Эймонд
Народ разбредался с площади. Темная грива подведенного гвардейцем жеребца блестела под ледяными лучами солнца. Ночь. Так Эймонд и нарек его когда-то. Надежный боевой конь был подарен дедом на его девятнадцатые именины. Так удачно. В тот же год Эймонд и отправился с ним на войну. Ночь нетерпеливо подмял копытом снег и недовольно фыркнул, выдохнув плотное облако пара, породив улыбку хозяина. Принц и сам поднял под новым порывом ветра подбитый мехом капюшон плаща. Помимо Ночи в королевской конюшне Эймонда ждала гнедая дорнийская кобыла, отличавшаяся, не в пример Ночи, строптивым нравом. Лощади быстрей, принцу не доводилось седлать. Однако песчаная скакунья не выдержала бы веса лат и уж точно не стерпела бы холода этого дня. Ладонь принца прошлась по черной шерсти. Даже столь крепким ногам скакуна было не тягаться с драконьими крыльями, но на самую скупую ласку жеребец откликался в разы охотнее Вхагар. — В Драконье Логово, — приказал сопровождавшему его отряду принц, оседлав коня. После зрелищ народ всегда был беспокойный. Хуже не станет от лишних мечей при нем. Арон остался на площади, Торн и полдюжины золотых плащей последовали за ним. Они миновали три улицы, когда их встретил сир Марстон Уотерс. — Ваше Высочество, — склонив голову, обратился тот, придержав нетерпеливого разгоряченного коня. Взгляд рыцаря нашел товарища в белом плаще и тут же вернулся к принцу. Морозный пар сопровождал его слова, будто это не конь, а всадник метался по городу галопом. От поджатых губ до хватки на поводьях, рыцарь был напряжен, все в нем говорило о спешке, — Вы должны вернуться в замок немедля. Приказ короля. — Я направляюсь к холму Рейнис, сир Марстон. И вернусь в замок сразу, как встречу жену. — Но вы нужны королю, мой принц, он созывает Совет. — Совет?! — Вспомнив вид брата, когда он оставил его, Эймонд задался вопросом, о чем думал этот безумец, не ценивший собственной жизни. Не понимал, что могло заставить Эйгона пренебречь наставлениями мейстера не ради собственной прихоти, а государственных дел. В Драконьем Логове каждый день сменялся королевский гвардеец. Если Эймонду придется повернуть назад, стоило отправить к белому плащу тройку черно-золотых. Только все это странно. — Это единственное что он передал мне? Что случилось в замке? — Не могу знать, мой принц, но дело срочное. — Не испытывай мою милость. Марстон спешился и, подойдя к нему, наклонился, едва ли не озираясь по сторонам. — Мой принц, мне не велено говорить, чтобы не сеять смуты. Сир Гвейн и лорд-десница уже на пути в замок, король приказал закрыть ворота, как только вернетесь и вы. До заката ворот замка не опускали с времен войны. Пожалуй, принц мог бы понять беспокойство рыцаря и желание скорей донести указ Эйгона. Только вместо благодарности, Эймонд думал, что верный защитник Его Величества не умел ценить свою жизнь, подобно их королю. — И что заставило вас думать, что я вернусь в замок, оставив в городе мою леди-жену, сир Марстон? — С рассвета, Одноглазый так и не надел повязку. Испытанный боями рыцарь, против его ожиданий, оказался не из тех, кому легко давался взгляд его принца. Уотерс показался ему не то испуганным, не то удивленным. Эймонду не хватило ни терпения, ни сил, чтобы различить, как не хватило и на то, чтобы скрыть недовольство. От боли ему хотелось только прикрыть единственный глаз. — Боюсь, в этот раз мне придется присоединиться к Совету позже. Передайте моему брату, что он может закрыть замок со мной или без меня. — Эймонд оставил отчаявшегося рыцаря позади, пришпорив жеребца. Спешил, как не спешил давно. Когда решил сократить путь по узкому переулку, его люди едва поспевали за ним. Они встретились на перепутье у подножья холма Эйгона и Рейнис. Эймонд не мог бы сказать, кто из них первый оставил коня. Мир вокруг так и казался ему одним ворохом спешки и