На самом деле

Когда Чуя расплачивается за сигареты, Дазай обращает внимание на тонкое запястье выглядывающее из-под перчатки. Кожа настолько белая и тонкая, что видны синие вены. Хех, можно сказать, голубая кровь. — Как ты только умудряешься драться с такими крохотульками вместо рук?! — Осаму растягивает слова и наигранно хмурит брови, как бы всерьез задавая этот вопрос. Голос при этом звучит достаточно громко, чтобы все в магазине услышали и обернулись. Чтобы кое-кому стало стыдно. Чуе много и не надо. Стыдно ли ему? Возможно. Где-то на подкорке он хотел бы быть больше, внушительнее, может, у него даже есть комплекс, но задеть его так невозможно. Потому что сейчас он слишком отвлечен. Он хочет убивать. — Сейчас узнаешь, говнюк! Смятые купюры, прежде чем опуститься на прилавок, летят в сжатом кулаке. И вот продавец растерянно смотрит на окровавленные деньги и немного брезгует их брать. Дазай берет пачку салфеток и сразу же затыкает одной разбитый нос, подмигивая кассиру со смелым «это на сдачу». Накахара пулей вылетает из магазина и сердито курит у машины, разглядывая, как Осаму продолжает утирать сломанный нос, выкидывая испачканные салфетки в урну. Хватило всего четырёх. Чёрт, стоило бы ударить посильнее. Показательно шмыгнув носом, Дазай подходит почти вплотную, достает сигарету из чужих рук, затягивается и с усмешкой выдыхает дым прямо в лицо. — Истеричка. С одной стороны он прав, с другой у него ещё остались салфетки. Дым не успел развеяться, когда Осаму увидел поднимающуюся сбоку руку. Увернуться было бы просто. Но Чуя не дурак, он знает, что этот упырь наловчился прятаться от некоторых ударов. Поэтому рукой он не бьёт, а снимает шляпу со своей головы, а в уже разбитый нос влетает на этот раз лбом. Дазай кряхтит и всё равно немного смеётся, пока сгибается, хватаясь за нос и теряя треклятую сигарету. Чуя матерится и садится в машину. Они едут в тишине, Осаму демонстративно не пользуется салфетками, заливая кровью рубашку, бинты, плащ и вот-вот кажется… — Если ты испачкаешь мне тачку, богом клянусь, я тебя выкину на полном ходу. Пара секунд размышлений, и еще одна стекающая с кончика носа капля крови. Умирать под машиной больно, длинные пальцы неловко обстукивают карманы в поисках оставшихся салфеток. Дазай делал всё, что мог. Всё, что умел, но видит, как перчатки нервно стучат по рулю. Чем больше они молчат, тем больше влаги и злости собирается в глазах Накахары, сломанный нос уже не дышит, и теперь остается только то, что Осаму не любит. Они оба не любят вообще-то, но иногда помогает. — Ты же знаешь, что не можешь контролировать всё, потери есть всегда. И у тебя они минимальные. — Заткнись нахуй! Чуя сам чувствует, что глаза уже настолько предательски мокрые, что невольно тянется опять за сигаретой. Он не любит курить в машине, но так слёзы можно будет списать на попавший в глаза дым. Дазай очень хочет подколоть его по этому поводу, но третьего удара он сейчас не перенесёт, поэтому отстраненно смотрит в окно, набирая Мори. Обычный сухой отчёт, работа выполнена, всё как и обсуждали, потеря двух новичков, но учитывая важность операции и общее количество задействованных, Мори даже не обращает на это внимание. Накахара слышит нейтральный и даже довольный голос в трубке, и когда Огай произносит «отличная работа», Чуя всё-таки не сдерживается и пускает ручейки по щекам, сопровождая их первосортным сквернословием. Телефон ещё не успел оказаться в кармане Осаму, когда предупредительный плачущий рык оповестил: — Даже не вздумай открывать свою варежку. — Может, хотя бы радио включим, чтобы я не слушал твоё нытьё всю дорогу? — Дазай предусмотрительно отворачивается к окну и вжимается дверь, принимая град ударов спиной. Но радио включается, и это джаз. У Осаму болит вообще всё, но Чуя подаёт ему поводы для подколов как повар на блюде, остаётся только снять крышку. — Есть хоть один аспект в твоей жизни, где ты не пытаешься