ladies first

— Бабушка называет оладьи «пухляшами», — перевернув очередное ароматное чудо старорусской кулинарии, я отложила силиконовую лопаточку совершенно не эстетичного цвета вырвиглазной фуксии в сторону и повернулась к плите спиной, — но вообще… Это те же самые панкейки, просто немножко рецепт отличается и жарятся они на масле. — Занимательно, — Маню, по жизни слабо интересовавшийся кухнями народов мира, диалог поддерживал без особого энтузиазма, но я в своём вредительском стремлении была совершенно непреклонна, — детка, давай ты чу-у-уточку попозже расскажешь мне об отличиях между мучными изделиями из восточной и западной Европы? В голосе так много укора, что в нем, наверное, при желании можно и захлебнуться. Погружённый в заполнение очередной документации вместо проведения законного выходного в компании любимой женщины, Макрон своим педантичным бубнежом раздражал пуще обычного — в последнее время он постоянно жаловался на жуткие головные боли и резь в глазах, но ничего для избавления от них, помимо закидывания беспощадным количеством обезбола, делать ничего не собирался: спал по четыре часа в сутки, вёдрами хлебал кофе при любом удобном случае и даже отказался от утренних пробежек, дабы побольше времени посвятить изучению очередного бестолкового закона о цензурировании прокитайских СМИ… Помимо общего самочувствия сие положение дел весьма скверно влияло и на президентское настроение, а это значит, что вместо приятного времяпрепровождения в единственный его свободный день я получала добрую порцию выноса мозга на абсолютно притянутые за уши темы: начиная не вовремя законченным отчётом по соцсетям, заканчивая неугодным выражением лица в ответ на рабочие претензии в «самый ответственный» момент. — Как скажешь, — я уже было повернулась обратно, чтобы всем своим видом показать увлечённому своей самой важной в мире работой политику, что можно было бы и отвлечься в единственный день недели, когда мы можем насладиться друг другом без страха быть застуканными кем-нибудь из приближённых ко двору лиц, но в голову пришёл план поинтереснее, — а… Что ты делаешь? — Солнце моё, — пальцы его безостановочно стучали по клавишам, а воспалённые от напряжения глаза бегали от одного конца экрана к другому, и в такие моменты французский лидер мало чем отличался от офисного работяги, что гнул спину возле своего казённого компьютера за три тысячи евро в месяц, — не забивай себе голову… И не отвлекай меня, пожалуйста. Такой важный, что хочется в него плюнуть иногда от безысходности. Тоже мне… Большой и страшный владыка мира. Пальцы невольно скользнули к скользкому поясу привезённого из Гонконга халата, расшитого золотистыми драконами и неизвестными мне китайскими символами, и лёгкая шёлковая ткань уже сама заскользила по худощавым бокам, открывая взору очаровательный нежно-кофейный боди: Селин буквально впихнула его мне на прошлой неделе в ответ на нытьё о том, что в жизни не хватает острых ощущений… Однако реакции на сие действие не последовало ровным счётом никакой, и когда президент притворился ветошью, во мне даже проснулось какое-то необъяснимое чувство стыда, перемешанное с плохо контролируемым желанием огреть его чем-нибудь тяжёлым по голове. — И-и-и? Едва сдерживая порывы удариться головой об стену или расплакаться от захлестнувших негодования и досады, я вопросительно приподняла бровь, дабы получить от своего нерадивого любовника хоть какой-то признак жизни. — А? Как оказалось, Макрон никакого подвоха и не заметил, потому что всё это время ни на мгновение не отрывал глаз от монитора, и этот досадный факт подорвал моё самообладание ещё сильнее, хотя, казалось бы, куда уже. — Ворона кума, — тихонько буркнув себе под нос небезызвестную присказку, я всё же вернулась к приготовлению восточнославянского явства, — нутеллу будешь, говорю? — Да, давай… Мозгу что-нибудь сладенькое