Эймонд
Едва за ним сомкнулись двери зала Совета, оживленные споры прервал голос брата. Недовольство сквозило в нем: — Ты опоздал. Минуя длинный стол под прение Корлиса и Тадиусса, Эймонд подошел к нему. Протянул сверток пергамента: — Вместо моих извинений. Брат едва уловимо хмыкнул. Красная печать была не тронута. — Ты даришь жене слишком много воли. Что за дерзость, она теперь почитает тебя за гонца? — Ей нездоровится. — От вида моего лица, полагаю? Принц не мог не заметить: при взгляде на короля служанки иной раз прятали глаза, как некогда при взгляде на одноглазого принца. Эймонд уже привык к новому лику брата, но не к отклику, который тот вызывал у остальных. Странным образом ожоги короля открыли Эймонду истину, которой тот прежде не знал: старший сын Визериса прежде почитался красивым людьми. Но Эймонд наблюдал не за меткой огня, наблюдал за нескрываемым следом неприязни. Принц не любил верить несбыточной правде. Исполненный ли избытком братского чувства, после гибели Дейрона посвященного ему, желавший ли не согласиться с королевой-матерью, окрыленный тяжестью валирийской стали на челе брат когда-то услыхав о его намерении к союзу, пошел у него на поводу. В конце концов, Эйгон желал укрепить миром свое место на троне, их брак был выгоден ему. Они могли вести добрые речи при дворе, но Эймонд знал: Алисанна так и осталась для Эйгона извечным напоминанием о крови, пролитой ей и Порочным принцем, а Эйгон для нее – тенью проведенных в агонии лун. — Какая разница тебе из чьих рук получать благие вести? — Благие? — не прятал сомнения занимавший свое место по правую руку от Эйгона дед. Из ларца подле короля Эймонд подхватил отполированный камень. Еще два ожидали своих владельцев. Фелл покинул город, но теперь Одноглазый заметил, что и мейстер отсутствовал. Принц не отрицал своей радости тому. Слишком поспешно Манкан занял место в этом Совете. Великим мейстером все еще звался Орвиль, но годы были немилосердны к нему. Принц подарил быстрый поцелуй матери и, встретив ее улыбку, отодвинул резное темное дерево стула, опустился по левую руку от короля. — И впрямь, — еще пробегаясь по строчкам, вместо принца ответил король. Эйгон удивленным не выглядел. Точно провозглашая давно известную истину, обратился к ним: — Рейнира согласна. Совет, в отличие от своего короля, смятен этой вестью был. Корлис Велларион более прочих. Тадиусс был нескрываемо рад. Наполнить потрепанную войной казну ему теперь станет несравненно легче. Но известия, коего они все ждали, слишком быстро утонуло в прежних толках. Эймонд еще не успел в них вникнуть. Недолго наблюдения за матерью принцу хватило, чтобы понять: она не знала. Как, верно, и остальные. Вместо вопроса Эймонд уперся взглядом в руку своего короля. Ныне та вновь была укрыта парчой. — Avy de jeōrta| Я в порядке. — брат его заменил благодарность кивком. За краем ворота Защитника Государства едва заметной тенью багровела метка его успокоения. — Ты недоволен моим опозданием. Но где же излюбленный тобою мейстер? Помнится, к вечеру он обещал быть здесь. Мать опустила ладонь на его руку. — Мейстер Манкан не посмел вернуться в замок. Он опасается принести беду сюда. Весть передал его слуга. — Какую беду, кроме самобытных методов он мог бы явить нам? — От Эймонда не скрылось, как королева-мать опустила взгляд к столу. Но с дней войны ее печалили и мелкие невзгоды. Ответил ему дед: — Мейстер Манкан вышел в город, дабы осмотреть больных. — Я слышал. Что-то серьезное? — принц повернулся к брату, но взгляд короля остался не читаем. — Боюсь, что да, — Корлис перебил Отто. После звания Десницы Рейниры, старая должность мастера над кораблями должно быть со скрежетом резала его морскую глотку. Дед вернул слово: — Больных пока не много. В основном остановившиеся в городе моряки, торговцы, да угодившие им шлюхи. Но ясно: зараза пришла с порта. Мы бы не беспокоились, если … — Если бы не известия о Белой Гавани, Чаячем городе и Девичьем пруде, — перекатывая отточенный камень, взял речь король. Впервые с начала встречи, Совет затих. — И Сумеречном Доле, — вставил Эймонд, встретив встревоженный взгляд Десницы короля. Поначалу принц рад был участию