В объятих Луны

      Мама всегда много работала. Настолько, что порой забывала обо мне, нечего уж говорить и о ней самой.       В тех немногих сохранившихся у меня воспоминаниях о нашей семье, даже взрослой, перед моим внутренним взором всегда представал лишь размытый образ женщины с пепельно серой кожей и впадинами глаз, окруженных темными синяками. Они были единственной яркой краской на ее коже. Несмотря на расплывчатость воспоминаний о матери, в памяти навсегда отпечатались лишь два выражения ее лица: смертельной усталости и разрывающей душу печали…       Я всегда была смышленым ребенком, и как никто другой понимала, как много мама делала для нас. Поэтому всегда стремилась помочь, хоть порой и не особо умело. Сначала научилась сама одеваться и собираться в садик, затем выполнять мелкую работу по дому. Даже когда в детском саду случались конфликты с другими детьми, получая раны и ссадины, лишь улыбалась и говорила о своей неуклюжести в играх. Ведь мне так хотелось сделать ее жизнь легче.       К пяти годам я чувствовала себя настолько взрослой, что не испытывала необходимости в помощи взрослых или играх со сверстниками. Ровесники казались несмышлеными карапузами, которым самое время резвиться в песочнице. Это же было не для меня. Но я не осознавала кое-чего важного — своими собственными действиями лишила себя детства, лучших лет в жизни любого человека. Ведь наивно полагала, что лишь взрослые могут помочь другому взрослому.       Так в своем собственном воображении я представляла себя этаким маленьким супер героем, одним из тех которых показывали по телевизору каждое утро. Героем, который непременно должен защищать маму от ужасного злодея — «работы». Но даже у Супермена была слабость — криптонит. Своим ядом я считала сон и то, что он за собой приносил.       От ночи к ночи, в исступлении крича и роняя слезы, будила мать, лишая ее тех единственных минут спокойствия и отдыха, которым она придавалась во сне. Лишь в дни, когда после заката лил дождь или небо покрывали облака настолько, что все тонуло во мраке, мне удавалось спокойно спать, не видя снов… Боже, как же я мечтала о вечных облаках и тучах, молясь об этом каждый раз в храме или церкви. Но боги молчали и не слушали, потому что приходил новый день, а за ним и ночь, и свет луны и звезд вновь врывался в мою детскую комнату, принося слезы и крики.       Мне было так обидно и ненавистно происходящее, ведь я даже не могла вспомнить что же мне снилось. Однажды, в попытках решить эту проблему, мне взбрело в голову лишить себя сна, лишь бы не беспокоить маму, лишь бы освободиться от нескончаемых кошмаров. Но все оказалось куда сложнее, чем мог вообразить себе мой детский мозг.       В ту ночь, стремясь не уснуть, я сидела посреди комнаты, увлеченно пачкая бумагу красками.Сейчас уже и не вспомнить что же так старательно рисовала. Луна была настолько яркой, что ее свет полностью освещал помещение, будто бы на улице вовсе не ночь, а пасмурный день. Глаза ужасно болели и все время чесались, но я стойко продолжала рисовать, от усердия высунув язык. Про себя думала: «Насколько же мама удивиться, что сегодня ей не придется бежать ко мне по среди ночи». От этого карандаш еще активнее двигался по бумаге, а смешки все чаще вырывались из-за сомкнутых губ.       Пришла в себя уже утром, когда солнечный свет почти полностью проник в комнату, не в силах вспомнить как же отключилась. Глаза жгло, с трудом открывались, а в ладонях ощущался дискомфорт. Но я была все еще в комнате, на полу. А значит мама не заходила ко мне, мои крики не разбудили ее. От радости я даже засмеялась, поспешно прикрыв рот руками, дабы не шуметь. Тогда то и поняла, что с ними было не так. Руки щипало, они были в царапинах и краске. Но не только они. Весь пол комнаты был разрисован разными цветами где-то краской, где-то ручкой или фломастерами. Везде разбросаны сломанные карандаши и грифели. Самым странным было то, что рисунки хоть и были разных размеров и цветов, но изображали одно: церковь и спину ребенка, стоящего перед ней.       Я была так напугана, что сама не осознавая, кричала и проливала слезы, пока меня не заключили в крепкие и теплые объятия. Все повторилось вновь: мой плач, сбивчивые слова и спокойный голос матери, что всегда слушала мою неразборчивую речь после сна. От отчаяния и мыслей о том, что снова побеспокоила маму, я зарыдала еще сильнее и громче, вжимаясь в нее, будто пытаясь раствориться в родных родительских объятиях. А она все еще была рядом, нашептывая слова утешения нежным голосом.       После этого сны стали как-никогда четкими, и когда я просыпалась, все помнила. Потому что снилось мне одно и тоже: то, что рисовала на бумаге изо дня в день будто наваждение. Старая церковь, такая же в которую мы ходили с мамой раз в месяц, и маленькая девочка пред ней…       Лишь через полгода мне удалось узнать, что все это значило. Именно тогда я в первый и последний раз увидела то, второе, выражение лица матери: разрывающую душу печаль. Оно мне мерещилось еще очень долго…