Молодой человек!..

Женя нервно прятал руки в карманы застиранной черной кофты. Чтоб поза казалась непринужденной, он сидел, немного раздвинув ноги, но от этого почему-то становилось еще более некомфортно, а колени предательски подрагивали. Валерий Михайлович, прямой и собранный, сидел на другом конце длинной лавочки, за много лет отполированной многочисленными попами. Евгений, ощущая одновременно восхищение и крайнее раздражение, изучал изменения в его внешности. «В блондина начал краситься... Морду лица, кажись, подтянул... Да, подтянул: раньше у него скулы другой формы были и брыли нависали немного. И веки. А сейчас... Будто не было этих семи лет. Будто я, наоборот, куда-то в прошлое вернулся» Лера вел себя так, словно Евгения вовсе не существовало. Он глядел на потолок, в телефон, в сумку, в конец коридора, глядел на противоположную дверь, на цветок, но ни разу даже и головы не повернул к Евгению. Последний разговор (вернее, скандал) Жени с профессором произошел месяц назад и завершился следующими репликами: — Было большой ошибкой вписать вас в свидетельствах о рождении, молодой человек! — Ах, так?! Тогда встретимся в суде! Женя, если честно, выпалил эту фразу без всякого понимания. Слышал где-то в кино, слова отпечатались на подкорке сознания и вылезли в подходящий, как тогда показалось, момент. А Валерий Михайлович ухватился за эту идею, и вот Евгений теребит папку с документами в коридоре суда. Назначено на два часа пятнадцать минут, а сейчас уже почти три. У Евгения зудит и чешется желание встать и уйти. Ну, или хотя бы пожаловаться Лере на такое безобразие. Но с Лерой нельзя разговаривать без крайней необходимости, Женя это накрепко запомнил еще в третий день рождения Тиши и Егорки. Омега сожмет кулачки, ощерится по-кошачьи, и Евгений пожалеет, что родился на свет. Наконец высокая дверь открылась, и из зала потянулись какие-то усталые люди. Глядя на их расстроенные лица, Евгений почему-то вспомнил о дементорах из повести о Гарри Поттере, которые питались человеческой радостью. Буйная фантазия Жени тутже нарисовала образ судьи с кракеноподобной мантией, и то ли от нетерпения, то ли от любопытства он встал и подошел к двери, едва затворившейся за последним «выходцем». Лера вдруг поднял голову и холодно отчеканил: — Вас не звали. Женя промолчал, сделав вид, будто вовсе не услышал Валерия Михайловича, однако к щекам предательски резко хлынула кровь. Дернув ручку, он отпрянул: навстречу мигом высунулся, будто черт из табакерки, рыжий человек с хитрыми глазами. — Перерыв – десять минут. – огласил рыжий и, не без любопытства глянув на Женю, скрылся за дверью. Евгений отошел на ватных ногах и грузно сел обратно на лавку. Стало ему непонятно от чего страшно. Альфа лет сорока, покинувший зал среди прочих «выходцев», склонился над Евгением: — У вас, простите, какой судья будет дело вести? — А разве такое можно знать? – изумился Женя. — Некий Сазонов И. Д. – отозвался с другого конца лавки Валерий, заглянув в какие-то бумаги. — Исайя Дмитриевич! – непонятно чему обрадовался альфа. – Соболезную вам, ой, соболезную! — Почему? – напрягся Лера. Альфа подошел, почти даже подполз к нему на полусогнутых и начал было что-то негромко говорить, но тут высокая дверь снова открылась, заставив всех вздрогнуть, и вышел рыжеволосый. С прищуром оглядев ожидающих, он прошел в противоположный конец коридора и скрылся за какой-то дверью, однако после его явления разговор прекратил клеиться. Альфа лет сорока многозначительно взглянул на часы и также внезапно, как решил заговорить, вдруг ушел. Жене казалось, будто он мерзнет. Лера достал из сумки шоколадку («День преподавателя недавно был» – подумал Женька) и начал ее полноправно есть. Евгений в дугу скручивался от голода, но шоколадку просить не мог: не дай бог снова припомнят ему те недоплаченные алименты... Рыжеловолосый, – приглядевшись, Женя догадался, что он, судя по всему, был приставом – клацая