несмотря на то, что, судя по количеству посуды, сервирован стол был для множества гостей, пировать явились только двое, если не считать, конечно, самого Марция, которого пока к столу никто не приглашал. Двое мужчин устроились прямо посередине по обе длинные стороны стола. Справа сидел тщедушный низенький человечек с мышиным лицом и маленькими глазками. Взгляд его лихорадочно бегал по сторонам. Он выглядел измождённым: щёки запали, кожа иссохла как у обезвоженного. Светлые сальные волосы были затянуты в тугой хвост на затылке. Человечек сидел, обхватив себя руками за плечи, но, стоило только Марцию сделать к нему шаг, тут же… исчез? Марций проморгал от неожиданности. В самом деле, исчез! Испарился с лёгкой дымкой, будто и не бывало.       Второй же пирующий — о, если первый готов был от страха слиться с травой, то второго трудно было не заметить. Очевидно, он делал всё для того, чтобы выделяться из толпы. Это был высокий, статный старик с растрёпанной седою шевелюрой, вытянутым лицом, острыми скулами и тонкой козлиной бородкой — и вообще весь он выглядел так, словно о него можно было порезаться. В отличие от своего гостя, который довольствовался деревянным креслом, он восседал на массивном железном троне, вроде тех, что Марций видал с отрядом в одном из нордских курганов Рифта. Старик обладал редким качеством ничуть не теряться на фоне своего немыслимого камзола, правая половина которого была яркого лилово-розового цвета, а левая — медного. Помимо шокирующей расцветки, камзол украшали витиеватые золотистые узоры, похожие то ли на крупные листья, то ли на схематичные глаза, точно такие же оплетали длинные, крепкие ноги, затянутые в тёмно-фиолетовые узкие брюки. Стиль узоров как будто бы походил на эльфийский, но Марций разуверялся в этом тем больше, чем дольше разглядывал одежду незнакомца. В какой-то момент ему даже почудилось, что листья-глаза умеют моргать, но он списал это на хмельную одурь от крепкого бренди. Тяжёлое всё-таки дело — праздновать.       Причуды костюма старика на этом, впрочем, не заканчивались. Он явно был ценителем изящества, несмотря на кричащие цвета: из-под высокого, пышного ворота камзола, похожего на раскидистые листья папоротника с золотой оторочкой, виднелся накрахмаленный ворот рубашки и шёлковое жабо, из рукавов выглядывали кружевные манжеты. На ногах залихватски красовались высокие кожаные сапоги с широкими отворотами. Строго говоря, в Сиродиле так разоделся бы только шут, а уж в Скайриме…       — Просто вопиющая, совершенно непотребная грубость! — взвизгнул старик, и Марций мигом оторвался от созерцания его чудаковатого наряда. — Неужто нельзя уже приютить старого друга лет на десять-двадцать!?       Судя по перекошенному от гнева лицу, незнакомец был страшно недоволен внезапным исчезновением своего собеседника. Он подскочил с трона и с угрожающим видом шагнул вплотную к Марцию.       — Я… — Марций аж лишился дара речи от его внезапной отповеди и с трудом собрался с мыслями, чтобы задать вопрос. — Что происходит? Где я?       — Где-где, — раздражённо передразнил старик. — Внутри разума Пелагия, бестолочь!       Незнакомец прекратил поедать Марция гневным взглядом, сделал шаг назад и обиженно отвернулся, сложив руки на груди. В воздухе повисла напряжённая тишина, прерываемая лишь стрёкотом сверчков, которые ярко мерцали в туманном мороке всеми цветами радуги.       «Вот тебе раз. Поговаривают, конечно, спьяну и не такое причудится… Всё, с завтрашнего же дня ни капли больше в рот не возьму!»       Марций беспомощно наблюдал, как выражение искренней ярости на лице старика постепенно сменяется изумлением, как разглаживаются его морщины, а фактурные угловатые брови медленно ползут вверх. Любопытство затмило злобу; он всё же снизошёл до того, чтобы взглянуть на Марция снова, и даже подмигнул ему.       — Так это, что, твой… первый раз?       Рот старика широко распахнулся, обнажив крупные белые зубы, и он засмеялся так громко и пронзительно, даже повизгивая, что у Марция заложило уши. И пока он наблюдал за этой смеющейся бородатой головой, до него вдруг дошло, что же показалось ему в шутоватом незнакомце самым странным и жутким.       Его глаза. Ярко-жёлтые глаза с кошачьими зрачками, которые смотрели Марцию в самое нутро.       «Ох и заигралась же со мной Вермина нынче ночью!»       — Вермина? — смех старика резко оборвался, и вопрос прозвучал даже растерянно. — Помилуй. Она скучная женщина, скучнейшая из всех лордов даэдра! Ни в жизнь на такое не способна. Только и знает, что копается в чужой памяти да шьёт из неё лоскутные одеяла, никакой фантазии.       — Я… ведь не говорил этого вслух? — ошалело поинтересовался Марций, чем довёл старика до очередной истерики.       — Ой, умора, дружище! Ты, получается, совсем сбрендил, раз не различаешь уже сна и яви, домыслов и реальности. Крышей поехал, да?       — А вы?       