и советам искушенного опытом деда, но чем дальше, тем больше, его заинтересованность в делах города казалась ему излишней. — Я получил письмо Риккера утром. Он писал о больных на прибывших кораблях. Я приказал закрыть порт и хотел отбыть в Дол на рассвете. — Нет! — Эйгона точно передернуло с его слов, — Путь до Дола близок. Пусть крылья воронов не так быстры, но к рассвету ты их уже не обгонишь. Надеюсь, твои вести не опоздают, брат. Но я не для того закрыл замок, чтобы ты покидал его. — Ты вверил мне эту власть. Пренебрегать ей я не намерен. — Риккер оберегал ее для тебя исправно. Хочешь – пошли жену. Кажется, твоя власть пришлась ей по вкусу, — Эйгон поморщился точно ребенок. Но Эймонд не был готов с ним согласиться. Ему вспомнились ее осторожные вопросы о Доле при редких полетах туда. Наверняка, Алисанна желала бы покинуть Гавань. Пожалуй, он был благодарен за то, что просить его о том открыто леди не стала. Он бы не смог. Ответил бы ей отказом, что камнем повис бы на собственной шее. Эймонд подумал, что власть была ей чужда более, чем ему самому бы хотелось. По вкусу его жене скорее быть подальше от зеленого замка, все еще звавшегося Красным. Не иначе, по злой иронии судьбы. — И что же ты предлагаешь? Прятаться здесь? — А что нам остается? Манкан просил переждать беду. Десяток другой больных – еще не сотня. К тому же на дворе зима. Быть может, он излишне осторожен, но с нас не станется переждать несколько дней, — Брат говорил неторопливо, но руки его все никак не могли найти покоя. И глаз он от них не отнимал. — Так значит, Манкан – вновь автор твоих побуждений? — Оставь ваши склоки, Эймонд. Одни боги знают, что стало им причиной. Но Манкан вовсе не дурак. — Редко когда на памяти принца Десница прежде поддерживал короля. — Боюсь, дело серьезней, чем может казаться. Слухи доходят и из Браавоса и Дорна, — голос Лариса был, как мед, вязок, — Нам стоит готовиться к худшему. — Кто-нибудь знает, с чего это все началось? Но не всякий мед, оттенял горечью, как этот: — Боюсь, что нет, мой принц. В Трех Сестрах сожгли судно иббенийцев, полагая их – гонцами этой беды. В Белой Гавани растерзали торговца из Тироша, а в Ланниспорте жгут мирийские шелка. Но куда бы не вел след, след этот из хвори. — И вы в это верите? — Вопрос принадлежал Деснице, но на сей раз принц его порыв разделял. Ларис прежде не приносил ложных донесений, но ныне рассказ его напоминал Эймонду своей правдивостью северные сказки о белых ходоках. — Даже боги просто так не затмевают солнце! — Эймонд ценил Тадиусса за сердечную, почти слепую веру короне. Но с той же бесхитростной верой он внимал любому наставлению септона. Все бы то славно, но принц был уверен, одно путешествие на Север или за Узкое море и Тадиусс читал бы для них знаки старых богов и владыки света. — Нельзя, чтобы Рейнира прознала о нашей беде. — Опасения матери, не меняли своей природы. — Беда эта может постучать и в ее двери, — мастер над монетой не был согласен с ней. — Вы думаете, она смирилась? Малейшей слабости хватит если не ей, то варвару, что она зовет консортом и мужем. — У нас его дочь. — Ее матери он привязанность не выказывал, — правду Корлис роняет равнодушно. — Хватит! Деймон не сунется в город, покуда здесь я и Вхагар. — Поэтому вам и стоит остаться. — Мы должны перекрыть выходы. Пока слухи не разлетелись. — Слухи летают быстрее ветра. Если в Рейнире остались толики здравомыслия, услышав об этом, она спрячется на Драконьем Камне. — Сейчас в городе тихо. Толков будет больше о тени, что покрыла солнце. Но закрой двери – люди ринутся через них. А когда не смогут, придут к нашим стенам, испросить ответа почему. — Не стоит сеять зерна страха, они прорастут и сквозь снега. Не лучше ли дождаться решения Манкана? Коль это и впрямь беда, о которой столько толков, явить себя она не затруднит. Малый Совет вновь утонул в разногласиях о том, разумнее ли закрыть столицу, или ждать, и чем это для них обернется, прятаться или и вовсе бежать. У каждого был свой совет для короля. Эйгон наблюдал за наматывающем круги под его пальцами шлифованным камнем и слушал. Отвечать, однако, не спешил. — Были вести из Староместа? — Эймонд