каблуками, возвращался в зал. Под мышкой он зажал пачку документов, в руке держал бумажный стакан кофе; тряхнув головой, он скрылся в зале. Жене отчаянно захотелось застрелиться. — Лера... Лера, пойдем отсюда. – жалобно обратился он к Валерию Михайловичу. Тот гордо повел плечом, безмолвно намекая, что мирного решения не будет. — Лер, я сделаю все, что скажешь. – не сдавался Женя. – Я все деньги заплачу... потом. Я приходить без спроса не буду. И в школу тоже не буду. Лер, ну будь ты человеком... — Как же ты меня достал... – Валерий Михайлович демонстративно сжал виски ладонями, и Женя догадался: надежды нет и не было. В безмолвии прошли еще пять минут, и Вороненко оставалось только радоваться, что Валерий Михайлович не стал лить керосин на незажившие раны; наконец дверь залы вновь открылась, и рыжий пристав с непонятной улыбкой пригласил бывших любовничков на заседание. Когда Евгений встал за любезно указанную приставом стойку, ему тутже стало неуютно – да, еще более неуютно и тоскливо, чем было в коридоре. Краем глаза поглядывая на Леру, о чем-то шепчущегося с респектабельным бетой-юристом, Вороненко впервые пожалел о том, что не нанял адвоката (от безденежья и искренней веры, что правда, очевидно, на его стороне), однако было уже поздно. В зал под соотвествующий возглас пристава вошел судья, и Женя невольно усмехнулся: его честь не представлял из себя ни грозное божество правосудия, ни мифического монстра, ни хотя бы альфу с тяжелым взглядом. Тем самым Исайей Дмитриевичем оказался сухонький омега лет шестидесяти с полностью седой головой, птичьим носиком и любопытными голубыми глазами под круглыми стеклами очков. Евгений мигом расправил плечи, самонадеянно решив, будто такому судье доказать «что надо» не составит труда. Рыжий пристав тем временем заботливо помог старичку взойти на возвышение и с почтительным полупоклоном протянул ему папку с документами. — Слушается гражданское дело по иску Фогеля В.М... – откашлявшись, начал судья красивым, поставленным голосом. Ничего, кроме называемых фамилий, из его речи Евгений не понимал, а потому со скуки перевел взгляд сначала на пристава, поглядывающего на Исайю Дмитриевича с каким-то странным выражением жадных глаз, затем – на зарешеченное окно, а после – на посуровевшего Лерку, поджавшего губы с полной очевидной готовностью идти в бой. Дочитав, судья устало опустился в свое кресло и уже другим, тихим, по-стариковски хрипловатым голосом дозволил истцу, тому самому Фогелю В.М., разъяснить свою позицию. — Ваша честь! – высоким, срывающимся голосом начал Валерий Михалович. – Примерно восемь лет назад, когда я работал в нашем медицинском университете имени С.Н., у нас возникли отношения с ответчиком. На тот момент он там обучался. — На третьем курсе терапевтического! – вставил свои пять копеек Женька и тутже понял, что сильно недооценивал Исайю Дмитриевича: тот нахмурил белые брови, расправил плечи и оглушительно стукнул молоточком: — Ответчик! Делаю вам замечание! В следующий раз оштрафую. Женя съежился, втянул лохматую башку в плечи. После судейского кивка Валерий продолжил, оставив без всякого внимания Женины дополнения: — В результате неосторожности я оказался в положении. Выбор, как понимаете, был невелик. Я ни в коем разе не хотел связывать свою жизнь с этим человеком... Евгений не выдержал и раздосадовонно фыркнул. Судья многозначительно посмотрел на него, однако штрафовать не стал. Лера, глядя куда-то сквозь стену, после короткой передышки продолжил: — Изначально я был настроен радикально, ваша честь. Хотел отказаться от детей еще в роддоме. Но потом... Потом, очевидно, гормоны сделали свое черное дело. Сначала у Тихона обнаружился порок сердца, и я не сумел побороть свою природу, а потом пожалел и Егорку. Вобщем, по итогу я оказался один с двумя детьми на руках. — Я не хотел, чтоб он остался один! – выпалил Евгений. – Я ему так-то семь раз предложение руки и сердца делал! — Штраф за нарушение