Может будет хоть день, может будет хоть час, когда нам повезёт?

– Блять... – Фёдор просыпается от неясного жужжания, но такого громкого, что хотелось на стены залезть. Обувая старые тапки, Достоевский пытается с кровати заглянуть в окно – слава богу, стройка не прямо под общагой. Где то далеко, наверное, что то ремонтируют или строят, хотя, как строят: приходят, выкапывают яму, да такую, что не пройти не проехать, пьют чай, курят и уходят, оставляя раскопанное на месяца два как минимум. Одев своё единственное и любимое пальто, Фёдор выходит с комнаты, чтоб посмотреть на стройку с другого окна. И правда, вновь яму копают, с-с-суки. Лучше бы уже новый дом строили. Хотя, какой там дом... Во первых – финансы, во вторых – место. Меж двориков, где только бомжи валяются, ничего не построишь, а бабки из хрущёвок этих строителей в суп спустят. Они уже старенькие, голова болит лишь от чьего то вдоха – только от мурчания кота не болит. Кстати говоря, коту стройка тоже мешает! Достоевский решает пойти на улицу, что для него несвойственно и очень странно. Комната Феди уже пропиталась запахом сигарет, стало ужасно душно, а окно открыть – не откроешь, слишком холодно. Книги наскучили, что тоже слишком подозрительно, а телефон стоит на зарядке. Надо бы интернет оплатить, а то ловить интернет Дадзая, который он раздает для Коли, Фёдор уже задолбался. Хочется жить нормальной, комфортной жизнью: комфортная, может, она и комфортная, но насчёт того, что нормальная, сам Достоевский очень сильно сомневается. Зайдя за угол, Федя видит парня с цветами и в костюме, который стоял возле некого "ресторана", как его называли живущие в общаге. На самом деле это и правда ресторан, но никто почти туда не ходил и вообще не знал о его существовании. А всё потому, что он имел очень странный график, который был никому неизвестен, да и находился в максимально уёбищном месте. Но люди то заходили. – Чёрт... – бьёт себя по лбу юноша с цветами. – Мне сказали, что он открыт... – Он пятый год закрыт, – сказал Фёдор, не оборачиваясь. Наверное, он работал только с самого раннего утра, или в обед, с целью накормить студентов, но Достоевский не стал рассказывать всё в подробностях. "Лучше бы какой то городской ресторан выбрал, а не подзалупный, меж дворами. Да это и не ресторан толком!" Глянув на стеклянное окошко "ресторана", через который видно банку с почти до конца завявшим цветочком и стаканом с под напитка на окне, Фёдор направляется в магазин, чтоб купить что то поесть. В нормальный магазин, не в тот, где поят подростков. За окном идёт стройка, работает кран И закрыт пятый год за углом ресторан, На столе стоит банка, а в банке тюльпан, А на окне стакан... Фёдор всё же перезвонил Коле, ведь не фанат мучить людей. Гоголь так тянется к нему... Голос Коли хриплый и, скорее всего, больной, но и по прежнему громкий и противный. Гоголь как всегда весёлый, и думает, что Фёдор не помнит его вчерашнего вида. Достоевскому хотелось бы полюбить этого человека, но что то отталкивает... Наверное, Федя боится. Он берет с полки холодильника масло, с корзинки хлеб, пачку чая, сахар и молоко, и идёт к кассе. Чтоб казаться загадочным, Фёдор, вздохнув, ответил Коле "Я подумаю" и скинул трубку, чтобы бедный парень вновь нервничал, и пошёл на кассу, где его вновь будут жечь чужие взгляды. Жизнь повторяется, изо дня в день, из года в год: если так и продолжать, она пройдет, промелькнув мимо тебя! Феде знакомо то же масло, тот же хлеб, тот же чай – ничего не меняется. Много раздумывая о жизни, он принял решение, что мы живём и в самом деле просто так. Но умирать не хочется: на самом пороге смерти хочется всего, сейчас и сразу же, а когда вновь поживёшь немного, и снова придёт жажда смерти... Чувства скачут то вверх, то вниз, будто ребенок на родительской кровати. Ещё тогда, когда Фёдор пришёл с магазина, не стал класть масло в холодильник, чтоб потом легче было мазать на хлеб. То электричество, то чайник подводит Достоевского уже не первый год, и работает по очереди с настольной лампой: один день она светит, другой день кипятится чайник. Сегодня, наверное, Фёдору не повезло совсем – не работает ни чайник, ни лампочка. Лишь то, что может считаться "люстрой" – лампа на верёвке, – сильно мигает и иногда выключается вовсе, что приходиться выключать и включать свет заново. Общага находится где то среди хрущёвок, и не отличается от других домов – радостно то, что под окном нету дороги, днём никто не орёт и в двери никто не стучит со словами "А вы верите в Бога?" Лишь вечером любят попить и покурить 15-16ти летние, поиграть в карты и просто поделиться своим времяпровождением, что якобы называется "жизнью". Из