Цена и расплата

— Мин-сюн, — напряженно окликнули его. Во взгляде — то ли немая просьба, то ли укор, мол, почему сам не додумался. Хэ Сюань понимает: он хочет, чтобы друг остался. Тот, кого Ши Цинсюань знает как Мин И, нехотя оборачивается, смотрит угрюмо, но обреченно. Он всем своим видом дает понять, что оставаться не желает, но и спорить — тоже. Ши Цинсюань с облегчением выдыхает, подходит ближе, берет за руку. «Ты нужен мне», — словно написано у него на лице. Он проводит путь от запястья Мин И до плеч своей ладонью, обнимает его, вжимаясь в темные одежды, вдыхает запах убранных в строгую прическу волос. После всех тревог и потрясений последних дней непривычно взъерошенный Повелитель Ветра наконец-то кажется… спокойным. — Мин-сюн, — повторяет он, но звучит уже по-другому. Приглушенно, без осторожностей. Нежно. — Мин-сюн… Мин И в его объятиях не пытается вырваться, стоит, безразлично опустив руки. Солнечные лучи окрашивают в золотой весь небольшой сарай целиком, с соломенной подстилкой на просто сделанной кровати, соломенной крышей, стогами желтой соломы у дальней стены. — Цинсюань, — мягко, но убедительно предупреждает он. После такого «Цинсюань» обычно следует «не стоит», «отойди» или «ты совсем забыл о приличиях?!». Однако сейчас — тишина. И воспользовавшись ею, Ши Цинсюань прижимается сильнее, встает на носки, касается холодными пальцами шеи, сжимая руки. — Пожалуйста, Мин-сюн, — лопочет он, как ребенок просит позволить ему еще одну сладость, а любитель выпить — последнюю чашу вина. — Мин-сюн… Не отталкивай меня сейчас… «Мне это нужно» повисает в воздухе, «ты мне нужен» — тоже. И неожиданно для них обоих Мин И медленно приобнимает его в ответ. Он успокаивающе, убаюкивающе гладит по спине, пояснице, демонстративно не опускаясь ниже, но Ши Цинсюаню не нужно много: он весь словно тает в чужих руках, ластится как сытая кошка и впервые за вечер оставляет невесомый поцелуй под ухом Мин И. — Мин-сюн… — иногда шепчет он, как в бреду, и тот не находит в себе сил сопротивляться. Поцелуи, легкие, словно листья в танце ветра, касающиеся земли и вновь взмывающие ввысь, становятся требовательнее, Ши Цинсюань теперь атакует повсюду — вздернутый подбородок, острые скулы, бледные щеки, и наконец, губы, сомкнутые в тугую линию поначалу. Ши Цинсюаню, чудом пережившему нападение божка-пустослова, ужас от поведанного им и пленение собственным братом на небесах, сейчас нужен хороший друг. Жаль, что Мин И никогда не был ему другом. Они оба так считают, только каждый по-своему. Наверное, поэтому Мин И кажется виноватым. Ши Цинсюаню нравится думать, что он беспокоится за него. Хэ Сюаню — что его выражение лица совершенно непроницаемо. Он сделал всё, чтобы Ши Цинсюань остался здесь, у Повелительницы Дождя, под ее защитой. Там, где он не сможет ему навредить. А этот глупец сам лезет в пасть! Сам тянет руки, скользит шелковыми рукавами сквозь пальцы, делится теплом. Сам виноват. — Мин-сюн? — Ши Цинсюань заглядывает в глаза, доверительно, со смиренной мольбой, почти потирается о его бедро. Развратное божество — восторженный верующий пред ним. Хэ Сюаню нравится, когда он такой. Пусть сейчас не время и не место, они не раз ласкали друг друга в прошлом. Что изменилось? Хэ Сюань морщит лоб и пытается отшатнуться, но это сложно, когда Ши Цинсюань жаждет твоей близости. Всем существом, всем телом, духом, всем собою до последней ресницы, родинки, косточки в быстрых пальцах. Хэ Сюань сглатывает, замечает, как взгляд Ши Цинсюаня следит за его кадыком, и шлет всё к демонам в пекло Тунлу. — Гули тебя