***
Бледная ладонь неуверенно вычерчивает штрихи лестницы во тьме, разбавленной тусклым огоньком свечи; глаза сверкают влажным блеском, предвкушая ужас; мои губы нервно шелестят в троекратном приглашении. — Пиковая дама, приди и подари мне вечную любовь! — молвлю я в последний раз, и, кажется, стук сердца заглушает мой срывающийся голос. Где-то в горле скребет страх, руки дрожат, роняя бордовую помаду на холодный пол. Я вижу лишь собственное бескровное лицо, на котором проступает тревога: челюсти крепко сжаты, под синью глаз залегли тени… Что за чертовщина?! Один глаз приобрел черный оттенок. Я пристально всматриваюсь в отражение и в следующий миг вскрикиваю, ибо вижу уже не себя. Эти пугающие, гипнотизирующие черные глаза, что напоминают два озерца в безлунную ночь — кажется, зрачки сливаются с чернотой радужной оболочки; тонкие губы в субстанции стекающей крови; паутина фиолетовых вен на обнаженной груди, полускрытой за занавесью кудрей цвета воронова крыла — на голову нанизана диадема, напоминающая многочисленные острия кинжалов со вставками из рубина… Я парализованно застываю на месте, смотря в эти нечеловеческие очи, в них такая пустота, — быть может, такая же пустота царила в моей душе до этого мгновения, сейчас же меня переполняет симбиоз ужаса и странного очарования. Дама за той стороной стекла медленно поднимает руку и я вижу кровь, бегущую вдоль острых ногтей. Крик срывается с губ, я неожиданно для себя молниеносно ударяю по зеркальной поверхности, и образ сумрачной госпожи исчезает — сквозь сетку треснутого стекла я замечаю лишь серый туман, что обволакивает тонкий силуэт истины. Она существует — этот факт одновременно и страшит, и дарит чувство облегчения. Я знаю, она не причинит мне вреда, ведь трещины на стекле знаменуют спасение, однако мое внимание тотчас привлекают капли крови, впитывающиеся в прорези, как живительный сок в беззубые рты старцев. Кусочки битого стекла впиваются в рану на тыльной стороне руки, алая субстанция змеей соскальзывает на пол и орошает босые ступни. Пульсирующая боль заставляет меня зашипеть. Так странно, на режущее ощущение в руке я обращаю внимание лишь сейчас. Вновь бросаю взор на окровавленную паутину стекла и наблюдаю все тот же туман, что не желает рассеиваться — похоже, он лишь нарастает и ползет все ближе. Чувствую неприятный холодок, ласкающий тело в глумливой нежности — то ли вечерний ветер, проникающий сквозь щели дома, то ли нечто иное, более зловещее. Свеча гаснет, словно чье-то прерывистое дыхание умерщвляет единственный зачаток света, погружая мою безвольность во тьму. И разум тоже обволакивает незримая вуаль мрака; я будто плыву на месте, глаза закатываются, в голове вьются несвязные мысли до тех пор, пока в сознании не остается ни единой.***
Сквозь пелену сна до слуха доносится скрежет — будто кто-то скребет по стенам, пытаясь отодрать и без того старые обои. Я через силу открываю глаза. О боже! Рядом со мной по стене ползет огромный паук в человеческий рост, его черное жирное тело с алыми вкраплениями напоминает мяч, острые лапы скоблят стены, создавая отвратительный, как из ада, звук и длинные полосы на стене. Ужас проходит вдоль всего тела, терзает ребра, завывает в чреве, подобно такому же мерзкому монстру, которого я вынуждена созерцать наяву. До боли впиваюсь пальцами в шелковые простыни, вжимаюсь в постель, чувствуя жар собственного тела и стараясь не дышать. Однако глаза, увы, закрыть не в силах; немигающим взглядом смотрю на порождение Фобоса. Если бы страх был наделен плотью, то определенно паучьей. Я с детства не могу выносить общества паукообразных, их присутствие вызывает во мне цунами отвращения и паники. И