гула. Следующее, что он помнил: мелькнувшую чужую улыбку, тепло и нетерпение продрогших рук на своих плечах. — Ты цел. — Услышал он голос за своим плечом. Нежный и робкий, точно первый весенний ветер, и давно успевший стать привычным ему. Но проведя эти ночи в тишине покоев, теперь он словно заново слышал его. И в том коротком шепоте Эймонд успел услышать перезвон тревоги. — Конечно. Что могло со мной случиться? Он хотел отстраниться, хотел вновь увидеть ее лицо. Леди не поддалась, прижалась только крепче. Принц точно почувствовал чужую дрожь, но не видел ее. Эймонд страшился представить, виной ей был холод под небесами или вести с Драконьего Камня. Он должен был узнать. Но когда хватка жены ослабела, принц успел потерять вопрос. Лиловые глаза смотрели на него нетерпеливо, словно не веря. Иней окаймил ресницы, и ветер оставил на светлой коже свои хлесткие красные следы. — Ты вернулась ко мне, — заметил вместо этого он. — Могло быть иначе? — Алисанна дразнила полуулыбкой, словно опасения, что томили его, не стоили ничего. Обличить негодование Эймонд не успел, закованная в перчатку женская ладонь потянулась к его щеке, робкое касание обожгло холодом шрам, принц невольно склонился, следуя за этой негой, решительно не понимая, отчего страх в ее глазах был посвящен ему. — Ты сама не своя. — Это не был легкий полет. — Не поверю, что это все. Что случилось на Драконьем Камне? — Ничего дурного, — ответила леди. Принц оставил ласку, напрочь не веря ей. — Ничего, Эймонд. — Алисанна призвала его обратно, оставила первый короткий поцелуй на щеке. — Я так боялась опоздать, — надрывно. — О чем ты? — Возвращение жены укротило затаенный страх, слова же ее порождали новый. Речь ее не имела смысла. Только Алисанна вновь не ответила ему. Взгляд леди стался отрешенным, туманным, но почему-то Эймонд был уверен, в этом он последовал за ней. Привыкшая одергивать его в стенах замка, Алисанна утянула его в поцелуй, на сей раз несдержанный и алчный, исступленный. — Что же о нас скажут? — не скрывая довольной улыбки после, вопросил он. — В пекло их. Только и делают, что говорят. — Мне стоило бы спросить о событиях, что меня минули? — подметила леди, оглядев улицу и стражу за его спиной. — На площади Эйгона была казнь. — Скупо ответил он, когда внимание леди обратилось к покоящемуся под кожей и деревом валирийскому клинку. Не в первый раз Эймонд занес тем днем этот меч, не в первый раз ощутил его губительную ношу. Стоило признать, сталь Завоевателя ложилась в его руку чуждо. Рассказывать не хотелось. В конце концов, новые гости Неведомого уплатили долг за приказ ее отца. Каких слов ожидать от леди, что стала ныне его, вопреки терновым ветвям раздора, разделившего их когда-то, он не знал. Знал, что отправляясь в некогда отчий дом, условия Эйгона были сочтены ей хищением и мародерством. То осуждение не покинуло стен их покоев. А следующим днем Тераксесс и всадница поднялись в небеса с пергаментом и словами короля. Драконьи наездники. Все они, что были прежде могущественными владыками, не ведающими границ собственной воли, остались ныне немыми пленниками мира, что был не крепче незакаленного стекла. Но Алисанна вопросила в ответ и без его рассказа: — Так ты нашел их? — Да. — Славно, — так просто разрезала его сомнения она, не отрывая внимания от меча его брата. Черное Пламя умело утягивать взгляд. Принц и сам не желал дарить тем подозрениям веру. Знал ведь, память о дружбе с Хелейной жила в ее сердце в года, что развели их. Сестра писала кузине, даже когда он – нет. Эймонд накрыл руку леди-жены, и, ему показалось, дрожь наконец оставила ее. Много раз изученным жестом он поцеловал женскую ладонь. Алисанна переплела их пальцы. Да только темная кожа перчатки еще хранила красноречивые следы его деяний. — У меня руки в крови, — принц оставил предупреждающий шепот в чужих