утопи, — ругается он сквозь зубы — и поддается на уговоры, награжденный за это сияющей улыбкой. Еще Цинсюань дарит ему поцелуи, он никогда не был скуп на благодетели; не обделяет вниманием кадык, облизывает губы, оглаживает грудь под запахом ханьфу, торопливо развязывает пояс. Хэ Сюань ощущает его страсть, будто аромат изысканных блюд, пока скрытых за расписной ширмой. И чувствует в ответ, как поднимается внутри досада. Как если бы он загодя наелся отбросов. Блюдо по-прежнему манит, но как посметь его съесть? — Мин-сюн, — посмеивается счастливо Ши Цинсюань, подаваясь навстречу, — я так рад… так рад, что ты… Обрывки его признаний теряются в их взаимном голоде. Они давно не были вместе так. Божок-пустослов преследовал Ши Цинсюаня повсюду, заполнив его мысли страхом, истязая нервы. Когда Мин И это надоело, он чуть ли не силой повел друга к Ши Уду, но Цинсюань запретил беспокоить брата и был так настойчив, что пришлось уступить. Упав на стог сена спиной вперед, Ши Цинсюань только заливисто хохочет, тянет на себя за рукав, крепко обхватывает коленями в зеленых нижних штанах. Нетерпеливый, радостный, зарумянившийся. Хэ Сюаню хочется взвыть. — Цинсюань, — он прерывает отчаянные попытки стянуть с себя одежды. — Сегодня моя очередь бездельничать. Он всегда говорит одни только колкости, но Ши Цинсюань почему-то проглатывает их с улыбкой. Было бы странно, если бы суровый Мин И сказал «пожалуйста». Если бы он умолял взять его, если бы просто лег под Ши Цинсюаня, раскинув ноги. Но это неважно, потому что Ши Цинсюань всегда знает, что именно он хочет сказать. А потому его роняют в колючее пахучее сено, по-хозяйски устраиваясь сверху, и запястья сжимают почти до боли. Хочется вырваться, показать, кто тут сильнее, кто и бог, и бедствие, но Хэ Сюань сдерживается без труда. Раньше он старался не думать об этом. Что будет, если Ши Цинсюань так ничего и не поймет? Если станет вести себя по-прежнему, захочет близости? Похоже, это. Его так бережно высвобождают из брони тканей, словно он какая-то драгоценность, словно он достоин этого, что Хэ Сюань не выдерживает, грубо хватает Ши Цинсюаня за бедра, прижимает к себе, царапает нежную кожу бога и ловит довольный вздох прямо в губы. Они оба знают правила этой игры, а Ши Цинсюань всегда был хорошим мальчиком, вел себя как подобает, слушался старших и благоволил младшим — вероятно, поэтому он всегда исполняет просьбы, даже когда может диктовать правила сам. С покрасневших губ Ши Цинсюаня срывается сдавленный стон, когда Хэ Сюань сжимает его внутри себя. Напоминание о том, кто на самом дергает за ниточки. Оно делает Хэ Сюаню больно, но не физически — физически ему так хорошо, что слезы вот-вот могут политься из глаз. Зато Ши Цинсюань от такого в восторге. Он ускоряет движения, вздыхает, благодарно прикусывает чувствительную кожу на ключицах, сглатывает часто и смотрит горящими глазами. — Мин-сюн, Мин-сюн! — шепчет он почти жалобно. — Я тебя… Хэ Сюань заранее знает, что он хочет сказать. Что всегда выдают другие его слова, когда он достигает пика. Но сегодня он не желает услышать продолжение. Поэтому привстает, припадая к приоткрытому рту, и поглощает конец фразы, как надоедливого речного гуля. Или как вкусные юэбины, которыми его угощал Цинсюань. Они ели вдвоем на причале какого-то городка смертных, Повелитель Ветра рассказывал смешную историю про храм неподалеку, Повелитель Земли слушал и наблюдал, как небо покидают тучи. Так всегда случалось, когда Ши Цинсюань ступал на землю, и Хэ Сюань не знал точно, специально ли он так делал или это получалось у