прервал их. И руки его брата, наконец, замерли. — Последние о благополучном прибытии королевы и юных наследников. Море и небо благоволили их пути. — принимать воронов – забота мейстера, но Ларис держал ответ вместо него. — О заразе там знают? — Эймонду не по душе уточнять. Но Ларису, видно, по душе расспросы. — Нам неизвестно. Но Цитадель … — Так пошлите гонца, — принц перебивал Десницу нечасто. Дед не остался доволен. — Нет. Ворона. Люди в последние дни падки под пляску смерти. Предупредите лорда Ормунда. Как получат весть, птицу – сжечь, — Эйгон прервал молчание приказом. Не сразу сообразил, что того, кому он был посвящен – не было здесь. Корона учила его говорить иначе, но добавил брат нехотя: — Лорд Ларис, не окажете мне услугу? Вы, наверняка, и сами желаете отправить в родовое гнездо вести. — Конечно, мой король. Немедля. — слова Стронга точно издевка. С поклоном, лорд Харренхолла покинул зал под истошно медленный стук своей трости. Впрочем, с тростью он управлялся привычней, чем ныне его король. Эйгон снова взял слово: — Помощник мейстера вернется к нему, отправьте и остальных, пусть возьмут, что должно. Если нужно, поднимите Орвиля со смертного одра. И пусть Манкан отчитается к рассвету. Если он сочтет это хворью с чужих берегов, мы соберемся вновь. Теперь оставьте меня. Не все члены Совета были согласны так быстро исполнить его волю. Лорд Тадиусс сетовал на то, что новое соглашение с Северным Вестеросом стоит немедленного обсуждения. Отто еще имел, что сказать внуку. Но этим вечером король не терпел возражений. Эймонд, напротив, желал бы скорее оттуда убраться, однако брат просил остаться его. — Я отослал ее! — негодовал он одиноким признанием, когда они таки остались одни. — Ты желал ей блага. Ты ведь помнишь, как мрачны для нее стали стены этого Замка. — Всегда были. — В Староместе Цитадель. И Архимейстер. Сложно найти место, что было бы для них безопасней. — Твердыня Мейгора. Вот это место. — Давно ли? Эйгон бросил ему гневный взгляд. — Мне стоит спросить тебя. Ведь это теперь твоя забота? — И я еще не подводил тебя. Не в этом. За Королевскую Гвардию я не в ответе. Но с ними Фелл. А ты доверил ему собственную жизнь когда-то. — Хранить ее я в ту пору не пытался. — И Ульф. Сожжет любого, кто непрошено приблизится к ним. Или король более не помнит собственные приказы? — Не ври мне. Я знаю, ты не веришь этому бастарду. Эйгон был прав. Бастарду-перебежчику принц не верил. Как не верил Ларису, Корлиусу и Манкану. Вера была сложным делом. Посвящать ее кому-то кроме драконьего пламени у одноглазого принца выходило все реже. — Я верю в то, что он желал бы жить. Ты был доходчив, предупреждая о цене ошибки. Я верю в Хелейну. А Пламенная Мечта всегда была излишне ревностна. Защищала ее, точно сама – ее мать. Перестань. Ты понапрасну изводишь себя. — Мейлор так радовался, знаешь. — Рука Эйгона дрогнула в неопределенном жесте. Эймонду подумалось: то в поисках кубка, но ведь и виночерпия король отпустил. — Я хотел, чтобы Джейхейрис провел год другой в Цитадели. До исхода зимы. Ему пошло бы на пользу. Только вспомни, кого они воспитали из Дейрона. Из меня и под старость не выйдет такого учителя. Джейхейрису было все равно. Не хотел оставлять Шрикоса, но противиться не решился. Зато Мейлор за ним увязался. Слышать не хотел, что он еще слишком мал. Сказал, у него вопрос Архимейстеру. Архимейстору, слышишь? В шесть. Порой мне кажется, он не от моей крови. Эймонд знал, о чем мальчик спросит. Племянник спрашивал и его. Ясным вечером, под первые мазки сумерек еще на исходе лета. Осторожным шепотом, чтобы брат с сестрой не услышали, мальчик вопросил к дяде-принцу. Хотел знать, отчего его яйцо не проклюнулось. — Я отослал ее. Боялся ее горя. Боялся донесений Лариса о Ступенях. И теперь я здесь, а они – на краю страны. Я стал королем, лишь для того, чтоб наши жизни были все так же мне неподвластны! — С ними ничего не случится. А тебе велено было хранить покой. — Тебе его не занимать. — Упрек венценосного брата был, верно, посвящен сухому голосу его ответа. Но Эймонд был искренен. И ужасно измотан. Боль пеленой застилала взор оставшегося глаза. И его собственными