порядка общественного заседания – пять тысяч рублей. – не растерялся Исайя Дмитриевич. Евгений пару мгновений ловил ртом воздух, словно умирающая рыба, а Валерий Михайлович наконец повернул голову к бывшему любовнику и продолжил – уже скорее для Жени, чем для суда: — Да, делал. Но вступление в брак с таким ублюдочным низкоорганизованным альфачем только усугубило бы мои проблемы! — Вы, истец, мне́ рассказывайте, а не ему. С ним надо было беседовать ДО подачи иска. – справедливо заметил судья, подпирая подбородок рукой. Лера порывисто вздохнул. — Вобщем, в первые два года от героя-любовника не было ни слуху, ни духу. Впрочем, он меня нисколько не волновал: я сам перенес несколько операций, потом лечил Тишу – тут не до бумаг было... Сумели выбраться. И тут отец объявляется! — Но вы, кажется, сами указали Вороненко Евгения Семеновича в свидетельствах о рождении... – заметил судья, перебирая бумаги. Валерий Михайлович нервно постучал пальцами по столешнице: — Это моя главная ошибка, ваша честь. На тот момент мне нужны были деньги – не важно, сколько, я знал, что с этого, так сказать, человека много не получишь, но хоть на что-то. По итогу, алиментов я дождался только четыре года назад. — Почему же ранее не подали иск? – мурлыкнул Исайя Дмитриевич. — Было вовсе не до судов, ваша честь. У Тихона, как я уже упоминал, порок сердца, а Егорка просто очень неспокойный мальчик; помогал мне только отец. Вобщем, я махнул рукой и пустил дело на самотек. Уж не знаю, где этот молодой человек пропадал три года, но, когда он вновь объявился, он был настроен крайне решительно. Игнорируя долг, начал отслюнявливать мизерные алименты и, что самое отвратительное – требовал встреч с детьми! — А что же в этом плохого? – подняв брови, полюбопытствовал Исайя Дмитриевич. – Детям нужен отец. — Нужен, но не этот. – болезненно сморщился Валерий. – Он туп, неотесан... он будто третий день как с березы слез! Чтоб не нарваться на еще один штраф, Вороненко зажмурился и зажал рот обеими руками. Валерий Михайлович с торжеством пояснил: — Он склоняет детей к девиантному поведению. На прогулке он учил их воровать из магазинов. Более того: он чуть не убил Тишеньку. Да, ваша честь! У Тишеньки аллергия на морепродукты, Вороненко это отлично знал, но все равно дал ему попробовать мидию! Ребенка еле спасли... — Это ужасно! – закивал судья седой головой. – Но почему бы вам просто не определить порядок общения? Чтоб дети виделись с отцом только под вашим присмотром? Зачем же непременно лишать родительских прав? — Действительно – зачем?.. – чуть слышно пробормотал Женька, однако Валерий Михайлович сказал твердо: — Нет, ваша честь. Я НЕ ЖЕЛАЮ ВИДЕТЬ этого человека ни при каких обстоятельствах. Я не желаю, чтоб он имел к моим детям хоть какое-то отношение! Судья нетерпеливо поерзал в кресле: — Хорошо, хорошо, я понял! Слово предоставляется ответчику. — Ох, спасибо, господин судья! – с облегчением выдохнул Женя, глядя при этом на Леру. – Я хочу сказать, что вы совершенно правы: детям нужен отец. Я, конечно, не являюсь лучшим во Вселенной по каким-то параметром, но я исправлюсь. Постараюсь. Да. Ну, про Тихона... конечно, было дело, но, гражданин судья, я ведь просто забыл! С кем не бывает? — Ни с кем. – процедил сквозь зубы Валерий. Исайя Дмитриевич поднял брови: — А что вы скажете про инцидент в магазине? Истец говорит правду? С минуту Женька молчал, кусая губы. Очень хотелось сказать, что Лерка врет, но против правды попереть в данном случае было невозможно – это понял даже Вороненко. — Ну-у... да-а, господин судья, но это... это шутка такая была. — Отличная шутка – запихнуть в капюшон куртки ребенку чекушку водки! – выплюнул Валерий Михайлович, и судья предостерегающе стукнул молоточком. — Истец, вам предупреждение! Впрочем, я с вами совершенно согласен: шуткой это назвать никак нельзя. Что-то еще имеете сказать суду, ответчик? Об алиментах, например? Согласны погасить долг? — Согласен. – уверенно