него естественно, как дыхание, изящные движения, раздражающие идеи. Как, например, «Давай поедим сладостей, я угощаю!». Или «Как насчет вместе вывести этого хмыря на чистую воду? Но если я окажусь прав, угощаешь ты!». Или «Я буду ублажать тебя всю ночь, а утром поменяемся местами, идет? Хочу увидеть тебя таким под светом зари». Ши Цинсюаню бы отшатнуться, остановиться, но он вцепляется в Хэ Сюаня, углубляя поцелуй, вбивается безжалостно. Всегда таким был. Хэ Сюань поглаживает его по волосам, волнами покрывающими обоих, и целует в макушку. Эти понимающие целомудренные жесты не кажутся лишними, пусть даже в этот же самый момент он не позволяет ему отстраниться, принимая в себя небесную благодать. Если бы легенды не врали, его сожгло бы изнутри. Но истории, которые рассказывают небожители, редко бывают правдивы. Хотя бы едкая ухмылка появляется на лице, когда Ши Цинсюань без сил падает сверху. Разомлевший, счастливый, растрепанный. Хэ Сюань старательно добавляет своим фальшивым щекам красок. Немного, чтобы просто обозначить энтузиазм. Притвориться живым и настоящим. Не быть собой хотя бы на один удар сердца. Быстрого, как суетливая пташка, обезумевши бьющегося сейчас в грудную клетку Ши Цинсюаня. Ши Цинсюань поднял затуманенный негой взгляд, принялся что-то страстно щебетать, пока не заметил одну досадную деталь и не замер, пораженный догадкой. — Прости… — шепчет он теперь неповоротливым языком. Встает, смущенно, даже стыдливо отводя глаза, и бездна внутри Хэ Сюаня сжимается до размеров ладони, которую Цинсюань попытался высвободить из его хватки. Ши Цинсюань бросает попытки, но садится подальше, будто брезгуя касаться, и отворачивается, будто не желая смотреть. — Прости, — повторяет он, — я не думал… Я не хотел… Заметил всё-таки. С первого взгляда он казался невнимательным, но на самом деле подмечал столько разных деталей. Какие украшения в пушистых волосах вызывают у Хэ Сюаня снисходительный «хмм», какие — раздраженное «пфф». Какие кусочки с большого блюда он первым кладет в рот. Какие шутки нравятся ему больше прочих. Но может, и ладно? Может, так даже лучше? Пусть отворачивается, пусть отвергает. Давно пора. Это правильно. — Постой, — произнесли его губы, а пальцы сжали дрожающую ладонь крепче. Хэ Сюань ненавидел себя за эту слабость. Опять он отвергает подарки судьбы, только при жизни их у него отбирали, а теперь он отдает добровольно. Одному и тому же человеку, вернее, богу. Неверяще уставившемуся на него большими глазами. Ши Цинсюань понял правильно, хоть и ошибся в причинах: нефритовый жезл был мягким и вялым, но на полураспахнутых одеждах Хэ Сюаня не осталось ни капли. Он не просто не достиг вершины блаженства под атаками Ши Цинсюаня — он и не возбуждался вовсе. А Ши Цинсюань даже не понял этого. И решил, что его просто… не захотели. А может, что оказался ужасным насильником. По нему никогда нельзя было понять, драматизирует он всерьез или в шутку. Даже когда ситуации требовали конкретного ответа. Тут и под землю со стыда провалиться немудрено. Но из них двоих так умел только Мин И, и тот делал это лишь при крайней необходимости, вечно забывая где-нибудь свой ценный артефакт. На лице Ши Цинсюаня написано прямым текстом: «Я унижен и ничтожен, пожалуйста, оставь меня здесь, Мин-сюн, доживать свой век в самоистязаниях и молитве». Но он тут не причем. Все дело в нём, в Ши Уду. Когда они близки, Хэ Сюань старается не называть врага «его братом». Если всё пройдет по плану, Ши Цинсюань не узнает. Этого он желает больше слияния тел. Ши Цинсюань должен понимать лишь, что