сейчас точно не повредит. Сладенькое не повредит, хех… Ну-ну, будьте осторожны в своих желаниях, мальчики и девочки, потому что они имеют свойства сбываться, и иногда, к счастью ли, к сожалению ли, слишком буквально или же наоборот: иной раз вселенная посылает нам то, о чём мы и думать не могли, когда загадывали. Признаться честно, я по жизни не отличалась каким-то неимоверно повышенным либидо — напротив, частенько наступала себе на горло и прикусывала себе язык, когда Маню в стремлении направить ежесекундное возбуждение в мирное русло внезапно зажимал меня в какой-нибудь дворцовой подсобке. К слову, делал он это с завидной частотой, и вовсе не из-за того, что был каким-то особо озабоченным — подобное поведение являлось неизменной частью французского менталитета: именно эта открытость, со слов обладавших богатым жизненным опытом женщин, помогает им выходить за те рамки, которые мужчинам других национальностей зачастую не преодолеть даже при большой тяге к экспериментам… Эммануэль во всём был изощрён, внимателен и любопытен: он никогда не стеснялся спрашивать, что и как мне нравится, просто потому что получал удовольствие, доставляя его. Французам вообще очень повезло — практически каждому из них досталась чёртова прорва харизмы, к которой бонусом прилагался невероятно сексуальный акцент… Возможно, конечно, всё дело в средиземноморском стиле жизни, вине, кухне и манере одеваться, однако мой персональный француз каждый раз придерживал мне дверь, подавал руку, когда я выходила из машины, вставал, когда я садилась за стол… Он просто, чёрт возьми, абсолютно всегда был уверен в себе и помнил свою главную аксиому: ladies first. И в постели тоже. И в постели особенно, я бы сказала. Однако иногда, когда работа захлёстывала Макрона девятым валом финансов, энергетики и оборонки, эта самая аксиома отступала на второй план, и французское «ladies first» плавно перетекало в советское «первым делом самолёты», и никакого тебе российского «люби меня по-французски, раз это так неизбежно», потому что самая большая любовь в жизни президента далеко не Ниночка из гомельского села Кукуево, где электричка стоит две минуты, а во-о-он та папочка на рабочем столе его закодированного семью сверхсекретными паролями ноутбука, в сторону которого простым смертным даже дышать было запрещено. Всё это вызывало во мне острое желание поставить на самый важный в стране компуктер добрую кастрюлю борща, только что снятую с плиты, а самого французского лидера ухватить за шкирку покрепче, чтобы он растерял последнюю возможность сопротивляться, а потом… От подобного рода размышлений у меня даже, кажется, закружилась голова, и вкупе с кухонной духотой, от которой едва ли спасало приоткрытое на проветривание окно, в моей дурной головушке зародился план, казавшийся до безобразия грязным. Даже извращённым, наверное. В какой-то системе измерения… В какой-то, но точно уж не французской, а значит — самое то. — Любимый, а… — признаться честно, подраконить Макрона хотелось неимоверно, но на продумывание речи мне не хватало ни времени, ни желания, поэтому маску «жрицы любви» пришлось натягивать практически на бегу, — тебе послаще, да? — Да, — Маню подвоха не заметил, либо же просто сделал соответствующий вид, для сущей верности не отрывая глаз от стройных рядов букв в вордовском файле, — спасибо, милая. Что ж, послаще — так послаще, кто я такая, чтобы спорить с самим президентом Франции? Негоже сотруднику арт-отдела перечить национальному лидеру, и именно поэтому я, недолго думая, отправила последний, возможно чуточку недожаренный, оладушек к остальным, повернула ручку плиты до характерного щелчка и наконец пустила в ход всё своё женское обаяние, обретённое по большей мере за полгода отношений с Эммануэлем: медленно, как в лучших фильмах эротического содержания, уронила с плеч многострадальный халат и шумно выдохнула