сейчас надо мной воплощение кошмара, которое медленно ползет выше, поднимая на потолок свое грузное тело, что дается ему с трудом. В следующий миг вижу перед собой пару черных точек — глаз и понимаю, его морда еще одиознее, чем туловище. «Милая, милая!» — слышу я глухой, замогильный голос, доносящийся из полуоткрытой пасти существа, а после эхом отдающийся в моем воспаленном сознании. Это женский голос, он бы мог принадлежать дряхлой старухе, готовой испустить дух, и своим тембром он имитирует скрежет, режущий слух минуту назад. «Милая, я подарю тебе вечную любовь!» — разрывает мозг, впиваясь в него словами, как лапами. Неужели такие разительные метаморфозы затронули Пиковую даму? А являлась ли она вообще, или все происходящее подле зеркала мне привиделось? В памяти отчетливо всплывают ее черные волосы, спадающие на полные бутоны грудей, хрупкие окровавленные кисти рук… Она была так пугающе–прекрасна, а монстр надо мной — олицетворение уродства и вселяет лишь ужас без намека на очарование. И только темные бездны глаз присущи и пауку, и даме — они служат единственным связующим звеном. Я вспоминаю про такой вид пауков, как «черная вдова» — без всяких сомнений, нежданная гостья моего кошмара приходится таковой. Её лапы простираются над туловищем, отскабливая серо–белую краску с потолка, частицы которой опадают мне на лицо. Глаза, выражающие лишь пустоту, становятся все ближе и ближе… Паучиха спускается на толстой нити паутины и нависает надо мной, едва ли не касаясь дрожащего от первородного ужаса и отчаяния тела. Сейчас я жажду быть поглощенной кроватью: вот бы она ожила и проглотила меня изголодавшейся пастью, забирая с собой и галлюцинации, и ночные кошмары, и воспоминания о Пиковой даме… Будь она проклята! Если я выберусь из паутины этого ужаса, сожгу эту судьбоносную карту к черту! И не надо мне никакой любви — ни вечной, ни временной. Проживу остаток жизни в покое и огромные пауки перестанут забираться на стены моей комнаты и моего здравого смысла. Дыхание учащается и с истерическими всхлипами вырывается наружу, а черная вдова жадно глотает мою боль своей омерзительной пастью. Чернота ее тела резко опускается на хрупкость моей плоти, скрытой за алой простынью, заменяющей одеяло, и я широко распахиваю рот и глаза, стараясь поймать малейший глоток кислорода. Животный рык эхом проносится вдоль помещения и мое лицо окатывают теплой жидкостью, теперь я не могу видеть, ибо вязкая субстанция тяжелит веки. По запаху понимаю, что это кровь. Черную вдову стошнило кровью прямо на меня? Какая мерзость! Бьюсь под ней, как жертва, придавленная хищником. Её тело такое необъятное из-за наполнения чужой крови в чреве? Интересно, она уменьшилась сейчас? Тело пронзает острая боль, словно тысячи кинжалов вонзаются в органы. Я сдавленно кричу в потолок и теряю сознание под хруст собственных костей.***
Пробуждаюсь от ломоты во всем теле. Глаза слепят лучи солнца, прорывающиеся сквозь белоснежные занавеси штор. В голове мгновенно пробегают образы черной вдовы и Пиковой дамы. — Ну и сон, жуть, — подавленно бросаю я и потираю веки, пытаясь прийти в себя. Часы отстукивают полдень. Сколько же я проспала? Совершенно не помню, как отправилась ко сну и когда это было… Сколько дней я пребываю в полубреду? Оглядываю пространство и пораженно замираю. Мир застывает. Петухи перестают кукарекать за окном, часы мирно отстукивать ритм, а я дышать… На стене и потолке простираются длинные полосы, обои содраны, на них висят прозрачно–белые нити паутины. Надрывисто хохочу в пустоту, мой смех напоминает кашель туберкулезника — только кровью служит слюна. Слезы текут вдоль щек и каплями горечи оседают на простыне, на