Марций решил, что терять ему уже нечего: если воистину Вермина, владычица кошмаров, дурила ему голову, наутро всё пройдёт, как не бывало. А если нет… да разрази его Девятеро, а что вообще это ещё может быть, если не безумный сон?       — Я? Ха! Изумительно! — старик захлопал в ладоши и вновь зашёлся надрывным шутовским смехом. — Это не вопрос, а золото, прямо-таки комплимент! Ты быстро учишься, ещё немного — и за своего сойдёшь!       — С кем вы говорили? — Марций даже в увольнении всегда носил при себе кинжал и по привычке потянулся к рукояти на поясе, но ничего не обнаружил и невольно осмотрел себя. При нём не только оружия не оказалось — привычная одежда его тоже невесть как сменилась длинным стёганым кафтаном, наброшенным на кожаный жилет с меховой оторочкой и просторную рубаху. Даже ремень оказался другой, пошире да поновее.       «Кинжала жаль… и защищаться нечем».       — С Пелагием Третьим, разумеется! — столь вопиющее незнание базовых вещей старика, похоже, оскорбило, и он с манерным отвращением оглядел Марция с ног до головы. — Хвала… уж не знаю, кому там хвала, но повезло, что хоть явиться на званый ужин тебе ума хватило не в тряпье, а в приличной одежде. Ну-с, продолжим светскую беседу, дурья голова, давай, соображай! Правилам хорошего тона ведь тебя учили, золотой мальчик? Хоть про декрет Пелагия-то ты знаешь?       — Не имею ни малейшего понятия.       Марций сделал вид, что слушал, и постарался напустить на себя как можно более беззаботный вид: облокотился о ближайший стул, заозирался по сторонам, якобы из праздного любопытства, постарался сделать лицо попроще. Нужно было оценить обстановку — ведь мало ли, чего ждать от сумасшедшего! А в том, что собеседник его не в себе, Марций был абсолютно уверен. Сон или не сон, а даже во сне терять хватку — не дело.       — Всё-то тебе объяснять, как дитя, как дитя… — сетовал старик. В руках у него материализовался — Марций готов был поклясться, что до этого руки незнакомца были свободны — длинный посох чёрного дерева, увенчанный навершием в виде всё тех же лиц, что и на сырных соусницах. Марций вдруг поймал себя на мысли о том, как же эти лица похожи на его чудаковатого собеседника.       «Бывают ли вообще сны такими… Такими?»       А какими, в самом деле, должны быть сны, подумалось ему.       — Так слушай же о гениальности Пелагия, мой наивный невежа! — старик взмахнул посохом, и Марцию на секунду почудилось, что сейчас его будут бить, прямо как в отец его в детстве колотил, если он не учил уроков; он напрягся и приготовился защищаться, но удара не последовало, и от сердца у него отлегло. — Будучи при смерти, он — и это гениально! — взял и… запретил смерть! Взял и запретил! Смерть! Вне закона! Во голова, а!? Так что не плачь ты по своему кинжалу! Чай, коли смерть под запретом, никого не убьёшь и сам не помрёшь.       — Так ведь Пелагий-то всё равно умер, — Марций выдавил из себя улыбку, но старик с кошачьими глазами шутки не оценил: сощурился зло и аж напрягся весь, будто хищник, приготовившийся к прыжку. Марций бы ничуть не удивился, если бы у старика отросли длинные когти, а волосы на затылке встали дыбом.       — А кто тебе это сказал?       — О смерти императоров в учебниках истории вроде бы пока ещё не врут.       — Да ну? — старик по-детски капризно скривил губы. — В день, когда мы начнём верить имперским учебникам истории, Нирн схлопнется, голубчик!       Мозг Марция судорожно соображал. Вездесущий туман не только закрывал обзор, но и заволакивал разум, просачивался внутрь черепной коробки и мешал думать. С каждой секундой Марций всё явственней чувствовал себя так, будто надышался скумных паров.       «Сплошной лес, куда ни глянь. И ни коня, ни телеги поблизости. Коли этот ненормальный добрался сюда со всей своей утварью… может, и не лес вовсе? Но в Солитьюде не найти ни одного поместья, даже самого зажиточного, с такими большими парками. Коли бы в Имперском городе, так можно было бы поверить… Нет, не узнаю этого места. Но если уж не лес, то какую дорогу ни выбери, всё равно куда-нибудь добежишь…»       — Вот это верно подмечено, — старик кивнул и вновь широко улыбнулся, но крупные белые зубы на сей раз показались Марцию мелкими заострёнными клыками. Туман в голове развеялся мгновенно; всё тело его вновь напружинилось в ожидании атаки, но тут же обмякло, как только старик одним молнеиносным прыжком вновь оказался к нему вплотную и схватил его за голову. На лоб Марцию словно льдину положили, столь обжигающе холодной оказалась шершавая ладонь. Ногти старика больно впивались ему в скальп.       — Беги, кролик, беги! — кошачьи глаза сузились, и Марций, встретившись с этим иномирным взглядом, почувствовал, как ноги его подкосились. Резкий порыв ветра закачал деревья, шумел так гулко, что заложило уши. Туман сгустился и почернел, тяжёлыми клубами застелился по сухой траве, и Марций перестал что-либо различать, кроме морщинистого лица прямо перед собой. Лицо это стало вдруг текучим, переменчивым; прямо на глазах у Марция, натягивая, истончая отчего-то вдруг смуглую кожу до предела («ведь был же бледный!»), расширилась челюсть, отрастил горбинку нос, насупились и сползли ниже, к самым глазницам брови.       — Беги и не оглядывайся, солдат, беги, пока сердце не разорвётся…! Неживой, будто кукольный лик генерала Туллия гремел так громко, что Марций едва не оглох.       — У Пелагия…       Иллюзия вдруг рассеялась, и Марций понял, что стоит на лесной тропе, усыпанной осенней листвой, которую резво подхватывал лёгкий, ненавязчивый ветер. Солнце пробивалось упорными лучами сквозь всё ещё не полностью голые ветви многочисленных деревьев, нависших над дорогой, — и даже немного грело. По медовому цвету листвы, ясному небу и душистому запаху Марций мигом распознал, где он.       Рифт. Дивный край, кровавый край.       Он захотел обернуться в поисках жуткого старика, но сию же секунду ветер загудел угрожающе, и непроглядный туман наплыл снова, стоило лишь взглянуть себе за плечо. Марций резко повернул голову обратно — морок мигом рассеялся. «Беги и не оглядывайся, солдат». По спине под одеждой катились крупные капли пота и щекотали кожу. Марций сухо сглотнул, сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.       «Ладно. Поиграем по твоим правилам».       Какое-то время он просто осторожно шагал по тропе, прислушиваясь к чириканью редких птиц и шелесту ветра, пока не вышел к торчавшей прямо посреди жиденькой рощицы деревянной сигнальной башне с покатой крышей и каменным фундаментом. У входа на древке, врытом в землю, развевалось знамя Империи, такие же знамёна свешивались по двум сторонам башни из средних бойниц на вершине. Охраны ни внизу, ни на верхнем этаже Марций не разглядел.       «Будто вымерли все», — от этой мысли у него затянуло где-то в солнечном сплетении. Он чувствовал опасность. «Затишье бывает только перед бурей», — так часто говорил генерал Туллий. У Марция не было поводов ему не доверять.       — Ну прям уж, все, — насмешливый голос старого безумца одуряюще звонко раздавался будто бы одновременно с неба и откуда-то изнутри черепной коробки. — И потом, коли бы вымерли, остались бы… ну, положим, хотя бы кости! Как от снежных китов. Вот уж кто действительно вымер так вымер, не прикопаешься. Получается, можно сказать, что любая империя строится на костях…       И тут до Марция дошло.       Сторожевая башня Шора. Она пала первой за несколько часов до того, как Братья Бури атаковали форт Гринвол.       Он ринулся в башню. Внутри у самого входа лежал посиневший от трупного окоченения легионер со вспоротым брюхом. Его кишки напоминали паука, разорвавшего мягкую плоть, чтобы вырваться наружу из мясной темницы. Ещё одного Марций нашёл на лестнице — ему недоставало головы.       — Норды когда-то истребили снежных эльфов и снежных китов — вот так ирония, отчего-то не любо им было всё снежное, — голос в голове всё не унимался. — По названию, должно быть, выбирали. А потом раскочегарились и ещё и драконов поубивали. Скайрим весь построен на тысячах, десятках тысяч костей… Теперь твоя ненаглядная империя строится в том числе на костях нордов. А эльфы с радостью построят свою империю на ваших костях. Получается круговорот империй… нет, не так. Круговорот костей в природе!       Руки Марция до хруста сжались в кулаки; гнев поднялся удушающей волной до самого горла, которая слилась с быстрым биением сердца и запульсировала гадкой тошнотой.       — Заткнись, — угрюмо прорычал он сквозь зубы.       — Это пожалуйста, — старик всё говорил и говорил, и Марцию хотелось его прихлопнуть. — Только вот кто ж тебя, горемычного, направит в таком случае, м?       Взгляд зацепился за записку на столе в углу слева от входа. Почерк и текст показался знакомым. Он уже находил её когда-то?       «Лейтенант Арминджер,       Сообщаем, что отряд повстанцев наступает на ваши позиции. Будьте наготове. Подкрепления в пути».       В груди разлился холод и зажал сердце в удушающие тиски.       Он написал её.       Наверху мелькнул знакомый силуэт маленького человечка с мышиным лицом и сальными волосами, и Марций, ловко перемахнув через труп на лестнице, помчался следом.       — Ай, красавец, ноги длинные, прыткие, любо-дорого смотреть! — комментировал старик, и Марций вообразил, как его кулак врезается с хрустом в наглую бородатую рожу. — Беги, беги по дороге снов, кролик, беги! У вас с Пелагием так много общего. Он и вовсе с детства страдал от кошмаров. Итак, верный рыцарь-протектор спасает императора от жутких проявлений его собственного разума! Или своего собственного… В общем, история, достойная хорошей поэмы!       Раздался грохот металла, и тело Марция потяжелело. Его парадный костюм во мгновение ока сменился чернёными латами с золотым драконом на груди.       «Как в Хелгене», — только и успел подумать он.       