от пробежавшегося по телу стада мурашек — тонкая ткань скользила по болезненно-чувствительной коже точно лёгкий весенний ветерок, и в этом прекрасном ощущении таилась главная прелесть китайского шёлка: кажется, ни один материал на свете не способен доставить столько удовольствия одним только фактом своего существования. — Маленькая моя, — вопреки моим ожиданиям, все мои действия президент всё же мотал на ус, однако вероломно их игнорировал и, ко всеобщему разочарованию, отнюдь не с целью позаигрывать, — я тебя очень прошу… Не сейчас. — Хорошо, — состроив показательно огорчённую мину, я, тяжело вздохнув, сделала шаг вперёд, — как скажешь… Когда телефон, доселе мирно лежавший на краю стола, звонко завибрировал, я с ликом полным непринуждённости, подобной той, которой на старинных иконах сияли православные Святые, опустилась на левое президентское колено — мышцы под тонкой тканью халата мгновенно напряглись, и я с трудом сдержала победную усмешку. Макрон же, уже во всю обсуждавший свои оборонные проекты с кем-то очень важным на другом конце телефонного провода, никаких откровенных знаков внимания не подавал, поэтому медлить я не стала — перешла в наступление почти сразу, перевернулась таким образом, что закрывала своим корпусом добрую половину экрана, вдоль и поперёк исписанного разномастными графиками; потом обняла его шею руками, прижалась с противоположной от телефона стороны… — В целом, дела пошли в гору, не стоит сбавлять обороты, Себастьян. Когда я подвинулась чуть выше, крепче прижимаясь своей щекой к его, поросшей едва ощутимой щетиной, едва ли сдержала озадаченное «ой» — дела однозначно пошли в гору, только вот речь шла совсем не о ходе малийского «Бархана»… В Макроне однозначно боролась часть его шальная с частью ответственной. Непонятно только было, какая побеждала. Думал ли он прервать меня? Желал ли, чтоб продолжала? Очень хотелось, чтобы последнее, и наверное, повлиять на его решение было в моих силах. Однако Маню, будучи мужчиной взрослым и опытным, демонстрировал воистину дьявольские чудеса выдержки — спокойно отвечал на вопросы собеседника, раздавал какие-то указания, и со стороны, наверное, могло показаться, что все эти домогательства для него, что об стенку горох… Но я знала его повадки едва ли не лучше, чем себя саму, поэтому президента с потрохами выдавали сущие мелочи: едва заметно понизившийся голос; мимолётно подрагивающие пальцы с побледневшими костяшками, что крепко сжимали многострадальный смартфон, а ещё губы… Каждый раз, когда непрошенное возбуждение захлёстывало французского лидера с головой, он едва заметно, самым кончиком языка, пробегался по пересохшим губам, с которых срывался незаметный постороннему человеку вздох. — Ты самое, — с плохо скрываемым ехидством забормотал Макрон, откладывая телефон в сторону, куда-нибудь подальше от края стола, — самое невыносимое существо на этой планете… Я не успела и слова вымолвить, когда он подхватил меня под ягодицы, сжал их так крепко, что с нежной кожи потом ещё долго не сходили багровые синяки. — На колени, — прямо над ухом промурчал Эммануэль в какой-то воистину дьявольской манере, и сердце вдруг пропустило удар, потому что в голову пришло осознание того, что я, кажется, крупно влипла, — придётся показать тебе, что делают с чрезмерно нетерпеливыми девочками. Судя по интонации, показывать он мне собрался ничто иное, кроме как знаменитую хрущёвскую кузькину мать, но не оставалось ничего, кроме как молча повиноваться — едва не приложившись поясницей об острый угол стола, медленно сползла вниз и устремила глаза вверх. — Будь лапочкой, — помутнённые серой дымкой глаза, напоминавшие бушующий в шторме ледовитый океан, прожигали меня насквозь, и возвышавшийся надо мной Макрон отчего-то выглядел воистину зловеще, — открой ротик. Сердце вновь замерло, а потом дико забилось с новой силой, потому что до