выебываться? Неужели у тебя настолько маленький член? На самом деле, это помогает обоим, Осаму весело, хоть и больно, а Чуя отвлекается. Удерживая руль одной рукой, он старательно пытается избить Дазая так сильно, как это возможно. Машина останавливается у дома, и когда Дазай не выходит из неё, Чуя в первые секунды думает, что, возможно, он перестарался, и тот не может пошевелиться. Ответом на немой вопрос становится однако более чем живенькое: — Не, я сегодня у тебя ночую. — Схуяли? — У меня всё болит, если останусь один, точно покончу с собой, это будет на твоей совести. Чуя закатывает глаза так сильно, что, кажется, они вот-вот оторвутся. Остаток пути в тишине, если можно такой назвать неровные ритмы контрабаса в этой бесконечной джазовой композиции. Дазай ненавидит всё, что любит Чуя, и думает, а точно ли выбрал наименее болезненный путь, когда решил не быть выкинутым из машины на полном ходу. Но пальцы всё ещё стучат по рулю, а значит он нужен тут. В квартире чисто и темно, Накахара максимально пряча глаза, убегает в ванную со словами «я в душ». Дазай начинает искать что-нибудь приличное из алкоголя, умирая от отвращения к специальному отдельному холодильнику для вина. Он искренне не понимает, для кого вся эта клоунада, и перекладывает все бутылки в обычный холодильник, чтобы утром Чуя ещё побесился. К счастью, у него тут есть свои заначки. Ещё одна отличительная черта маскарада Накахары это полностью оборудованная кухня, на которой есть настолько всё, что впору снимать какое-нибудь кулинарное шоу. Сам Чуя ничего сложнее яичницы, да и той со скорлупой, сделать не может. Впрочем эта шиза Дазаю только на руку, так на нижней полке за планетарным, прости господи, миксером, который всё ещё ни разу не распакован, прячется бутылка виски. Там ещё больше половины. Славно. Дазай со скепсисом оглядывает выбор из не менее чем десяти стаканов, и с искренним наслаждением берет чайную кружку, наливая алкоголь именно туда. Это тоже побесит Чую. Он всё ещё в плаще, садится за стол и готовится встретить хозяина, спровоцировав его сразу всем чем можно. Отвлекая его. Но Чуя не выходит и через полчаса, с тяжелым выдохом приходится ковырять замок ванной ножом. Осаму приоткрывает дверь аккуратно, чтобы убедиться в том, что там происходит, и действительно плачущие всхлипы слышны даже сквозь поток воды. Следующие действия нарочито громкие: он скидывает плащ и начинает раздеваться. — Какого хуя ты тут делаешь? — Мне надо помыться больше, чем тебе, я весь в крови. Подвинешься, всё равно поместимся, ты ж мелкий. Чуя, который понял, что запросто спишет красные глаза на шампунь, сердито выглядывает из-за шторки и смотрит, на непрошенного гостя с кипящей ненавистью. Он почти готов выдать тираду о том, куда именно и как следует катиться Дазаю, но тот начинает разматывать бинты на шее, и появляется странгуляционная борозда, которая всегда отвлекает. С не меньшей яростью, он снова закрывает шторку, но чертыхается себе под нос, а не так, как хотел бы. Первые же слова, которые произносит Дазай, залезая в душ, нацелены туда же. На доведение Чуи до нервного срыва. — Не такой уж и маленький, даже видно, что не прыщ… Происходит худшее. То, что Осаму ненавидит больше всего, даже больше чем джаз и планетарные миксеры. Чуя грустно отворачивается. — Почему ты просто не можешь быть нормальным хотя бы несколько минут? — Потому что злой ты мне нравишься гораздо больше, чем грустный. Маленькая правда разбивает Чую в конец и он вжимает ладони в глаза, пытаясь обуздать трясущиеся плечи. — С какого хуя это вообще можно назвать «отличной работой»? Они вообще-то жизнь за него отдали… за меня… Дазай приглядывается, думая, с какой стороны начать, но решает всё же обезопаситься предупреждением: — Так, только тихо, я весь побит, а нос вообще вот-вот оторвётся, — Чуя пытается обернуться в ответ на это, но не успевает, длинные пальцы напарника запутываются в его намыленных