серебряных волосах. — От меня несет драконом, — Алисанна вторила ему. — Мне нравится, — не согласился он. Замер, когда леди, не отрывая глаз, отпустила его пальцы, только затем, чтобы без тени сомнения в ответ поцеловать раскрытую ладонь. И он не желал более видеть ничего, кроме этой картины. Ему думалось ближе быть уже не возможно, но Эймонд сделал еще один шаг, нависая над ней. Не скрывая мрачного удовольствия, заметил: — И тебе тоже. Принц и сам не знал, что был бы готов сделать дальше. Из наваждения его вырвали крики горожан. Раздражавшее его прежде внимание случайных прохожих, более не было посвящено им. Когда Эймонд понял, что происходит, Алисанна подняла голову следом, да только и успела, что на миг ухватить скрывавшийся под тенью, сверх меры налившийся золотом солнечный диск. Он не позволил, опустив ладонь на макушку и переплетенные косы, прижал ее голову к груди. — Не смотри. — Опустил лицо и сам. На утоптанном на брусчатке снегу принц наблюдал, как лучи светила их оставляют. Когда-то очень давно, белокурый мальчик не желал ночами закрывать валирийские очи, дабы бы не оставаться во тьме. Брат сказал ему, что во тьме их спасут лишь драконы, что древние, не знающие сострадания, боги Валирии явятся за каждым из предков Эйгона, за каждым, кто обманом избежал положенный им Рок. Тот мальчик искал утешения в рассказе матери о том, что эти древние боги не правят здесь, и в наставлениях септона о том, что сердечная молитва Воину защит его от любого из ужасов темноты. Мальчик и сам желал бы внять их наставлениям. Но когда слуги гасили в покоях свечи тем летом, он не смыкал глаз до первых рассветных лучей. Он избегал расспросов матушки, снедаемый стыдом за свой нескладный страх. Минуло две недели его ночных дозоров и тени стали частым гостем на юном мальчишеском лице, когда поздним вечером рыцарь Белой гвардии пришел к нему. Ничего не спросив, не упрекнув за позднее чтение с единственной свечой, тот рыцарь забрал у маленького принца сборник легенд из-за моря. Маленький принц желал знать, кто за ним придет. Носитель белого плаща зажег еще три свечи, но сам пожелал рассказать ему другую легенду. Сказание о воине, что было древнее, чем само звание рыцаря, которое носил он, пришедший к нему. О воине, что слыл по раздробленным королевствам своей смелостью и добротой. Он был невысокого рода и защищал подобных ему. Да только однажды он потерпел поражение. Одни говорили, его низверг королевский сын, возжелавший его даму, другие рассказывали, что разбойники оказались сильней, а третьи твердили, что то было проклятье Детей Леса, коих он потревожил. Никто уже не мог знать, чье это было деяние, но жестокие руки лишили того воина глаз. Прославленный некогда герой сменил меч на посох, и руки, в которых прежде танцевала сталь, клонились ниже и ниже. Он вернулся в деревню, в которой вырос. День за днем страхи по крохам снедали его. Хоть люди помнили дни его защиты, и в любом доме его принимали радушно, былой воин стал опасаться мести поверженных им. Народ стал говорить, что он боялся бы собственной тени, если бы мог ее видеть. И когда в сердце его не осталось и ответа былой отваги, он исчез. Семь дней и семь ночей никто не видел его. О том, что случилось с ним, рассказал тот воин только много лет спустя, доживая свой долгий век. Рассказал, как из тьмы его позвал голос. Он шел на его зов, пока не встретил сгорбленную годами женщину, что счел по незнанию странницей. Но пришедший к мальчику в ту ночь рыцарь был уверен: то явилась сама Старица. Она подарила древнему воину два сияющих камня. И говорили, что тот и незрячим увидел искры их блеска. Но когда он сказал это, странница рассмеялась. Она велела герою идти. Он пошел, и с каждым шагом тьма расступалась перед ним. К обоим краям своего посоха воин добавил по кинжалу, и хоть меч не вернулся в его