стараниями Эйгон об этом не знал. Но как он не видел иного? Ведь из них лишь одному был позволен страх. — Ты думаешь это пустяк? — Не унимался он. — Давно ли ты забыл лачуги Блошиного конца? Если я испугаюсь того, что люди болеют зимой, то скоро мне будет должно бояться собственной тени. — Ты, верно, все еще веришь, что наше место там – под облаками, что силой нам мериться только с богами. Но оглянись, найдется ли средь нас судьба, не искореженная этими годами? — Ты плохо искал, братец. Я видел судьбы и печальней. — Быть может, его брату надоело спорить, а может он уловил тень в лиловом глазу, но Эйгон молчал. И Эймонд добавил: — А быть рядом – уберечь еще не значит. — Ты никогда не рассказывал мне, как …. — Я должен был быть умнее. Осторожный стук в двери Палаты Малого Совета прервал их разговор. Гвардеец объявил о прибытии сира Тиланда Ланнистера. Эймонд мог ожидать кого угодно, кроме него. — Ваше Величество. Мой принц, — Ланнистер не спешил смотреть королю в глаза, подарил должный поклон его брату, а после и ему самому. Спеси за год в нем поубавилось. Эймонд слышал, что, потеряв должность в Совете, тот вспомнил былую дружбу с морем и корабли львов ныне часто ходили под его началом. Тиланд бывал гостем столицы и Красного замка, но не зала, в который явился теперь. Эйгон не затруднил себя напоминанием почему: — Мои слова для вас шутка? Или вместо отставки вы все же предпочли вечную тишину? — Мой голос затруднит вас ненадолго. Черные крылья… — Только теперь Эймонд увидел сверток в руках златовласого льва. С секунду, Ланнистер сомневался. Лишь позже Эймонд поймет, как легко было спутать скорбь с трепетом страха, — Я явился сразу как узнал. Мой брат мертв. — Вороны нынче – самые трудолюбивые слуги, — король не скрыл усталой полуулыбки, — Примите мои соболезнования, сир Тиланд. Ваш брат был славным человеком, верным слугой короны. Мне жаль, что былые раны все же взяли свое. — сказал Эйгон уже серьезнее, но колкость былой улыбки еще плясала в его глазах: — Полагаю, вы пришли обсудить регентство над лордом Лореоном? — О нет, леди Джоханна справится с этим исправно. И, боюсь раны моего брата здесь не при чем. — Зачем же вы здесь? — вопросил Эймонд. Разум успел родить беспокойные мысли о заговоре и об убийстве. Лишиться Хранителя Запада – непозволительная роскошь. Но Ланнистер вновь удивил его: — Я лишь хотел предупредить. Леди Джоханна пишет, что кончина брата – дело рук иноземной хвори. Я знаю, вы более не в нужде к моим советам. Позвольте мне один последний. Закройте город, мой король. Или вы станете королем могил.*
Мысли путались, но одно Эймонд понимал точно: он смертельно устал. Отголоски страсти еще ощущались в измотанном теле, но чем больше они отступали, тем сильнее он ощущал прежний груз. «Скоро пройдет» - говорил он не то себе, не то ей. Пусть хоть в одном оказался прав, чужая боль отступила. Когда отзвучали последние тягучие ноты уже ленивой ласки, под тяжестью его взора, Алисанна уснула. Он не желал тратить эту ночь на толки о совете. О бесплодном беспокойстве, сразившем советников короля. Едва ли Алисанну обрадует известие о том, что они заперты здесь. Пусть уж так. Коль все это правда, он запрет ее хоть в этой комнате, но беде до нее не добраться. Как ни старался, в мир грез принц не смог отправиться за ней. Бросил попытку сосчитать бессонные часы. Понимая, что труды его напрасны, Эймонд покинул плен перины и неги, натянул брюки. Новый спазм догнал его на шнуровке рубахи, согнув статную фигуру пополам. В такие минуты он жалел о смерти Люцериса Стронга более всего. Мальчишка не должен был умереть так. Он должен был испить страха сполна той проклятой ночью. Должен был узнать, что ожидает его. Он должен был жить с дрожью. Они должны были встретиться на войне. Он не должен был умирать быстро. Эймонд лишил бы его глаза, достоинства и каждого дюйма плоти. И лишь после предал бы то, что осталось огню. Принц невольно ухватился за откос окна, пару раз промахнувшись, рука зацепила немудренный замок, открыла створки. Тяжело дыша, Эймонд встречал морозный воздух. Отпустив из тисков корни белых прядей, приклонился к оледеневшему стеклу. Где-то далеко, он знал, он