волосах и начинают нежно массировать кожу головы. — Уже три года в мафии, а всё ещё ноешь как девчонка, — но Осаму чувствует, как напрягается тело под его руками от этих слов и понимает, что возвращаться на старую дорогу ещё рано. Большие пальцы спускаются к шее, и продавливают торчащие позвонки. — Ты не мог сделать ничего, чтобы изменить ситуацию. А даже если бы и мог, уже поздно. Жрёшь себя просто так. Они стоят так ещё минуты две. После чего Чуя поворачивается лицом и тянется к потоку воды, чтобы смыть с себя шампунь. Перед глазами костлявое тело Дазая, местами коричнево-синее, местами с ещё не смытой запекшейся кровью. Голубые глаза оглядывают его немного устало, Чуя берет бутылку геля для душа и протягивает ее, но встречается с презрительно поджатыми губами. В руке у Дазая откуда-то кусок мыла, вообще в этом доме отродясь такого не было, благо, человечество уже давно изобрело дозаторы и жидкое мыло. Зачем Осаму таскает с собой кусок мыла, выяснять сейчас не хотелось, да и, если честно, были своего рода догадки, подтверждать которые тоже не представлялось приятным. Дазай показывает ему язык и намыливает себя этим задрипанным куском, добивая Чую тем, что волосы моет им же. На самом деле это проверка, можно ли уже возвращаться к обычному общению. По идее сейчас Чуя должен наорать, что впустил в квартиру неотесанного неандертальца, что-то добавить про прогресс и прочие вещи, которые как-то оправдывают его бесконечное потреблядство всего что только можно. Но Накахара только в очередной раз закатывает глаза и вылезает из ванной с тихим «животное». Осаму выходит двумя минутами позже и абсолютно голый, что по идее тоже должно бы выбесить Чую, но тот сидит на кровати в одеяле, цедит вино и смотрит в стену пустыми глазами. Дазай играет ва-банк и прыгает на кровать с голой жопой. Бокал дрогает в руке, и если бы не врожденная ловкость, Чуя бы точно его пролил. — Ты можешь быть аккуратнее? И оденься, бля. — Да ладно тебе, Чуя, в твоей кровати все время прыгают голые мужчинки, и, готов поспорить, я самый симпатичный из них. Вообще-то они до этого так открыто раньше это не обсуждали. Не то чтобы Накахара что-то скрывал, просто как-то не заходил разговор. И хотелось бы, чтобы сейчас он тоже не зашёл. Осаму худой и Чуя думает, что хороший хозяин предложил бы гостю ужин. Впрочем через несколько секунд голый Дазай пытается залезть под его одеяло, и становится понятно, что тому следует быть благодарным за то, что Чуя вообще позволяет ему оставаться живым. — Отвали. — Но мне холодно! — Осаму делает невероятно жалостливые и даже немного оскорбленные глаза. — Ты меня избил, а теперь ещё хочешь заморозить. Ужасающая жестокость! Чуя с усталостью выдыхает и отдаёт всё одеяло злостному узурпатору, всё равно как раз вино закончилось, надо освежить бокал. Когда он возвращается с кухни, Осаму ни на секунду не удивляет его. Он разлегся ровно посередине кровати, раскинув конечности в разные стороны и накрывшись одеялом чуть ли не с головой. Силы спорить и ругаться так и не появились, Накахара направился к дивану, когда услышал насмешливое: — Не сходи с ума, иди сюда, — Дазай подтягивается к спинке кровати и облокачивается на неё, стуча по матрасу. Чуя ведомый уже единственным желанием: не слышать этот ехидный голос, послушно идёт к кровати, и только вопросительно изгибает бровь, когда Осаму откидывает одеяло и раскидывает ноги шире приглашая усесться между ног. — Да ладно тебе, ты же в пижамке, не бойся, — Дазай цепляет его за запястье и тянет на себя. — Милая, кстати, такая. — Просто заткнись, — он располагается между чужих ног, достаточно далеко, чтобы не коснуться ничего лишнего, но Осаму сразу же обхватывает его руками и притягивает к себе, начиная немедленно причитать. — Только ради бога не рыпайся, нос болит дико, — Чуя и не собирался, но так Дазай даёт ему оправдание для этого бездействия, и он немного благодарен за это. Разговор не