руку, он продолжил начатый некогда путь. Два лета и одну зиму странствовал воин, и люд перестал вести счет негодяям, что пали от его руки. Он носил мешочек с камнями у сердца и часто говорил, что они и указывали дорогу для него. Когда минул десятый год, странница вновь встретилась ему. Герой пал пред ней на колени и благодарил за подаренный ему свет. А странница смеялась опять. Старушка попросила его достать подаренные ему камни, но как герой не старался, не смог отыскать их. Под неизвестной тяжестью мешочек клонился к земле, но оказался пуст. Признав обман, странница вновь протянула ему руку с даром. На сей раз то были два синих сапфира, в награду за смелость ему. Приняв благодарность, старушка вновь пропала. Воин сохранил камни, что стоили бы состояние, и вставил их в пустые глазницы. Он совершил еще множество подвигов и спустя века барды славили его. Однако самым щедрым даром герой признавал урок странницы о том, что тьма страшит лишь, когда ты дозволишь то ей. То было славное сказание, надолго успокоившее сердце наивного юнца. Только вела ли мудрость Старицы рыцаря, рассказавшего его, или нет, рыцарь тот давно заплутал. Пал под чужой стрелой. Матушка и сама склонялась в молитве, снедаемая опасениями многим тяжелей простодушного страха ребенка. И опасения ее крепли с каждым днем. А Верховный септон, что наставлял его, не видел принца уже столько лун, что не смог бы сосчитать. Под тяжестью явленого им вдруг проклятия и чуда все вокруг словно стремилось скорей замереть. За этот чудовищно долгий день, Эймонд наконец уловил сладкие ноты тишины. Мир почти утоп во мраке, когда он закрыл глаз и сам. Нехотя утвердил: — Дурное знамение. — Так ты веришь в знамения, мой принц ? На сей раз вопрос жены был лишен тени шутки, но он оставил без ответа его. Они так и стояли прижавшись друг к другу и Эймонд потерял счет минут, проведенных во тьме. Мысли его обратились к рассвету, невидимому в стенах подземелья, казни и немногочисленным недобрым взглядам спасающихся от метки богов горожан, что он успел поймать. Еще при жизни люд нарек Дейрона Отважным. Но второго сына Визериса память о днях войны навсегда оставила на устах народа Жестоким принцем. К любви людей он никогда не стремился. Убийца родичей. Он — меч их праздного короля. Страх и покорность, разве большее полагалось ему? Народ любил Гвейна, но еще больше – королеву Хелейну. И там, на площади, за явленную справедливость, они благоволили и ему. Да только иметь цепь мейстера не нужно, Эймонд знал: этот день станет еще одним, что доказал людскую правоту. — Они обвинят меня, — не сомневаясь, признал он, позволив Алисанне покинуть плен его рук, когда солнце вновь явило им свой пламенный лик. — Найдется ли смельчак, что в лицо тебе это скажет? Под пеленой родившегося вновь света, покоя принцу не давал иной вопрос: — Доведется ли мне узнать вести, что пришли с тобой с Драконьего Камня? — Разве не должна я преподнести их прежде королю? — невинно склонила леди голову к плечу. В иной день он простил бы ей любую уловку, однако и металл хрупок, если его перегреть. Под ноты треска своей выдержки, Эймонду думалось, что он услышал их не один, потому что следом Алисанна спешила заглушить их: — Я вернулась с добрыми вестями для твоего брата. — Ни гордость, ни отрада не сопроводили слова леди. Услышанное казалось почти немыслимым ему. — Она согласилась? — Так, значит, ты в меня верил? — обида Алисанны не успела надеть личину правдивой, — Я тоже этого не ждала, — призналась она. — Брат ждет меня. И тебя. Нам стоит вернуться. Принц хотел убраться быстрей, чем город оправится от смятения. Его снедал вопрос о решении брата. Эймонд, как делал то всякий раз, предложил помощь. Алисанна, как делала это всегда, оседлала коня сама. Ночь сохранил спокойствие, чем, пожалуй, удивил его. Но юный жеребец его леди еще являл знаки волнения. Когда Эймонд перехватил поводья, заняв место в седле, за спиной его уже шелестели тревожные голоса.Алисанна