слышал, рассекали воздух древние кожастые крылья. Его избавление. Ему бы только добраться до них. Врата закрыты, но из замка вели и иные пути. Темное небо терялось в белесой пелене намечающейся метели. Завтра не будет того же солнечного дня, понимал принц. Пусть так, лишь бы только без новых знамений. Его дыхание оставило ровный талый след на окне. Капля медленно текла вниз, пока не повстречала его плечо и тонкую ткань рубахи. Эймонд вздрогнул, отвернулся от стекла. Ветер ударил ему в спину, настежь открывая створку. Ворох острых снежинок ворвался следом, нарушив покой опочивальни. Принц не обернулся. Он подошел к встревоженному вторжением сквозняка камину. Пламя рывками дрожало в нем. Эймонд наклонился, плечо ответило сладостно-мучительным стоном, пятью полосами следа острого прикосновения, он протянул ладонь чтобы поднять наспех брошенный плащ, пальцы его еще хранили чужое тепло. Эймонд поднял и дублет, дрогнувшие под ним пластины стали отозвались звоном. Вторя пробирающему до изнанки ребер ветру, из темноты его догнало короткое: — Останься. Он не мог обернуться. Не должен. Стоило ему повернуться, он наверняка, не смог бы уйти. — Не могу. — Почему? — Пекло. Ее еще хриплый голос и теперь остался мягок. Эймонду показалось, он таил призрак надежды. Принц посмотрел через плечо, точно украдкой. Кроткие отблески путаного серебра в распушившихся волосах. Разомлевшие ото сна веки. Разочарование, что они, наверняка, прятали. — Ты не хочешь этого знать. — Хочу. — Нет. — Ты не можешь решить за меня. Он ведь ее супруг. Разве не мог? Но почему-то Алисанна оказалась в этом права. Только он не останется. Эймонд успел сделать еще шаг под звуки вороха перины и подушек, ее шагов. — Останься. — Все снова замерло. Она стояла, едва позволяя свету к себе прикоснуться. Его покинувшая пену волн серена. Обернувшись одним белым покрывалом, бледным точно оголенная молочная кожа, которую то скрывало с трудом. Ветер трепал ее волосы и, не знавший покоя снег, падал под ее босые ноги, но смотрела Алисанна на него. Оскорбленно и преданно. Он не заслужил ни одного, ни иного. Верно, она смотрела на дракона, коим считала его. Но драконы сильны, прекрасны и ужасны. Они свирепы и величественны. Они уж точно не слабы. И одного только ужаса деяний мало, чтоб почитать себя за одного из них. «Посмотришь ли ты на меня так еще раз, когда будешь знать?» — Останься. — Уже тверже повторила она. Силы его были на исходе. А она ведь ему солгала. Он знал, не поверил бы, что тени Овцекрада посвещены были эти сомнения. Их надуманная причина была понятна и отвратительна ему. Ровно, как и правда, которую он прятал. «Столько раз ты давала мне уйти, почему не сейчас?» — А если не останусь? Что сделаешь ты, Алисанна? Последуешь за мной, чтобы низвергнуть праведный гнев? — порой ему казалось, он уходил, лишь чтобы скрыть едкость собственной речи. — И кому мне посвятить его? — Перестань. Раз веришь чужим словам и подозреваешь меня, не играй. Говори прямо. Или ее имя тебе знакомо? Так я подскажу. — Имя ее мне известно. Как и то, что Вхагар видели под Харренхоллом. — Вот как. Интересное выдалось путешествие домой, моя леди? Алисанна отступила на шаг. — Ты знаешь. Там. У меня не было дома. — Но их словам ты веришь. — Разве? Ведь я здесь. И спрашиваю я тебя. Почему ты уходишь, Эймонд? — Хочешь знать, сама не скрывай ответа. Так что же? Полетишь ли ты по моему следу, чтобы испепелить ту, чье имя нашептал тебе…Кто? Брат? Отец? Или моя самозванка сестра? — Нет. Не полечу. — Значит, тебе плевать? — Она мне не нужна. Она не клялась мне. Только ты. Его улыбка резала тишину ножом. Он был холоден и жесток. И он знал, что будет об этом жалеть. — Я не нарушил клятв. — Так не мучь меня. Скажи правду. С тягучим предвкушением он ждал обвинения. Быть может тогда ему и не придется сожалеть. — Ты сказал, ее не будет здесь... «Дай мне повод! Дай же…» — Но ведь и тебя здесь нет. В повисшей тишине, принц слышал движение собственного кадыка. Эймонд нетерпеливо сглотнул. Не смог озвучить ни один из предвкушаемых ответов. Она ведь молчала. Столько раз. Ей должно было быть все равно. Он отвернулся опять. Так было проще. Теплые руки