таких раньше был Коля, который живёт недалеко от общаги: мамка выселила, за то, что ночью бухать ходит, курит безостановочно и не ночует дома. Гоголь – человек более глубокий, чем Федя думал сначала. Не все клоуны счастливы, можно даже сказать, что вообще никто из них. Таких пареньков как Коля, кстати говоря, постоянно в ментуру таскали: заканчивалось всё тем, что какой то там знакомый из милиции их отпускал, и шли бухать дальше. И так было всегда, всю жизнь. Наверное, таким же, как Коля и Федя просто не повезло родиться не в Америке, или в Англии... Совок поломал все 15 государств пополам, и теперь ты, в независимости от страны, везде "русский", а если "русский" – значит алкоголик и наркоман. В таких странах "жизнь" чуть другая. Совсем чуть-чуть. – Салям, – открыв дверь, Федя сразу же увидел зевяющего Колю. – Что тебе вновь надо? – спросил Достоевский злобно. – Да ну не агресуй, чё я те сделал уже? – не дожидаясь разрешения, Гоголь проходит в комнату, кидая рюкзак на пол, возле дивана. – Голова болит, а тут ещё ты блять, со своим бу-бу-бу. – Так ну нахуй пришел тогда?! – не выдержал Федя и недовольно крикнул на Колю. – Поменьше бухать надо, Коленька!! Придёт и начнёт выёбываться... Почему бы тебе не пойти к прекрасным первокурсницам?! К любимым и радостным... – Ха... – Коля облизал губы. – Сначала пиздишь, как любишь меня, а потом бухаешь, и эти трутся об тебя! – Фёдор ударил кулаком по столешнице, что якобы считалась кухней. – ... Шлюхи, блять!!! – Когда же ты перестанешь меня так ненавидеть... – уже совсем невесело Гоголь задал риторический вопрос. – Когда ты перестанешь бухать по ночам в порциях, как пьёт пятидесятилетний дед, блять, и перестанешь ныть о неразделённой любви. – Ты меня ревнуешь, что ли...? – чуть ли не плача, но с долей надежды в голосе спросил Коля. – Сначала ты говоришь, как ненавидишь меня, какой я конченный и ёбнутый, а потом отчитываешь меня за что то...? – глаза Коли покраснели, а в слезах отражался тусклый свет настольной лампы, которая светила где то в конце комнатки. Достоевский строго смотрит в пол и явно чувствует себя виноватым, слыша тихие всхлипывания Коли. Фёдор не может себе признаться, что любит этого человека. Несмотря на ненависть, как бы это странно не звучало... – У тебя ковёр на стенке висит...? – всё ещё со слезами на глазах, но улыбаясь, спросил Гоголь. – Прости, Коль... – отвечает Федя. – Прости, прости пожалуйста, мне... Мне просто некому выговориться, у меня есть только ты, прошу, прости меня... – Фёдор встал на колени перед Колей и склонился к его рукам, целуя их. Якобы целуя: сам то Федя знает, как это по-долбоебски выглядит после всего того, что он натворил. – Всё нормально. Я буду стараться бросить, – кивнул Гоголь. – И с наркотой тоже закончишь. – Обижаешь. Четыре месяца назад завязал, как только барыга сдох. – Сдох...? – Да, а ты не знал? Половина парней с района и девчонки на длинных каблуках ахуевали ещё месяц после этого. Там какая то ебанина произошла. Короче... Фёдору было интересно узнать, что происходило в жизни Коли, но не через него самого. В Гоголе то он не сильно заинтересован, а вот историй про нариков-с-падика Достоевский наслыхался дохуя с того момента, как в общагу переехал. Надо начинать ходить на пары, или на улице гулять, а то Федя совсем жизни не знает. Чтобы дойти до конца, так сказать, нужно всё попробовать, и пускай этот тоннель будет залит кровью и завален трупами – на финише ждёт свет. – Чё тут у тебя по телику крутят? – спросил Коля, передавая Феде чашку с чаем. – А я разве знаю? Поклацай, должно "Следствие вели" идти. Может новости, или шоу какое то, – Фёдор поставил чашку на заранее перетянутый столик, чтоб удобнее было смотреть телик и есть. – Обогреватель включить? – Давай, – пожал плечами Коля. – ... Ты чем занимаешься? – Достоевский повернул голову в сторону Гоголя. – Бутерброд с маслом делаю, – только Коля держал хлеб лишь на подушечках пальцев, и, казалось, он сейчас упадёт на пол, но Гоголь не сдавался. – Чтоб на пальцы не маза... Блять! – Что? – Упал. Пиздец. Ещё и маслом вниз, бля-я-ять... – Ну и молодец. И так идут за годом в год, так и жизнь пройдет, И сотый раз маслом вниз упадет бутерброд... – Постоянно, постоянно блять, когда хочу бутерброд с маслом сделать – падает! Да пошли все! – психует Коля. – Да не нервничай ты так, – Федя сел рядом с Гоголем. – Включай. Надеюсь, не с самого конца... Коля нажимает на кнопку, а слышно лишь слова: "В общем, это уже совсем другая история..." Достоевский вздыхает и закатывает глаза, а Коля чуточку улыбается, и напевает отчаянно, вместе с Федей: – «... Ну может будет хоть день, может будет хоть час Когда нам повезёт?»