На вершине башни маленький человечек забился в угол под столом, залитым кровью, и обнимал синюшную отрубленную голову с неестественно искривлённым распахнутым ртом. Он дрожал и обливался потом, глядел на Марция умоляюще — и тут оба услышали сигнальный рог. Человечек зажмурился и захныкал, а Марций резко обернулся к лестнице — и вовремя.       Из тёмного тумана, который, оказалось, всё это время следовал за ним и сожрал уже всё — и медово-полынный Рифт, и лестницу, и мёртвые тела — вышли трое солдат Братьев Бури в оружием наперевес.       — В бой! — скомандовал назойливый голос в голове, и Марций выхатил из ножен на поясе меч, которого ещё совсем недавно при нём не было. Оборотом вокруг своей оси ловко увернулся от удара двуручного топора одного из повстанцев; левым локтем врезал прямиком в шею второму и столкнул его обратно во тьму, — о падении возвестил тошнотворный хруст; едва успел отразить атаку третьего — мечи лязгнули друг о друга, и Марций отшатнулся к широкой бойнице, едва не вывалившись наружу. Внизу клубился непроглядный туман. Очередной удар топора пришёлся совсем рядом — лезвие раздробило деревянные перила, и Марций воспользовался моментом, чтобы с силой вонзить меч противнику в бок. Клинок прошил и без того паршивую кольчугу, — «Вечно-то у тебя, Ульфрик, солдаты одеты скамп знает во что…» — и Марций перевалил через перила истекающего кровью противника. Чёрный туман сожрал его без остатка и заглушил крик.       — Svanar skivrar! — рыкнул вражеский мечник. Он оттеснил Марция к столу, под которым сжался в комок вместе с мертвою головой маленький человечек, и тот отчаянно закричал. Марций повалился на столешницу и выронил меч — его тоже присвоила прожорливая тьма, которая подбиралась всё ближе, всё выше. Вершина башни теперь казалась одиноким плотом в бескрайнем туманном море.       — Какая драма! Какой накал страстей! — набатом гудел в голове безумный голос. — Неужели наш рыцарь терпит поражение?       «Кинжал».       На этот раз верный кинжал действительно оказался на месте. Он уверенно воткнулся противнику в шею, и на лицо Марцию брызнула горячая кровь. Сквозь узкие отверстия на забрале он всё равно видел, как широко распахнулись глаза неизвестного норда. Маленький человечек под столом надрывно, невесело засмеялся. Мёртвая голова выпала у него из рук и покатилась по деревянному полу.       А потом тьма поглотила всё.       Марций в этой тьме перестал различать даже убитого мятежника — показалось лишь, что шлем с его головы свалился, и по плечам рассыпались тёмными змеями на удивление длинные волнистые волосы, но лица Марций разглядеть не успел. Ему стало душно. Из лёгких будто выкачали весь воздух; он тщетно открывал рот как рыба, выброшенная на берег, но всё равно задыхался.       — Мелкая, ничтожная смертная букашечка! — бородатая голова с кошачьими глазами вынырнула из темноты так внезапно, что по телу Марция прокатилась дрожь. — Каждую тысячу лет одно и то же, одно и то же… Людишки страшатся потери контроля, гибели тела и гибели разума, но убивают, убивают, убивают друг друга без разбора… Но скажи: тебе ведь понравилось?       С давящим на уши шумом тьма рассеялась, уползла, и Марций оказался на уже знакомой поляне с накрытым столом. Старик в причудливом камзоле крепко держал его за горло, но тут же резким рывком наклонил к земле и отпустил. Кашель раздирал глотку так сильно, будто в нутро Марцию затолкали бешеную кошку; его чуть не стошнило.       — Отвечай, когда тебя старшие спрашивают!       На спину Марцию опустился посох чёрного дерева, и судя по силе удара, доспехи снова исчезли. Он охнул и упал на колени. Старик склонился над ним и нарочито ласково проворковал:       — Понравилось, говорю?       — Ах ты ебанутый сукин сын!       Марций с непонятно откуда взявшейся прытью подскочил и хотел вновь схватиться за кинжал, но его уже не было. Растерянный и смертельно уставший, он отшатнулся от старика, обливаясь холодным потом; прохладный ветер колол разгорячённое лицо сотнями крошечных игл.       Старик расхохотался и вальяжной походкой вернулся к своему железному трону. Деловито уселся за стол. Указал Марцию на соседнее место, которое ранее занимал пугливый человечек с мышиным лицом и сальными волосами.       — А ты прямо щедр на комплименты! Такое и отметить не грех. Садись. Угощайся.       — Кто ты такой и что за херня здесь творится? — не унимался Марций. Сердце его колотилось в горле, глаза застила гневная пелена — он не разбирал перед собой ничего, кроме наглой рожи с кошачьими глазами.       «Грёбаный псих. Ножи… на столе должны быть ножи. Я должен от него избавиться и выбраться отсюда!»       Ни одного ножа на столе не оказалось.       — Снова здорово, — с усталым разочарованием протянул старик и взмахнул посохом. Стул исчезнувшего гостя, стоявший перед Марцием, описал полукруг по правую сторону от него и ткнулся ему под колени сзади. Слабость взяла верх, надавила на плечи, и Марций грузно опустился на сидение.       — Так-то лучше, — удовлетворённо кивнул старик и обвёл рукой разноцветные причудливые яства на столе. — Ни в чём себе не отказывай. Марций проигнорировал его просьбу.       — Что тебе нужно? Зачем я здесь?       — Ну, голубчик мой, полноте, полноте! Ты, вон, ежовика отведай с пюре из корня пробочника, и соусца сырного не забудь! Сыр плесенью — самый изысканный. Алоказию попробуй, вина из Нью-Шеота выпей. Расслабься.       Есть совсем не хотелось, да и вид странных плодов аппетита не добавлял. Вместо того, чтобы угощаться неведомой дрянью, Марций в упор уставился в жёлтые кошачьи глаза. Старик помрачнел — на его вытянутом лице оставила печать смертельная обида.       — Вот, значит, как? Не по нраву гостю дорогому моя щедрость? Ты говорил о костях с моим слугой, ты вломился в мой дом, ты потеснил моего друга за этим столом, а теперь нос воротишь!? Довольно! ДЕРВЕНИН!       Он стукнул посохом по земле, и Марций поднялся из-за стола, услышав сдавленное квохтанье: рядом с железным троном откуда ни возьмись материализовалась рыжая курица. Ещё одного взмаха посоха хватило, чтобы курица обратилась в сухонького пожилого босмера в рваной и грязной салатовой рубахе. Только теперь Марций заметил, что бородка у него была точь-в-точь, как у безумца с жёлтыми глазами.       — Так это…       — МОЛЧАТЬ! СИДЕТЬ! — завопил старик и ещё одним ударом посоха о землю вынудил тело Марция опуститься на стул против его воли. Он больно приложился копчиком о деревянное сидение.       — Хозяин! — подобострастно запричитал босмер и упал на колени. — Мой драгоценный хозяин, велика щедрость твоей души, спасибо, спасибо тебе, хозяин, ты вернулся ко мне!…       — Вот! Гляди, неразумный, как положено себя вести! — старик вцепился в Марция взглядом, полным злобы и ненависти, и велел своему безумному слуге, даже не взглянув на него:       — Принеси, Дервенин, особое блюдо для особо непокорного визитёра. Марш! Босмер испарился с громким хлопком и тут же возник по левую руку от Марция с таким же резким звуком. Тот вздрогнул.       «Как бы проснуться… Надо же было так накидаться, чтобы снилась подобная чертовщина! Ох, бедовая моя голова… Это ж как мне будет паршиво наутро?»       — Уж от этого-то, мил дружок, ты вряд ли откажешься, а? — сквозь зубы процедил старик, положил посох к себе на колени и упёрся локтями в подлокотники трона, соединив широко расставленные пальцы рук перед собой.       Босмер поставил перед Марцием медный поднос с пузатой крышкой и торжественно поднял её. В ту же секунду душераздирающий женский крик раздался над поляной, и Марцию стало дурно.       На подносе лежали на подложке из старого тряпья аккуратно отрезанные женские груди.       Кончик посоха коснулся стола, и яства мигом приобрели ужасающий вид: в сыре закопошились черви, причудливые плоды обратились гнильём, в эльсвейрском фондю омерзительно булькнул глаз, мухи зажужжали вокруг протухших мамонтовых хоботов и рыбных стейков, а вместо тушёных крабовых ног на серебряных тарелках заизвивались почерневшие кишки.       Марций вскочил, опрокинув стул, и попятился прочь от стола под недобрый смех хозяина, но его тут же вновь поглотила тьма.       Как только туман отступил, и появилась возможность дышать и видеть, сердце Марция пропустило несколько тревожных ударов. Он узнал «Flores Vini» — публичный дом в паре кварталов от разгромленного здания Арены. В бархатной полутьме полукруглого зала, нарушаемой лишь приглушённым тёплым светом морровиндских трёхсекторных фонарей, мимо Марция проплывали неясные, чуть расплывчатые фигуры девушек в невесомых струящихся платьях из органзы. Они вальяжно полулежали в креслах, обитых бордовой замшей, и игриво приветствовали гостя, выглядывая из-за высоких эльсвейрских пальм и валенвудских папоротников в металлических кадушках.       — Похоть толкает порой на удивительные вещи, — громыхнул голос старика в голове. Марций невольно вздрогнул в ответ на предложение одной из девушек, которая протянула ему светящийся цветок коды. Усмехнувшись при виде его дёрганой реакции, она вплела растение в собственные волосы, и голубоватый отсвет озарил её лицо.       — Но ведь ты же не… как там звали этого данмера? — издевательски гундосил голос. — Ах, точно… ведь ты же не Авос, правда же? Ты совсем другой, ты бы никогда, ни за что…!       «Не слушай его», — уговаривал себя Марций; от напряжения лицо его запылало, он ощутил биение жилки на правом виске: «Не слушай. Нужно отыскать выход. Нужно проснуться».       — Тебе нужно вернуть на место Пелагия, дурья голова! — рявкнул голос. — Ты спугнул моего гостя, вот и ищи! Даёшь ему подсказки, даёшь, а он ни в какую, ой, что ж делать-то, делать-то чего?…       «Ах вот оно что… Я спугнул гостя и теперь обязан отыскать его». В противоположной, полукрулой стене зала чётко посередине виднелся дверной проём, ведущий на второй этаж, в спальни. Впереди мелькнула знакомая белобрысая фигурка.       «Вон он! Что он тут вообще делает, чтоб его…»       — Ну не одним же вам, красавцам, срывать все цветы! — съехидничал голос. — Впрочем… неприятно это признавать, но в твоих рассуждениях есть — какое мерзкое слово! — здравое зерно. По правде говоря, нынче ты такой разумный, что аж скучно. Видишь ли, Пелагий многое ненавидел. Убийц, диких собак, нежить, чёрный хлеб… смерть, вот, тоже не жаловал. Но яростнее всего он ненавидел себя, о, как он усердствовал в этом увлекательном деле! Любо-дорого смотреть, честное слово. «Ненавидел себя… Ненавидел себя. От мятежников спасти — ещё куда ни шло, но с этим-то что поделать? Не под девицу же мне его силой подкладывать!» — мысль эта Марция даже рассмешила. Ох, и видели бы его сейчас сослуживцы! Тарр’джей вообще ещё месяц бы над ним потешался.       У самой двери наверх Марция окружили девушки в полупрозрачных одеждах. Он отступил на шаг назад, предупредительно выставив руки перед собой, но голос в голове только расхохотался, пронзив виски ноющей болью.       — Нет-нет-нет, дружочек, ты же сам пытаешься играть по правилам. Правила подобных мест тебе известны как никому другому.       Он ощутил под ногами мягкий ворс хаммерфелльского ковра, уже в который раз оглядел себя и почувствовал, как заливается краской. Безжалостный хозяин причудливого сна оставил его совершенно нагим.       «Что за бред, разве не хозяева мы сами снам своим?»       — Ой, милок, не смеши! Ну, чего стесняешься? Как позволить жёнушке командира Марона на тебе попрыгать, так ничего тебя не смущало…       Марций ничего не мог с собой поделать — прошло уже десять лет, а он по-прежнему нет-нет, да вспоминал о Вероне и никак не мог злиться на неё, хоть его и отправили воевать в северную глушь из-за связи с нею. Благодаря протекции отца изначально он поступил на службу в Пенитус Окулатус, личную императорскую охрану, но командир Марон не простил ему страсти к своей молодой супруге, которую на тот момент только-только привёл в дом вскоре после смерти первой. Он застал Верону и Марция прямо у себя дома на супружеском ложе; Верона с громкими, томными стонами скакала на любовнике и в первые несколько мгновений даже не замечала ошалевшего мужа, который стоял в дверях и постепенно наливался кровью от гнева.       Вдруг как по волшебству сладостное воспоминание возникло перед ним — у одной из девушек оказалось точь-в-точь такое же миловидное личико сердечком, ясные голубые глаза, невинная улыбка и ямочки на щеках, непослушная кудрявая прядка, вечно падающая на чистенький лоб.       — Выбери меня, — ласково проговорила она и взяла Марция за руку. Он отстранился.       — Нет, меня, — властно затребовала ещё одна блондинка, только старше, не такая загорелая и румяная, как Верона; лицо властное, гордое, а на шее — кулон с камнем глубокого синего цвета. Знак Дибеллы. Хельга!       — Нет же, миленький мой, я, я тебе подойду! — вечно растрёпанную, приглуповатую Эдри он узнал с трудом, такой она, оказывается, могла быть красивой, если приведёт себя в порядок. Только жалобный взгляд забитой попрошайки остался прежним.       Остальные лица тоже были ему знакомы — чьи-то имена он вспомнил мгновенно, чьи-то не сумел, как ни напрягал память, но мог с уверенностью сказать, что все эти женщины совершенно точно побывали с ним в постели. Лишь одно лицо, мраморно-бледное, с хищными, ястребиными чертами показалось Марцию одновременно знакомым и незнакомым, но он быстро о нём забыл.       Его бросило в жар; в паху запульсировало настойчиво, по телу прокатилась приятная дрожь; все мысли сосредоточились на Вероне. Марций никогда не признавался в этом ни единой живой душе, но порой на месте других женщин, которых ему доводилось знать, он по-прежнему представлял её.       Даже нынешней ночью, когда занимался любовью с Эдри.       Верона во второй раз взяла его потную ладонь в свои, и теперь он не отказал — послушно отправился за ней на второй этаж, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на неё сию же секунду. Разум заволок тяжёлый туман; думать стало невозможно, да и не нужно. Он весь сводился теперь к страсти, к требованию затвердевшего члена, прилипшего к животу.       Лукаво подмигнув Марцию, Верона затащила его в ближайшую спальню и бросила на кровать. Он распахнул объятия, и она с небольшого разбега прыгнула на него, целовала его лицо, ласкала его в паху мягкими, тёплыми руками, и Марцию вдруг подумалось, что не было никакого командира Марона, и никакого Скайрима, и никакого Ульфрика Буревестника. Всё это — один долгий кошмар, который наконец остался в прошлом, и они снова вместе, и всё будет хорошо.       