такое его брат и что он получил по заслугам. Остальное — не его рок. Захочет он жить на земле как смертный или вознесется опять — Хэ Сюань надеялся, что уже не узнает об этом. Ведь души, чьи посмертные стремления исполнились, могут развеяться или продолжить свой путь. Он мечтал о мести и жил ею все эти столетия. Наверняка вместе с жизнью Ши Уду оборвется и его посмертие — и пусть, и славно. Хэ Сюань устал быть мстительным духом. Особенно сильно эту усталость он чувствует рядом с Ши Цинсюанем. Как будто груз, мешающий двигаться. Как парчовые ткани в ледяной воде. Если всё пройдет по плану, его месть свершится в ближайшие дни. Тот, которого так обожает Ши Цинсюань, падет от его руки. Хэ Сюань собирался убить его голыми руками, не сжирать и не использовать духовную силу, как… человек. А Ши Цинсюань хочет секса с ним. С тем, кто представляет перед сном, как отрывает его брату голову. Ши Цинсюань стонет не его имя, желая не его тело. Настоящий Хэ Сюань ему бы не приглянулся. Хуа Чэн, псина наземная, клялся, что от него пахнет тухлой рыбой и тиной. Хуа Чэн вернулся не из мести, а из… из-за других чувств. Его демонический облик сохранял человечность как мог. Хэ Сюаню и такой роскоши не досталось. Ши Уду даже в этом подгадил. Но у Ши Цинсюаня задрожала нижняя губа, он снова начал извиняться, вцепившись в запястье Хэ Сюаня, будто прося о прощении. О милосердии. Это его-то. Он ведь не знает, почему его окликнули. Может, чтобы ударить побольнее? Стиснув зубы, принадлежащие Мин И (не свои собственные клыки, конечно), Хэ Сюань кладет чужую руку в своей на промежность, глядит на распахнутые губы, на алеющий укус на шее в местечке, там, где по течению крови по венам можно заметить, как бьется сердце. Кончает за несколько движений, нелепо, как мальчик, так и не заставив член затвердеть. Выдыхает приглушенно, слушает, как колотится фальшивый пульс в ушах, принадлежащих Мин И. Но хоть и не по-настоящему, однако это его пульс. Ши Цинсюань кусает губы, подается вперед, уже не отстраняясь. Вина, которая плескалась в глазах черными водами, сменяется глупым обожанием. Он всегда так смотрит, когда доводит Хэ Сюаня до пика. И почему именно это ему так важно? «Но ведь это моя заслуга», — признался он однажды, когда Хэ Сюань всё же рискнул спросить и нарваться на очередной вздор. — «Это значит, что я достаточно хорош для тебя. Я не люблю быть… нахлебником, понимаешь, Мин-сюн?». И ему пришлось рассказать, что сделал Ши Уду… с ним, с семьей Хэ Сюаня, с ними обоими. Хэ Сюань тянется к нему, и тот покорно подставляет ухо под поцелуй. Звонкий, неприятный. Он высмеивает такие, но сейчас молчит. Всё ещё смущен? — Я боялся, Мин-сюн… что ты… просто терпишь меня теперь. Это «теперь» убийственно. Оно почти так же неприятно, как вышибать мозги из мудака, продавшего в рабство твою невесту. Хочется смыть его с себя и сожрать собственные внутренности. Впрочем, это не «убийственно». Умирать от истощения — пожалуй. Но слово ужасное. Заставляет Хэ Сюаня думать об убийствах и голоде. Глядя в эти (святотатство!) глаза. — Я хочу тебя не меньше, — что ж, если нужно это сказать, то он скажет, — просто… Что тут добавить? «Просто…» Просто мы не встретились, когда были смертными. И не можем жить спокойно, когда перестали ими быть. — Мин-сюн, — серьезно и проникновенно произносит Ши Цинсюань, легонько касаясь его лба своим, — знаю, ты этого не любишь, но я хочу… — Не смей, — Хэ Сюань перебивает его почти угрожающе. Он на столькое пошел, чтобы эти слова не прозвучали, неужели зря? — Я должен, — упорно возражает Повелитель Ветра, и