обхватили его со спины. Голос ее оставался тверд, но от него не укрылся тяжелый вдох, прежде чем шепот обжег лопатки: — Память сердца глубже памяти долга. Ты ведь любил ее. Пекло, ведь он мог ошибаться. Если так, сколько раз он заставил ее об этом гадать? — Сердце. Думаешь, мое сердце верно ей? — Спиной принц чувствовал ее дыхание. И укол драгоценных камней. Эймонду стало вдруг интересно, тяжелы ли его рубины на ее шее? — После того, как я вернулся с Речных Земель, многие полагали, у меня его нет. Что если они правы? — Нет. — Хм. — Ты права, я любил ее. Я подарил ей сердце, но не руку. Я никогда не лгал ей, я не мог быть ее. — Ее оскорбило это? — Нет. Ей не нужно было ни то, ни другое. — Что же тогда? — Мой огонь, — ему потребовалось время, чтобы впервые озвучить кому-то давно признанное им осознание: — Моя корона, — девичьи пальцы скользнули вверх так робко, что он и не заметил, когда они успели вновь развязать ворот рубахи. Что ж, раздевать его она научилась исправно. — Моя кровь, — продолжил он, медленно поворачиваясь, рубашка уже сползала с плеч, а руки, эти вездесущие руки с концами оплели его шею, — Моя жизнь, — Эймонд повернулся совсем, но ее глаза упорно не поднимались выше ямки у основания шеи. Так не пойдет. Быть может его ладонь на ее подбородке была излишне грубой, зато он мог вновь видеть ее глаза — И моя смерть. — Видеть то, как искры пламени занимались в них. — Только и этого ей было мало. Эймонд знал, об этой нечаянной исповеди он пожалеет тоже. Однако ведь он уже начал. — Пожалуй, это я мог бы простить ей. Любое дитя знает: за помощь ведьм приходиться платить. «Дитя… Шут из тебя вышел бы горький и славный.» — Но она покусилась на то, что… — Пекло, за что она смотрела так? Словно понимала. — Она отняла у меня… больше, чем кто либо. — Ну что за притворство? «Нет, уж этого ты не можешь знать». — Люди правы, Алисанна. Не осталось во мне ни души, ни того, что вы называете сердцем. — Не впервые он видел, как его холодный голос пьянил, в конец лишал здравомыслия ее. — А ведь ее сердце еще билось, когда я вырезал его. — Но впервые лицезрел, как слова отравляли трепетом. И Эдмонду казалось, он упивался им. Принц утешил леди терпким поцелуем яда на шее, — Она давно мертва. От моей руки, — прошептал у самого уха: — По нраву ли тебе правда, которую ты так желала? Она замерла в его руках, под звуки тишины и студеного ветра. Он замер под звуки дыхания. Его – мерного. Ее – прерывистого, точно дрожащий в очаге огонь. — Что скажешь мне теперь, Алисанна? Это. Готова ли ты простить мне? Под новым порывом одна из створок окна захлопнулась с громким ударом. Стекло треснуло. — Молчишь. Он ждал страха, ждал в конце концов укора и осуждения. Вновь потеряв ее взгляд, встретил короткий оттененный хрипотцой вопрос: — Зачем? — Алисанна крепче схватила одеяло, оголившее ее плечи. Принц заметил мурашки на казавшихся ему горячими руках. — Подарить богу, которому она желала меня. Эймонд почувствовал, как сухость стянула горло. Он отпустил из оков леди, чтобы сделать несколько шагов, да запереть наконец окно. Огонь в камине успокоился тут же. Разгорелся ярче, забирая свое. Принц подошел к нему, и столику подле, наполнил одну из оставленных накануне чаш. Пламя плясало ярко. Сколько ночей он провел тогда, так же наблюдая за ним? Разглядеть ничего так и не смог. Терпкое вино смочило горло, говорить легче не стало: — Алис пророчила мне великую победу. В битве под Харренхолом. Алисанна обошла его, опустилась в кресло по правую руку. Левое всегда предполагалось ему, но сегодня он готов был об это жалеть. Не видеть ее глаз все еще было бы проще. Он остался стоять, склонившись над очагом. Леди подобрала с пола ноги, закуталась крепче. Конечно. В желании избавления он впустил в их покои зиму. Белая ткань скрыла и волны волос, и блеск рубинов, из-под покрывала выглядывал край обветренной ладони у самого подбородка, да кончики босых ног. Теперь она напоминала ему скорее ту девочку, из дней забытой юности. Эймонд удивился каким разным в одну и ту же ночь мог выглядеть человек. Алисанна тоже подарила бесстрастный взгляд огню. Как многому тот был свидетелем за их недолгие жизни, занявшие