которой недавно исторгала кровавые и непереваренные сгустки чьей-то былой жизни черная вдова. Морщась от накатившего отвращения, хватаю ткань, с ненавистью сминаю и отбрасываю в сторону. Исступленно сотрясаясь всем телом, иду в коридор по направлению к зеркалу и вижу трещины на стекле, напитанные запекшейся кровью, свечу и застывший воск, сосульками свисающий с тумбы. Приближаюсь к немой глади и заново знакомлюсь со своими чертами: тусклый блеск глаз, болезненные прорези скул (какие острые были у Пиковой дамы…), бледные губы, дрожащие в приступе истерии, рыжие спутанные волосы, в которых белеет… Черт! В моих волосах застряла паутина. В брезгливой боязни отрываю ее вместе с огненными волосками, игнорируя боль. Едва ли не теряю равновесие, поскальзываясь от какой-то влаги под ступнями. Направляю заплаканный взор на пол и поверженно отшатываюсь: на полу застыла проклятая карта пик в луже неизвестной черной субстанции… Несмело опускаюсь на колени и настороженно прикасаюсь к ней, а жидкость, словно реагируя на давление, самовольным созданием змеится вдоль моей ослабшей ладони и ныряет в свежую рану, способствуя жгучей боли — меня будто клеймят каленым железом. Я вскрикиваю, отбрасываю карту и отползаю к стене под внезапно усилившееся тиканье часов: каминные часы на тумбе неестественно вибрируют и стрелка, остановившаяся на двенадцати дня, подрагивает на месте — затем, чтоб тотчас обогнуть циферблат и остановиться на том же месте, погружая дом во тьму. Зачарованно перевожу взгляд в сторону комнаты и замечаю плывущую вдоль беззвездного неба луну. Что за чертовщина? «Милая!» — заглушает водоворот мыслей знакомый голос — сначала в действительности, а после вновь в голове, как устрашающее эхо. Ломая ногти о пол и стискивая зубы, все же смотрю в зеркальный портал. Её образ компануется по частицам: вот из тумана выплывают окровавленные губы и шепчут это обманчиво–ласковое слово —«милая»; вот на мне останавливается безжизненная мгла глаз; вот волны волос ударяются о брег фарфоровой груди… Пиковая дама заставляет смаковать ее появление, гипнотизируя, соблазняя и пугая одновременно, смакуя уже мой страх и невольное ожидание темного визита. Однако она так и не появляется во всей своей инфернальной красе: густой туман обволакивает ее смертельную тайну и оставляет меня в столь долгожданном одиночестве, которое отчего-то ныне сходит за муку. Я стону от мигрени и отчаяния, хватаясь за голову в попытке осмыслить происходящее, но тому препятствует скрежет. Резко вскакиваю на ноги и захожу в комнату. Мое внимание привлекает отворенная створка окна, в которую тут же втискиваются бледные кисти рук, запятнанные кровью; букет пальцев с острыми когтями хищной птицы скребет стекло, оставляя алые дорожки на поверхности. Нет! Все же уйди! Закрываю глаза и пытаюсь вспомнить слова молитвы: — Отче наш… — начинаю, но обращение к Богу заглушает замогильный голос: — Истинную любовь не изгнать молитвой, — уже только извне. Я боязливо открываю глаза и сталкиваюсь взглядом с ней… В свете луны ее обнаженная плоть сверкает фосфорным огнем, сеточка вен напоминает переплетение сонма змей во всеобщем любовном союзе, губы с кровожадно стекающей кровью безумно ползут вверх, образуя хищный оскал и обнажая белизну острых зубов. И эти черные глаза… В них больше не зияет пустота — в них искры нездорового желания, подобно тем искрам рубина на диадеме темнокудрой головы. Я хочу прикоснуться к ней, ощутить ее естество, ведь если она живая, значит и я еще не умерла. Пиковая дама неожиданно оказывается в дюйме от меня, и я вскрикиваю от неожиданности, чередующейся с восторгом. Она пахнет розами и дождем, и я готова вдыхать этот аромат