меня наконец дошло, что ждёт меня в следующие минуты — не знаю почему, но от этого вдруг стало очень тревожно… Но всё бывает в первый раз. Французы испокон веков считаются очень тонкими натурами в любовных утехах, ведь любовь по-французски — это всегда утонченная, изысканная любовь, где первое место в отношениях отводится обоюдному удовольствию. Любить по-французски — значит не быть эгоистом в любви. Поэтому, несмотря на все душевные переживания, я тихо вздохнула и всё же неуверенно повиновалась. Маню же, недолго думая, поднёс к пересохшим губам большой палец; легонько надавил, ласково провёл вдоль нижней, чуть оттянув её вниз, легонько касаясь влажной слизистой, и у меня от этой издевательски возбуждающе медлительной манеры вдруг тысячей мелких иголок закололо щёки… Когда палец скользнул внутрь, я вдруг поймала себя на мысли о том, что всё это просто немыслимо возбуждает, и по наитию мягко обхватила его губами. — Умничка, — Эммануэль чуть сильнее надавил на нижнюю челюсть, а вторую руку, свободную, опустил на затылок, мягко перебирая собранные в свободный хвост пряди, — глаза в глаза. Зрительный контакт вызвал внутри какой-то неимоверный эмоциональный коктейль: сначала, от пошлости сложившейся ситуации, слегка смутилась, потом взяла его палец ещё глубже… И, судя по заигравшей на его губах ухмылке, Маню этот жест вполне себе оценил, однако палец вскоре убрал — намёк получился вполне себе недвусмысленный, и к ширинке неприлично дорогих штанов, сшитых на заказ ещё в первые годы у власти, я потянулась уже сама, однако дрожавшие в предвкушении пальцы упорно слушаться не хотели. Когда кара небесная в лице непокорного предмета интерьера таки поддалась, мир перед глазами смазался, потому что дальше Макрон церемониться не сказать, что собирался — собранные в хвост волосы теперь оказались намотанными на крепкий мужской кулак, и мне не оставалось ничего, кроме как покорно принять президента в себя. Ощущения были смешанные: с одной стороны, инородное тело во рту не давало ни вдохнуть, ни выдохнуть, а с другой… Ради этих восхитительных вздохов, заполнивших помещение после первого же касания влажной головки языком, я многое готова была отдать. Когда челюстно-лицевые мышцы, обвыкнув, ощутимо расслабились, Эммануэль обхватил мою голову обеими руками, заставляя активнее двигаться вверх-вниз — давление на нёбо с каждым движением усиливалось, и мне, признаться честно, из-за этого становилось всё менее комфортно, потому что ситуация, кажется, развивалась чрезмерно стремительно: слюни стекали по подбородку на оголившуюся от нарастающей амплитуды грудь, грязные чавкающие звуки, казалось, разносились по всей квартире, а в горле неприятно саднило, но выбора Маню не предоставлял — лишь без конца нашёптывал разные извращённые вещи, прерывисто рассказывая о том, как сильно я провинилась. Когда дыхание окончательно сбилось, президент всё же сжалился — за многострадальный хвост оторвал меня от столь увлекательного занятия, притянул к себе, заставляя приподняться на ноющих от твёрдого пола коленях. — Удивительно, — змеем-искусителем зашипел у меня над ухом Макрон, безжалостно хватая зубами покрасневшую от возбуждения мочку, — и как в твой маленький, аккуратный ротик вмещается такой большой член? — Я… — когда мало-мальская способность к речи вернулась в мой многострадальный речевой аппарат, находившийся после такого прессинга в полнейшем шоке, я таки осмелилась продолжить эту сладостно-грязную игру, — я очень старалась… — Постараешься ещё немного? Не дожидаясь ответа, Маню увлёк меня в поцелуй — поразительно ласковый и аккуратный, учитывая реалии сегодняшнего времяпрепровождения, но музыке играть долго было не суждено; едва оторвавшись от губ, одним рывком он утянул меня на прежнее место, и какая-то женская чуйка подсказывала, что дальнейшая экзекуция по уровню изощрённости вряд ли сравнится с