вечность? Как многое даровал, как многое разрушил? — Ты ее не послушал. — слова леди-жены были и без того утверждением, но принц, все же, ответил: — Нет. — Почему? — прозвучало не в первый раз. Эймонд осушил чашу до дна, не чувствовал дурмана вина. Неторопливо начал незамысловатый мотив, казавшийся ему некогда наивным:Сын крови танцует с богиней древней, их судьбы давно решены. Порхает, метает и в небо рвется он где-то из водных глубин. Огнем он правил, огню он склонился, огня шепот его погубил. Смеется палач, да смех тот недолгий, смеется он торопясь. Великая битва, великая власть, и кости их рыбам всласть.
С минуту в покоях вновь стояла тишина. Ему давно было интересно, помнила ли она тоже? Жена смотрела на него внимательно. Растерянно. Молчала глубоко. Конечно, она помнила. Солнце, сладость налитых соком ягод, полуденный зной, свежесть пруда, тень садов, ленты, с коими так любила играть его дорогая сестра, вполголоса напевая плохо рифмованные строки. Он всегда полагал те строки нескладным плодом труда шута, так любимого Рейнирой, не понимал, зачем принцесса крови запомнила такой вздор. Он привык не обращать на них внимания, играя с сестрой и кузиной. Эйгон и Джекейрис редко составляли компанию им. Правила были просты. Сплетенные ленты, по паре перекрестных узлов на каждого из них, да усердие скорей выпутаться из сетей. Две атласные ленты. Зеленая. Черная. — Все эти годы… — в задрожавшем голосе одноглазому принцу сложно было не слышать тревоги. Злость его сворачивалась клубком, пряталась, отползая куда-то дальше, во тьму, которой он никогда не знал конца. — Все эти годы, — согласился он, — А я ведь мог и не понять. Перехваченный им взгляд полнился ужасом осознания. Робкая бледная рука потянулась за второй чашей. Принц не позволил, опередив ее, наполнил ему сам. Эймонд подал ей полный кубок, опуская колени на мирийский узор ковра. Алисанна нетерпеливо приняла его. Принц вырвал из плена пухового одеяла вторую ладонь. Огладил там, где на запястье, верно, кончалась перчатка, тонкую красноватую корочку, такую же как расцвела на вершине скул его леди. Оставлять метки на этой коже ныне только его право. Да разве начнешь войну с поднебесным ветром? Эймонд опустил на ее запястье нежный укол поцелуя. Не умел сожалеть иначе. — Признаться, конец я так и не вспомнил. — Наконец, нарушил тишину он. Алисанна сделала еще один жадный глоток. Лицо ее обрело совсем потерянный вид. Тревога была частым, не желанным самим принцем, гостьей на лике его супруги. Но теперь Эймонду показалось, он никогда прежде не видел ее истинного страха. Он слышал, надломленные слова мотива дались ей с трудом:С тех пор под небом танцевали лишь тени Неназванных ныне богов. О днях тех для дочки споют менестрели, Неведом ей голос мой. Зовут ее браться и просят, и просят, Отправиться вместе домой. Горькое бремя, сдержать не сумею, Последую я за тобой.
Память сокрыла от его эти последние строки. Но не лик юной Хелейны, что некогда напевала их. Мысль о том, что они означали, заставила его отшатнутся. Алисанна уронила край покрывала, за которое так отчаянно пряталась, разрезав прямые пряди, робко перехватила шею принца, точно извиняясь за то, что поведала. Следующую чашу они испили в тишине. К последнему глотку Алисанна давно опустилась к нему. Перебираться в кровать не хотелось. Весь этот день было донельзя холодно. И как прежде холод уже не спасал. Эймонд подбросил в огонь полений и уронил меха подле очага. Спина его покоилась на изгибе забытых кресел, а девичья голова на его плече. Огонь все никак не согревал. Под одним покрывалом было по-сладкому тесно. Он знал, что стоит уснуть, и она украдет его. — Алис пророчила мне великую победу в битве над Божьим Оком, — спустя долгие молчаливые минуты, Эймонд понял, что не уплатил долг ответа на вопрос, — Хелейна пророчила мне гибель на его дне. Алисанна молчала. Сердце ныло. Удары по виску отступали. В небеса больше не хотелось. Хотелось остаться. Утонуть в плену ее рук. Впервые за долгое, долгое время. Пусть сквозь бессонные ночи, он способен был найти короткие минуты покоя. Что она просила взамен? Его самого и горькую истину? Он ответил ей жалко