клеится, но Осаму не сдаётся, он рассказывает о том, какой Чуя тёплый, и как часто люди грелись друг об друга, и как это эффективно. Обсуждает, что завтра им надо будет писать отчёт, и он готов спихнуть это на Акутагаву, а они смогут заняться чем-нибудь веселым. Он говорит безостановочно, вытягивая из Накахары вялые «ага» и «отстань». Когда темы почти заканчиваются, длинные пальцы тянутся к рукаву шелковой пижамы. — Приятная, — они ведут от локтя и ниже к кисти. — Интересно, я смогу отличить с закрытыми глазами, где заканчивается ткань, а начинается твоя кожа? Чуя быстро напрягается и решительно отставляет уже снова пустой стакан на тумбочку, пытаясь отсесть от приставучих рук. Но Дазай двигается вместе с ним, не позволяя выбраться из полупоглаживаний-полуобьятий. — Чего ты лезешь, бля? Иди к девкам своим лезь, мне не до твоих приколов. — Никаких приколов, иди ко мне, — они возвращаются в исходную позу, и Осаму прижимает щеку к недовольной рыжей голове. — Ну что ты такой грустный, давай, я тебя чуть-чуть отвлеку, — обнимающая талию рука, начала аккуратно поглаживать мышцы, незаметно подбираясь под рубашку шелковой пижамы. — Ты такой приятный. У Чуи нет сил бороться, он откидывает голову назад, прямо на плечо Дазая и уверенно заявляет: — Даже не думай, что мы будем трахаться. В ответ тихий шепот в самое ушко: — Только если ты сам захочешь, Чуя. Я, если что, очень даже «за». Но отвлечься можно и гораздо более приземлёнными вещами, — на последних словах коварные пальцы заползли под резинку штанов, и Осаму ощутил как окаменели в напряжении все мышцы на пути к намеченной цели, но он не торопился. Немного погладил ноги, чуть-чуть поцарапал внутренние стороны бёдер, иногда возвращался назад к животу, который уже не был таким напряженным. Губы аккуратно коснулись открытой шеи, и в тишине наконец-то помимо возни раздалось чуть громкое и довольное выдыхание. Накахара откидывает голову, подставляя больше себя под поцелуи. А Осаму думает, что если бы не сломанный нос, можно бы было куснуть и посильнее, но сейчас рисковать не хочется. Он продолжает наглаживать и оцеловывать, всё, что попадается под руку, старательно избегая члена, потому что хочется, совсем чуть-чуть (очень сильно), чтобы Чуя сам попросил об этом. Но рыжему вроде и так хорошо, теперь напряжение в его мышцах считывается возбуждением, а не напряжением. Но он не толкается в руку сам, не проявляет инициативу, а просто едва заметно постанывает, скорее просто излишне громко выдыхая. И Дазай выходит на проверку. Он не лезет проверять напролом, а как бы невзначай, мимоходом, переходя с одного бедра на другое едва касается пальцами уже более чем крепкого стояка и радуется, что Чуя не видит его лицо, потому что в такой ситуации невозможно не ухмыльнуться. Член настолько возбужденный, что на запястье Осаму остаются капли предэякулята. — Долго ещё собираешься меня дразнить? — в голосе у Чуи мешаются усталось, злость и возбуждение, и Осаму думает, что вообще-то он нашёл очень эффективное лекарство от меланхолии своего напарника. — Что? А разве мы не собирались ограничиться одним массажиком? — Дазай откровенно посмеивается в ухо, а Чуя наугад немного ударяет затылком, пытаясь задеть и без того натерпевшийся за сегодня нос. — Ладно-ладно, — Осаму уворачивается и смеется еще громче. — Я понял, — в этот же момент широкая ладонь обхватывает член Накахары, и стоны того перестают путаться с просто громким дыханием. Теперь это откровенные и пошлые звуки. Дазаю нравится. Очень. Чуя отлично ощущает своим копчиком насколько сильно ему нравится, и в такт движениям чужой руки, начинает немного приподниматься и потираться бёдрами, пока не слышит голос Дазая значительно менее насмешливый, почти угрожающий. — Очень жестоко так себя вести, собираясь обломать меня, не находишь? Мог бы быть поскромнее. Чуя сердито выдыхает, но рука Дазая только ускоряется, и этот выдох тоже превращается в