чем-то, что мне довелось пробовать с ним в постели. Вообще… Макрон не отличался какой-то редкой любовью к садизму, но иногда, когда усталость и раздражение, навеянные тоннами кабинетной работы, брали верх над титаническим терпением — демоны, таившиеся в глубине его нежной французской души, лезли наружу, и вот тогда моя задница обещала быть битой. И мне нравилось. Нравилось так, что колени иногда начинали дрожать от воистину животного желания быть оттраханной, как последняя профурсетка. Женщинам в принципе нравится мужская сила, а мужчинам нравится её проявлять: кому-то в большей, кому-то в меньшей степени, но это природа, и самое глупое, что можно сделать — это винить себя за то, что поддался этому искушению. — Не забывай дышать через нос, маленькая. Вдох получился громким, таким, будто я готовилась нырнуть глубоко под воду, и мне, признаться честно, вдруг стало ещё тревожнее, чем было — Маню же в ответ лишь коротко хохотнул, погладил меня разгорячёнными пальцами по мокрой от размазанных по всему лицу слюней щеке, а потом… Потом легонько хлопнул по ней раскрытой ладонью, и от этого небрежного жеста мне напрочь снесло крышу — тело бросало то в жар, то в холод, и я не особо помню, что было дальше, потому что мир вокруг вдруг преобразился в расплывчатое пятно, в котором различались лишь мышечные спазмы и кашель, когда он толкался бёдрами чрезмерно сильно, и разгорячённая плоть касалась нёба и напористо проникала в горло… И даже несмотря на эти малоприятные ощущения, мной одолевало невероятное чувство отрыва от реальности: время от времени срывавшиеся с мужских губ фразы, хлёсткие, точно удары плетьми, вызывали внутри какой-то безумный микс смущения и чего-то странно-потаённого, того, что скрывалось внутри суровым постсоветским воспитанием, заставившее таить в недрах собственной фантазии любые, хоть сколько-то неприглядные желания. — Не спеши сглатывать её, малышка… Не знаю, сколько прошло времени в этой бесконечной карусели небрежных толчков и тяжёлых вздохов, но когда перед глазами уже основательно начало темнеть, а в висках от нехватки воздуха поселилась пульсирующая боль — вязкая жидкость, по вкусу напоминавшая горьковатый сироп от кашля, наконец выстрелила в раздражённое трением горло, и я едва сдержалась, чтобы не закашляться и не запачкать макронские штаны его же несостоявшимися потомками, однако, даже несмотря на саднящее нёбо, с поставленной задачей справилась. — Умничка, — голос его подрагивал от пережитой эякуляции, пальцы намертво вцепились в волосы на моём затылке, а из-под наполовину прикрытых век выглядывали два сверкающих бесовским блеском турмалина, — давай посмотрим, что там у тебя… Как и в начале сего грешного деяния, Маню слабо надавил на нижнюю челюсть пальцем, и я покорно разомкнула губы, с трудом удерживая содержимое рта на положенном месте: судя по выражению лица, президент сим явлением оказался полностью удовлетворен, а вот следующий его жест… Следующий его жест совершенно выбил меня из колеи, потому что хозяевам мира не подобает вести себя таким образом. Одним единственным жестом Эммануэль дотянулся до лежавшего на краю стола телефона, бесконечно вибрировавшего на протяжении всего акта, и до меня не сразу дошла суть происходящего, когда в повисшей тишине, нарушаемой лишь шумом машин за окном, тихонько щёлкнула камера. — Хорошая девочка, — когда горечь на языке стала невыносимой, я всё же, легонько сморщившись, сглотнула оставшееся во рту семя, а после судорожно подергивающимися руками принялась вытирать то, что уже безобразно расплылось по лицу, шее и ключицам, безнадёжно перепачкав дорогущее подарочное бельё, — буду любоваться этим фото в тяжёлые времена… Леди превыше всего. Безусловно, быть послушной, хорошей девочкой приятно, но действовать ему на нервы, выводить его из себя полностью, а потом получать по заслугам… Это абсолютно бесценно.