сокрытой злостью и половиной правды. Но так сразу всего не расскажешь. — Лети со мной. — Что? — Алисанна приподнялась на его груди, тяжело опираясь. Но ребра его не знали такой легкой ноши. — Эйгон закрыл замок, но я выведу нас. Лети со мной. Утром, как взойдет солнце. — Эйгон закрыл замок?! — Ты последуешь за мной? — Да. — Хм. — На сей раз улыбка была, пожалуй, теплой. — Почему? Ответила жена не сразу: — Потому что ты пришел за мной. — Уколола улыбкой и его: — И потому что ты остался. Тяжелые раздумья вернулись к ним быстрее, чем он хотел бы. — Эймонд, что случилось на Совете? Ворота закрыли вчера до заката. Я думала это по вине казни. Или затмения. Но неужели… Его договор уловка? Что-то не так, я знаю, что он задумал? Ты его брат, но прошу, прошу не ври мне! Неужели мы все опять... — Нет. Нет! Этому не бывать. — Так что же? — Ничего. Пока ничего. Не тревожь понапрасну и без того измотанную душу. — Алисанна собиралась ему возразить. Не успела. — Я не верю, что дело так уж серьезно. Манкан излишне осторожен. Завтра Совет соберется опять. — Не видать нам полета. — Пекло. Значит, отправимся после. Жена посмотрела на него с подозрением, однако не стала отвечать. Под шорох накрахмаленного льна устроилась у него под боком опять. Эймонд осушил еще половину чаши, прежде чем хмель и тепло разморили его.Алисанна
Когда она открыла веки, опустив под голову локоть, Эймонд еще дремал. Губы Алисанны невольно дрогнули. Нарушая устои, на сей раз принц почти полностью перетянул одеяло на себя. Огонь почти догорел, но натопленный жар ощущался явно. Алисанна выбралась из-под покрывала, не стесняя себя. Свет с трудом пробивался через захватившие окна, узоры льда. Ночь еще ощущалась вязко-терпким послевкусием страсти и горечью разговора и выпитого вина. Алисанна подняла и укуталась в оставленный в спешке расшитый красно-черный халат. Она понимала, он не сказал всего. Но и полученные ответы оказались не тем, что она искала. Леди подошла к одному из окон, тщетно пытаясь разглядеть высоко ли светило успело подняться. За открытой створкой ее встретили отголоски утихающей метели, и неясно пробивающиеся сквозь них лучи стремящегося к зениту солнца. Она опустила взгляд во двор, что успела наполнить привычная суета. Ворота так и остались закрыты. Алисанна поспешила вновь все закрыть. Кажется, принц сообщал ей о Совете. На ее памяти он еще не позволял себе его просыпать. — Эймонд, — позвала она его, наклоняясь за другими оставленными в беспорядке вещами. Рука накрыла на дублете чужеземный узор, и мысли невольно напели об иных вечерах. Долгих и теплых, в которые принц расспрашивал ее о Пентосе и о днях, проведенных за морем. Она не желала возвращаться в Пентос, но тоже желала увидеть иные края. Этой ночью Эймонд обещал ей неизвестный полет и ответы. А в иные – известную дорогу и неизведанные берега. Алисанна не знала, чего желала бы сейчас больше. Как только уйдет зима, как только станет спокойно, и не будет нужды оберегать трон его брата, прежде чем перебраться в Дол, они желали отправиться туда. — Эймонд, — снова позвала она. Принц ответил шепотом, который леди не разобрала. Алисанна сложила подобранные вещи, опустилась на пол, вернувшись к мехам у очага. — Мой принц, ты сегодня непривычно сонлив. — Алисанна потянула его за плечо, обернув к себе. Эймонд молчал. Кожа под ее рукой пылала жаром, словно драконья чешуя. Алисанна коснулась его щеки, тормоша. — Эймонд! — Капля испарины скатилась к гладким волосам с бледного лба. — Эймонд ответь мне! На крики явилась стража. — Мейстера сюда. Гвардеец скрылся, позволив себе промедленье и неудоуменный хлопок глазами. — Эймонд! Эймонд, прошу, ответь мне! — Алисанна трясла его, ей казалось еще немного и она ударит голову Его Высочества принца. Но Эймонд молчал. Торопливо явившийся помощник Манкана заставил ее отступить. Покои тут же наполнили люди гул и суета. Она хотела помочь, но к принцу ее более не подпустили. Им стоило улететь многим раньше, поняла она. В пекло долг, королеву и короля. Они должны были оставить все это здесь, пересечь море. И они не успели. Когда гул достиг своего апогея, Алисанна поняла: над столицей звенели колокола.