пряди вокруг его лица колышет невидимый воздушный дух. — Должен сказать это, понимаешь? Ох, и кого я спрашиваю? Ты не поймешь, но я… Неизвестно, сколько мне отмерил божок-пустослов, и я хочу, чтобы ты знал, — он закончил тираду с каким-то жадным отчаянием в голосе и глазах. «Проклятые гуи», — проносится в голове у Хэ Сюаня. Вот и всё. Он пропал. И пока Ши Цинсюань, зажмурившись, собирался с духом, он наудачу резко выдает: — В последний раз советую тебе заткнуться. — Ладонь в его руке вновь дернулась, но он не позволил ее отнять. Не сейчас, пусть сначала дослушает. — Божок-пустослов тебя отпустил, значит, ты ему больше не нужен, верно? — Он схватил Ши Цинсюаня за подбородок и повернул к себе, вглядываясь в блестящее от свежего пота лицо, чтобы убедиться, что сказанное им поняли. Сияющая богиня, появившаяся из морской пены и одетая в бриз… Образ, который для Повелительницы Ветра придумали жители побережья, всегда нравился Хэ Сюаню больше прочих. Наконец Ши Цинсюань нервно, будто боясь поверить в эти слова и оказаться обманутым, кивнул. — Верно, — подытоживает Хэ Сюань скупой и точной речью Мин И. Но Мин И еще смущался, словно подросток, перепутавший двери и попавший в женские бани… Хэ Сюань отпустил ладонь Ши Цинсюаня, кашлянул и посмотрел на свое плечо. Это реалистичный способ опустить глаза, не потеряв собеседника из виду. — Значит, скажешь всё, что хотел, когда это закончится. Ускользнувшая из грубых пальцев рука, не успев насладиться свободой, смяла ткань его штанов. Ши Цинсюань уставился на него, и в его взгляде было всё, чего мог пожелать небожитель или смертный. Всё, до чего демону не было никакого дела. — Мин-сюн… — растроганно повторяет он вновь, рассеянно поглаживая его бедро. «Я здесь», — говорили его прикосновения, — «я рядом с тобой». Он умел высказывать всё что хотел, просто назвав одно лишь имя. А говорили, Повелительница Ветра не так могущественна, как Повелитель Вод. Хэ Сюань не был с этим согласен. Они прощались в спешке, услышав вызовы по духовной сети. *** Хэ Сюань, хищно схватив за подбородок, приподнял лицо бога, застывшего перед ним на коленях, чтобы встретиться взглядами. Жест, как обычно, был стремительным, но движения нежные, тягучие, словно воды. Только теперь бледные пальцы были увенчаны черными длинными ногтями. — Я хочу умереть. Убей меня. Взгляд этот ничего не выражал. Как будто смотрел сквозь демона, лишившего жизни старшего брата. Оказавшегося лучшим другом. Оказавшегося… — Размечтался, — возразил он, зачем-то впиваясь этими ногтями в сияющую от слез и соплей кожу. «Что же ты молчишь?» — думал он с какой-то неутолимой мстительностью. — «Теперь-то не хочешь ничего мне сказать?» Но Ши Цинсюань молчал. Если откровенно, ему не место здесь. Не такого Хэ Сюань хотел. И уж точно он не собирался давать Ши Уду какой-то там выбор. Но почему-то — дал. И теперь остался один на один с обессиленным, неспособным сопротивляться Ши Цинсюанем… Дикие, безумные вещи приходили на ум, одна хуже другой. Он мог бы заставить его делать такое… Но какой в этом смысл? Ши Цинсюань бездумно вцепился в его рукав, сминая узор из черных расшитых волн. Он оценил бы этот наряд Хозяина Черных вод — в других обстоятельствах. Не будь головы его брата в его руке. И без лужи крови у самых ног. Демоны тебя поимей, подумал Хэ Сюань, Сжатием Тысячи Ли открывая проход, ведущий куда-нибудь подальше от Черных вод. Бросил туда Ши Цинсюаня, слабого, неспособного его воспротивиться, захлопнул за ним дверь. И с тоской понял: ему не рассыпаться в прах, не найти покоя. Снова он проиграл.