Верона устроилась поудобнее у него на бёдрах, и Марций затрепетал, ощутив, как его член вошёл в её влажное лоно; блаженная улыбка озарила его лицо, и он прикрыл глаза, наощупь касаясь её аккуратной острой груди. Она припала губами к его шее и застонала; её горячее дыхание обожгло его кожу. Когда губы её в очередной раз коснулись его губ, он открыл глаза, чтобы налюбоваться вдоволь на её лицо…       Верона замерла, и кожа как воск стекала с её лица, обнажая ярко-красные мышцы.       — Боги!…       Марций с отвращением оттолкнул её, но перед глазами всё закружилось, завертелось — и вот, он уже стоит в дверях полностью одетый и смотрит на то, как Верона — его Верона — сидит верхом на другом мужчине и улыбается ему, целует его, ласкает его.       Лицо соперника становится переменчивым. Командир Марон глядит не на жену, а на Марция, и во взгляде его читается презрение победителя к проигравшему.       Лохматый Авос с хищным оскалом лапает груди Вероны грубыми узловатыми пальцами.       Маленький человечек с мышиным лицом осторожно, неверяще касается её лица и отчего-то вдруг угольно-чёрных волос…       «А он тут при чём?»       Туман вновь сомкнул свои удушливые челюсти, и Марция потянуло назад, во тьму, в неизвестность, дёрнуло резко, приложило спиной обо что-то твёрдое — от боли и хруста собственных позвонков он, похоже, на несколько секунд забылся.       «Можно ли потерять сознание во сне?…»       Открыв глаза, он понял, что лежит на пыльной земле, а над ним ярко алеет закатное небо, расколотое сотнями ветвей. Он поднялся, превозмогая боль в мышцах, как после целого дня тяжёлой работы, и осмотрелся — прямо перед ним высилась простая каменная арка из трёх здоровенных продолговатых глыб, которая вела всё на ту же поляну с длинным столом и железным троном.       — Да твою же мать…       Нехотя Марций поплёлся туда, разминая плечи и спину. Ему было больно идти, больно шевелить конечностями и больно думать. Его мутило как с похмелья — так оно, в общем-то, и было. Он страшно устал.       — Ну-ну, мил дружочек, что, помотало тебя? Помотало горемычного, — запричитал с озабоченным видом его мучитель, правой рукой держась за подбородок. — Что же нам с тобой делать, таким несчастным? А! Придумал!       — Пожалуйста… хватит уже… придумок.       Марций плюхнулся напротив него, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.       «Даэдра с тобой, безумец… Делай, что хочешь, только отпусти».       — Что хочешь? А что ты хочешь? И что я хочешь? Вопрос!       — Ничего… ничего не хочу. Мне нынче не до вопросов.       — Головушка разболелась? Ну, это немудрено, так кутить, чтобы с песнями, плясками, женщинами да славной дракой! Ну-ка, выпей. Давай, давай, глотай. Полегчает. Усилием воли Марций заставил себя разлепить глаза — над ним нависло тёмное от падавшей тени лицо с острозубой ухмылкой и ярко-жёлтыми глазами. Старик всунул ему в руку рюмку с подозрительной чёрной жидкостью и велел.       — Пей.       И Марций повиновался.       Желудок тут же скрутило; рот склеил горький вкус чернил, и гнили, и прогорклого масла. Не прошло и секунды, как вся эта дрянь запросилась обратно, но вместо неё Марция с тяжёлыми спазмами выворачивало густым туманом. Последним, что он увидел, была фигура старика с жуткой улыбкой и отстранённым взглядом, и поляна вновь скрылась за всепожирающей тьмой.       На сей раз она перенесла Марция в узкий длинный коридор, выстланный тёмно-бордовым ковром с тонкими золотистыми полосами по бокам. На стенах, выкрашенных в карминовый цвет, между широкими полукруглыми пилястрами красовались портреты мужчин в имперских доспехах разных эпох и женщин в причудливых туалетах. В золочёных подсвечниках, висевших по обе стороны каждой картины, горели свечи, и только в конце коридора, у закрытой белой двери со слегка облупившейся краской было темно.       Марцию почудилось, что сердце его на секунду остановилось. В горле запершило, на глаза навернулись невольные слёзы. Отцовский дом. Он не был здесь десять лет, а теперь стоял в том самом коридоре с портретами своих предков и запретной дверью. Неужели по этому месту можно было так скучать?       Марций вынул свечу из ближайшего канделябра и, не обращая внимания на горячий воск, обжигавший кожу, медленно прошёл с ней по коридору. Он осмотрел каждый портрет, провёл свободной рукой по стене — пальцы запахли свежей краской. В былые времена отец каждый год-полтора велел перекрашивать стены и особенно потолок — его коптили свечи, и Марций теперь тоже разглядел привычные грязные следы от сажи над портретами.       Наконец, он остановился у границы полутьмы, захватившей ту часть коридора, где не горели свечи — всего несколько шагов до заветной двери.       «Но ведь у меня нет ключа…»       И тут его осенило.       «Кость! Ключ ко всему — кость!»       Ну конечно! Он должен вернуть Пелагия на место.       Впервые за всё это время Марций вспомнил о тазовой кости, которую отдал ему Дервенин у Зала мёртвых — и по велению его разума кость тут же появилась у него в руке. Всем его мытарствам пришёл конец, теперь он знал это, и на душе полегчало. Ушла любая боль, он задышал полной грудью и рассмеялся легко и радостно.       «Так вот оно, твоё место…»       Другой, правой рукой он держал свечу, но теперь задул её и бросил на пол. Свет ему более без надобности — глаза его видели ясно как никогда. Крестец идеально подходил по форме — словно рука мастера бережно обработала его специально для этого момента.       — Мой умница, мой разумница Дервенин! — голос хозяина в голове звучал уже привычно и почти не мешал. — Как он ловко придумал с Залом мёртвых. В самом деле, такое разнообразие костей!       — А почему именно кость? — с усмешкой спросил Марций вслух, легко вставив кончик крестца в дверной замок.       — Очевидно, потому что из костей получаются лучшие инструменты, — услужливо пояснил хозяин. — Особенно музыкальные, конечно, но и другие тоже ничего.       — Выходит, империя должна состоять сплошь из одних музыкантов.       — Вот мы и добрались до ещё одного декрета Пелагия, мой друг!       — О музыкантах?       Замок послушно щёлкнул и дверь отворилась. Марций ожидал увидеть знакомую с детства крошечную каморку, заваленную старой мебелью, в которой ржавел сундук с изъеденными молью платьями, догнивал матрас на колченогой кровати и тоже висел портрет — большой портрет женщины невероятной красоты…       — Да нет же. О костях, — темноволосая женщина с ястребиным лицом медленно повернулась к нему, когда он застыл на пороге. — Всё тот же Пелагий постановил, что будет жив, покуда хоть одна кость его не лежит в могиле. Так что врут твои историки. Вот мы и докопались до истины.       Её голос звучал неестественно, будто одни и те же связки говорили одновременно и фальцетом безумного старика, и грудным женским голосом. Забывший себя от изумления Марций с трудом сделал шаг вперёд на негнущихся ногах и едва не споткнулся на ровном месте. При виде сошедшей с портрета красавицы он позабыл, как дышать.       «Не может этого быть! Как живая… Боги всемогущие, как живая!»       — Вы…?       — Как же похож на моего Люция… Был бы жив мой сыночек, выглядел бы как ты, — нежно проворковала женщина и раскрыла руки. Марций, повинуясь неведомому порыву, сделал ещё один шаг, но как только объятия сомкнулись, из лёгких его вышибло воздух.       — Бедный, бедный маленький Марций, — женщина осклабилась, и глаза её вспыхнули ярко-жёлтым. — Вот только сыночка-то своего я убила, он истёк кровью прямо у меня на руках. Я принесла его в жертву Матушке и тебя, тебя принесу!…       — Отпусти, ведьма! — Марций изо всех сил пытался освободиться, но мрачная красавица в чёрном балахоне обладала поистине железной хваткой. Он извивался в её душащих объятиях и леденел от страха. Сзади захлопнулась входная дверь. Чёрный туман засочился из всех щелей.       Вот и конец. Ещё немного, и он задохнётся. Глупая, какая глупая смерть!       — Ведьма? — она громко рассмеялась, широко распахнув острозубый рот. — Меня часто так называли. Не дрожи, жертвенный кролик, тебе не пришла ещё пора умирать…       Еле двигая левой рукой, Марций нашарил на поясе спасительный кинжал, схватился за рукоять («Как вовремя появился, боги, как вовремя!»), кое-как вынул его из ножен и ткнул наугад. Ярко-жёлтые глаза женщины беспомощно расширились. Тонкие губы распахнулись, изо рта хлынула гнилая чернильная кровь. Голова безвольно повисла, и Марций собрался было её оттолкнуть, но мертвячка тут же вскинулась, снова растянула губы в жуткой зубастой улыбке и вперилась в него немигающим взором.       — Прочь! Я призову тебя, когда придёт время.       С неистовым смехом она сама оттолкнула Марция — он пробил спиной дверь и пропахал хребтом несколько метров по коридору. Ему почудилось, что дверь превратилась в грубую каменную арку, но слишком быстро утонула во тьме. Заляпанный сажей потолок завертелся у него перед глазами, но тут же скрылся за дымной завесой. Иногда тьма пропускала обрывки фраз или отсветы лиц.       — Ты лучший из всех Септимов, что когда-либо сидели на троне. Ну, не считая этого Мартина, но он взял и обернулся драконом, а это неспортивно... Знаешь, я видел всё это омерзительное дельце. Отличные времена! Бабочки, кровь, лис, отрубленная голова... Ах да, и ещё сыр! Умереть можно… — рассказывал старик в шутовском камзоле маленькому человечку с мышиным лицом за дружеским чаепитием.       «Беги, солдат, беги, пока сердце не разорвётся!» — гремело поплывшее воском лицо генерала Туллия.       Откуда-то сверху послышался томный вздох Вероны.       Хищное лицо с жёлтыми кошачьими глазами вынырнуло из тьмы, нависло над Марцием и прошептало:       — …когда придёт время.       Он подскочил с громким криком и ещё несколько минут не мог осознать, что проснулся в холодном поту утром восемнадцатого числа Огня Очага в пыльном коридоре Крыла Пелагия в Синем дворце. Рядом с ним почему-то лежала оставленная накануне подле Эдри старая, изрытая сколами тазовая кость неизвестного мертвеца.