стон. — Бля, ладно, — одним движением он выбирается из плена рук, выпрыгивает из кровати, скидывает пижаму, кажется, секунды за две, ныряет в тумбочку за необходимым арсеналом и садится на ноги Осаму, пытаясь заглянуть тому в глаза. Но у Дазая во взгляде уже никого нет. Чёрные глаза ненавидят темноту вокруг и жадно ловят силуэты своего партнера, мелькающие под бликами света из окон. Проезжающая где-то вдалеке машина фарами осветила на несколько моментов лицо Чуи. Оно было красивым, возбуждённым и всё ещё немного несчастным, Осаму это искренне ненавидел. В этих немного поджатых губах и чуть опущенных глазах не было того, кого привычно видеть в напарнике. И Дазай мысленно клянётся себе вернуть его любой ценой. Он тянется в поцелуй осторожно. Чтобы не спугнуть Чую, чтобы не дать тому передумать. Чуя же думает, что это потому что он бережёт свой нос. Где-то на третьей минуте поцелуя становится понятно, что беречь нос Осаму не собирается, если честно нельзя даже быть уверенным, что тот снова не закровоточил. Но теперь его рот не ласкает, он пожирает лицо, шею, ключицы, всё что попадается на пути. Чуя возбужден до предела и позволяет себе несколько движений по члену любовника, радуясь, что тот в этот раз обошёлся без комментариев о какой-нибудь неумелости или ещё о чём-то подобном. В качестве награды за такое поведение, Накахара щёлкает бутылочкой со смазкой, ловит пальцы Дазая и обильно заливает их. — Если сделаешь мне больно, я врежу тебе ещё раз. Эти слова — это уже почти тот Чуя, которого хочет вернуть Дазай, но пока что не совсем. Он довольно хмыкает и кивает, заводя руку за спину и приступая к постепенной растяжке. Настолько постепенной, что каждый из пальцев оказывается внутри только после возмущенного «ещё». На третьем, Чуя отвлекается от своих ощущений, чтобы раскатать тонкий латекс по тычущему ему в живот члену Осаму. Дазай на долю секунды немного пытается надавить на Чую, чтобы перевернуть того на спину, но он только недовольно что-то пробурчал и ткнул Осаму в плечо, заставив облокотиться обратно на спинку кровати. — Я сам, — смущенное и очень горячее. — Всё равно ты нихрена не умеешь. Вообще-то Дазай мог бы пуститься в полемику, и указать, что ему не дали шанса проявить свои таланты, и вообще он весьма опытен, не один Накахара таскает в свою постель кого попало. Но тут намечалось кое-что более интригующее, чем разговор, Осаму прикусывает свои губы и послушно кивает, виновато улыбаясь. Чуя садится медленно, так медленно, что кажется, солнце встанет быстрее, чем он закончит. Дазай не позволяет себе надеть его на член, но сжимает талию так сильно, что партнёр ловит его молящую просьбу через это прикосновение. Он ускоряется, как может, и на глубоком вдохе опускается целиком, сразу же устанавливая зрительный контакт. Дазай опять думает, что смерть под машинами была бы менее мучительна, чем всё происходящее, и снова сжимает дрожащее тело в руках. Но Чуя внезапно отвлекается и выдает нечто такое, что срывает крышу. В плохом смысле, а не хорошем. — Прости, я просто… это явно не то, чем стоит сегодня заниматься человеку вроде меня… Осаму зол. Зол на Чую за то, что тот смеет думать о двух каких то умерших долбоёбах сейчас, когда сидит на его члене. Зол на себя, за то что не смог их спасти, не потому что ему их жаль, а потому что тогда этого разговора бы не было. Но больше всего он зол на то, что ему не всё равно. Он много раз заканчивал процесс в середине, если ему становилось скучно или пропадал азарт. Но сейчас Чуя буквально почти что отказывает ему, а Дазай скорее член себе отрежет и оставит его внутри Накахары, чем достанет его по доброй воле. Там, знаете ли, очень даже тепло и приятно. И в момент, когда Осаму хочет огрызнуться, хочет уже просто начать двигаться, потому что, ради всего святого, ну сколько можно, он замечает это выражение лица напротив. Оно в первую очередь виноватое. И он опять зол на себя за то, что не