вечность. Она одного роста со мной и это отсутствие разницы позволяет нам жадно пить взгляды друг друга, насыщаясь страстью, поблескивающую во возгорающихся искрах угля и первых звездах на вечернем небосводе. Дама нежно дотрагивается до моей груди, и я чувствую приятный холодок ее кожи, а она — учащенный ритм сердца, ползет выше и властно обхватывает шею, приближая к себе. Вожделенно постанываю в её приоткрытый рот, ощущая ледяное дыхание — так мог бы дышать только-только оживший труп, но мне не страшно, все чувства затмила первобытная жажда осязания. Тьма в женском воплощении накрывает мой рот своими влажными губами, этот поцелуй больше похож на укус, однако эта хищная дикость возбуждает еще сильнее. Кровь на её устах напоминает мусс томленой вишни и я алчно слизываю субстанцию с мрачного сладострастия. Пиковая дама проходится шершавым языком вдоль ямки на подбородке, обхватывает его зубами, утробно рычит и грубо скользит губами по шее, одновременно исследуя мое дрожащее от возбуждения тело руками, слегка царапая кожу, усыпанную мурашками. Я зарываюсь в её густые волосы, насаживая пальцы на острия диадемы, и стону от боли и удовольствия. Её тело — хрупкий фарфор, такой холодный и податливый. Она ласкает меня, вдавливая в ледяной бетон стены, по-звериному завывая в мою кожу и когтями вырисовывая узоры на ребрах. Крепко обхватывает руками, заключая в объятия, и я чувствую ее, такую тонкую, как стебель прекрасного цветка, и сильную, как дикую волчицу. Оттесняет к пустой постели, опрокидывает меня на алые простыни и доминантно нависает сверху, сковывая запястья своими холодными ладонями, а после грубо разрывает ткань тонкой сорочки и осыпает короткими поцелуями пылающее тело — клеймит. Я дрожу от тянущего чувства в области паха, которое дама тут же охватывает губами, скользит языком вдоль низа живота, спускается все ниже и проходится по увлажненному лону, затягивая в водоворот сладкой неги точку наслаждения. Бьюсь на постели от экстаза, сминая простыни и змеей извиваясь под инфернальной любовницей. Чувствую невесомость ее тела, когда она слегка присаживается на мои бедра, соединяя наши плоти в страстном скрещении — ее влагалище такое теплое и струится соками уталенного голода. Тело ее остается трупно-холодным, но там она горит, как и я. Руками изучаю ее тонкую талию, наливные яблоки грудей, чуть сдавливаю соски, поскуливая от приятных конвульсий, пока она совершает свой рептилеподобный танец на мне. Перед глазами расплывается пространство, объемная люстра двоится, как и её лик, искаженный оргазмом. Однако Пиковая дама не дарует мне аналогичного ощущения, заставляя биться в неопределенном чувстве — меж болью и наслаждением. — Давай же! — с уст срывается мольба, в ответ на которую она лишь игриво ухмыляется и проходится вдоль моего живота острой… лапой! Резко распахиваю глаза, скованная оцепенением, и страсть эволюционирует в страх, ибо я понимаю, что она сменила ипостась: лицо женщины, но вот некогда желанное тело обратилось паучьим. Изо рта вырывается дикий вопль и я пытаюсь оттолкнуть черную вдову от себя, но она лишь заходится загробным смехом и сжимает мою непокорную плоть со всех сторон лапами паука. В следующий миг безжалостно вбивается внутрь своей остротой: расцарапывает лоно; вонзается в яремную ямку, отчего я больше не могу дышать, а кровь фонтаном хлещет в её жадно открытый рот; ее лапы разрывают мои ребра и тем самым погружают меня во тьму. Моя агония — это дисгармоничный дуэт оргазма и адской боли. Я вновь падаю во мглу под хруст собственных костей. Но уже… Навсегда! Не пробудиться мне от этого кошмара.«Ты же хотела обрести вечную любовь? Вечность возможна лишь после смерти.»