заявил Женька. – Но потом. Когда накоплю. Знаете, сколько там за три года накопилось?.. — Не поверите – знаю. – судья, бегло улыбнувшись, склонился над бумагами. На несколько секунд повисла напряженная тишина, и Женя понял, что настал его последний шанс: — Но я вас очень прошу, дорогой судья, пожалуйста, будьте человеком! Назначьте порядок общения какой-нибудь ужасный – один день раз в год и при Лерке, например. Я все выплачу! Я Тишке даже смотреть на рыбу не разрешу! Я... — Суд удаляется для вынесения решения. — Всем встать! ... Евгению не хотелось ехать домой и пересказывать ко всему безразличному коту решение суда. Он, закинув в желудок несвежий чебурек с волосом повара из ближайшей кафешки, третий час стоял на мраморном крыльце здания судебных заседаний и жадно курил двадцатую сигарету, будто от этого должны были согреться его прозябшие члены. — Может, я и правда в жизни гожусь только для подтверждения теории Дарвина, как Лерка сказал?.. – пробормотал он печально. В наступающей мягкой темноте кончик сигареты мотался светлячком и прожигал крохотные снежинки, сыплящиеся с неба. — О, вы еще здесь? Евгений радостно обернулся, услышав мягкий омежий голос (может, Лера передумал? Может, теперь, когда он добился своего, он все-таки даст Жене шанс?!), однако вместо Валерия Михайловича увидел другого немолодого омегу в очках – его честь господина Исайю в блестящей под светом фонаря шубке. — Ну да. – отозвался Вороненко хрипло и недовольно, вновь отворачиваясь. По своей старой доброй привычке человека с детской психикой он уже успел обвинить несчастного старика во всех своих несчастьях. Разумеется! Ведь это именно Исайя Дмитриевич, а не кто-то другой, лишил сегодня Женю законных прав на детей! Однако судья прочел молодого человека, как открытую книгу, и, облокатившись на широкие каменные перила с ним рядом, мягко заговорил: — Вы уж, пожалуйста, не делайте из меня врага народа – я действовал в рамках закона. Чисто по-человечески мне вас, конечно, жаль. Потому я вам скажу: не зацикливайтесь вы на своем Валерии – я ведь верно его имя назвал, да?.. Оставьте прошлое в прошлом. Тавтология, конечно, но вы действительно должны это сделать. Вы ведь для альфы еще очень молоды. Работа у вас есть, внешность... не самая плохая, но это вкусовщина, конечно. Уверен, и для вас найдется свой омега, стоит вам только начать искать. И дети у вас будут, и все, что захотите! А счастье с омегой, который вас настолько старше, увы, построить невозможно. – Исайя покачал головой и невесело улыбнулся. — Невозможно?.. – эхом повторил Женя, роняя изо рта сигарету. — Увы. – старик развел руками. Евгений отвернулся, чтоб быстро вытереть согнутым покрасневшим пальцем набежавшие слезы. — Спасибо... Спасибо, вы, скорее всего, правы. Наверное, точно правы. Я тогда, пожалуй, домой... — Идите, я же вас не держу. – усмехнулся судья и добавил неожиданно романтическим тоном, глядя куда-то вверх: – Ах, какой прекрасный вечер! Женя развернулся и сделал несколько шагов вниз по лестнице, однако по непонятным даже для себя самого причинам остановился и обернулся, услышав хлопок тяжелой парадной двери. На крыльце появился, если судить по фигуре, альфа; приглядевшись, Женька узнал в нем рыжего пристава. Дальнейшее было настолько невероятным, что заставило Евгения замереть, сложив брови трагическим домиком и затаив дыхание. Пристав притянул Исайю к себе за талию и впился в его тонкие губы жадным, вполне однозначным поцелуем любовника. Пожилой омега обвил его шею руками, и крепкий рыжий легко подхватил миниатюрного Исайю на руки. Вороненко поспешил спуститься с лестницы, однако пристав, пусть и отягощенный возлюбленным, его обогнал. Женька успел перехватить взгляд судьи, направленный на рыжего – нежный, обожающий, чисто омежий взгляд; успел он, хоть и смазанно, увидеть неугасимое желание во влюбленных сверкающих глазах альфы, который годился своему партнеру в сыновья... И Женя заплакал.