понимает, насколько плохо Чуе сейчас. Но он клянётся еще раз. Он его вылечит. Рука ловко ныряет под спину, а нога делает подсечку. Так, не разрушая целостность конструкции из тел, Дазай разворачивает их, и Накахара оказывается на спине, тараща свои бесконечно голубые глаза. — За что ты извиняешься? Ты всё делаешь идеально, — эти слова сопровождаются толчком, которым становится первым в ряде последующих. — Ты всегда всё делаешь идеально, ты такой молодец, — Осаму теряется в шее партнёра и чувствует, как оставляет на ней кровавый след своим носом. Но это сейчас не важно, важно только то, как Чуя скрещивает свои ноги на его пояснице. Как цепляется руками за плечи, невольно оставляя небольшие следы на них. Стоны и шлепки могли бы заглушить тишину, но Дазай болтлив, особенно, когда знает, что это нужно. — Ты такой хороший, умничка, — он с поцелуями впечатывает эти слова под кожу Накахары, и тот дрожит, теряясь от возбуждения и несогласия. Потому что он совсем не такой. — Заткнись уже, — то ли шепчет, то ли стонет Чуя, слёзы в уголках глаз накопились в достаточном количестве, чтобы политься по вискам, и Осаму собирает их своими губами. Его поцелуи бесконечно нежные, почти невинные, так и не скажешь, что где-то сантиметров на шестьдесят пониже он дико вколачивается в этого же самого человека. — Нет, хочу говорить тебе какой ты прекрасный, — невозможно не отмечать, как Чуя реагирует на эти слова сжимаясь всем телом, вибрируя каждой мышцей. — Идеальный, ты такой чертовски идеальный, Чу. Непонятно, от чего больше, от желания заткнуть или поблагодарить, но Накахара приподнимается и впивается в губы, жадно выцеловывая Дазая, и не позволяя ему отстраниться. Осаму хочет продолжить свои сладкие речи и тянется назад, но Чуя поднимается за ним на его колени, не переставая целовать. — Думаешь, я не смогу говорить, пока ты меня целуешь? — Чуя не отвечает, но он делает многое, чтобы у Дазая не особо были желание говорить и воздух в легких. Быстро приподнимаясь и опускаясь, в подсознании он надеется, что напарник никогда не будет издеваться над тем, что Накахара скакал на его члене. Потому что вообще-то именно это он сейчас и делает. И Чуя почти начинает думать об этом, когда Осаму опять выдыхает слово «восхитительный». Противостоять этому становится невозможно, и Чуя отпускает себя, растворяясь в бесконечной похвале льющейся изо рта, пусть и треклятого демона. Но он не может не умирать от счастья, когда слышит эти вибрирующие эпитеты. Он не помнит, какое слово стало последним. Кажется, Дазай перебрал все возможные синонимы, но справедливости ради, его стоит похвалить, перечень был длинный. В какой-то момент Чуя замирает, переставая дышать, и разрывается в оглушающем оргазме, притягивая к себе лицо Осаму, впиваясь в него поцелуем, ненароком задевая его нос, и пачкаясь в крови. Где-то глубоко в мозгу Чуя упивается тем, что Дазай не обратил на это никакого внимания. Значит он тоже увлечён. И действительно, через несколько секунд тот роняет мокрый лоб на ключицы своего партнёра и тяжело дышит, медленно ослабляя хватку на измученной за эту ночь талии. Несколько влажных выдохов, ещё один глубокий поцелуй и Осаму падает на спину рядом. — Неплохо-неплохо… — Заткнись, не хватало ещё твою оценку выслушивать! — Принцесса, да ты только это и делала последние двадцать минут… Чуя напряженно молчит, потому что вообще-то это правда, и ему немного неловко. Но Дазай отрезвляет его лучше чем ведро холодной воды. — Я, кстати, соврал, на самом деле ты — отстой. Нога с такой силой влетает в живот Осаму, моментально скидывая того с кровати, что он мог бы услышать хруст собственных рёбер, если бы в это время в комнате не стоял оглушающий ор: — Говна кусок, я тебе сказал заткнуться, никому не интересно, что ты думаешь, можешь спать на полу или пойти и сдохнуть, ты меня сегодня уже окончательно доебал!!! Лёжа на полу Дазай с улыбкой ощупывал свои рёбра. Его Чуя вернулся.