Стоило им остановиться во дворе Красного замка, стража затворила его врата. А ведь небо только метило цветастые мазки, предвещая закат. Разум породил бы домысел, но вся чуткость внимания обращалась к нему. Ведь Эймонд был здесь, пред ней. Живой и невредимый, против обещаний немилосердного сна, против самых страшных ее тревог. Протянуть руку – достаточно, чтобы убедиться. Алисанна знала, что сокрыть смятение от него не вышло. Выглядела нелепо, наверняка. Всаднице стало вдруг совестно. Весь путь с острова, сопротивляясь ветру, она гнала Тераксесса сквозь ледяные небеса. Ей усмирить бы волнение. Да как теперь? Дорога с Драконьего Камня, подарив нежданную встречу, только больше ее потрясла. Леди сама согласилась на предложение принца, обеспокоенного ее здравием, известить вместо нее Его Милость. Но когда кожаный тубус, хранящий ответ королевы под родовой печатью, опустился в его ладонь, Алисанна жалела о своих словах. Ей все казалось, что все это – не более чем мучительный мираж, стоит ей потерять его из виду – потеряет навсегда. — Вести передадут и без тебя, — рука леди перехватила другую, закованную в темную сталь. Не явиться к Эйгону теперь, почтется за неуважение им. Но из всех тревог, эта совсем не одолевала ее. Раз принц счел ее замешательство недугом, быть может, остальные смогут тоже. Совесть одолевала Алисанну за то, к чему она приложила руку, и видеть короля в тот час она совсем не желала. Желала быть с Эймондом. И быть не здесь. — Это не все. Брат созвал Совет. — Неясность сомкнула девичьи брови. — Ворон принес послание Риккера, тебе стоит его прочесть. Он спрашивал дозволения закрыть порт, и я дал его, — слова мужа навеяли не один вопрос. Но оставив отпечаток нежности на ее лбу, Эймонд покинул ее, торопясь: — Я скоро вернусь, дождись меня. Один рыцарей Белой гвардии всегда неизменно следовал за ней. Но у входа в покои Алисанна его отпускает. Хватило и того, что гвардейцы сменялись в крепости драконов, ожидая ее. Под дверью их с Эймондом покоев исправно несли службу двое золотых плащей, и складки черной с золотым драконом ткани, все еще были милее белой ей. О том, чьих забот дело была ее безопасность, догадываться не приходилось. Подобное заставляло верить, что этим не обеспокоился бы человек, безразличный к ней. Не в первый раз при мыслях об одноглазом принце Алисанну настигал образ отца. Напоминал о том, что противоречие для них, пожалуй, фамильная черта. Безмолвие, коим ее встретили комнаты, быстро сменилось суетой Мейри. За прошедший в столице год они лишь больше прикипели друг к другу. Мейри сторонилась других дворцовых служанок, так же как Алисанна королевского двора. Из кроткой миловидной девчонки Мейри луна за луной становилась взрослее и краше. Доверие леди пробудило в ней те малые зачатки своеволия, что она имела, и теперь они возрастали, подарив ей черты дерзости. То не умерило ее преданности Алисанне, и перемены в ней, леди почитала скорее благом. Но свыше всех ее черт, Алисанна ценила в служанке не то порожденную, не то выученную немногими годами безошибочную чуткость. Мейри, окружившая ее при встрече расспросами о замке, что был им прежде домом, скоро распознав ее беспокойство, помогая леди с бесчисленными застежками, сменила вопросы на собственные рассказы о мелочах, коими были наполнены ее прошедшие дни. Ни в одном из своих вопросов служанка не обратилась к договору или тому, о чем Алисанна и при желании не решилась бы ей поведать. Мейри удивительным образом сочетала в себе умение не пресекать черты и совершенное предпочтение бесед тишине. Алисанна могла лишь благодарить ее скромной улыбкой, за возможность быть в эти минуты ее немой слушательницей и не терзаться в молчании одиноких комнат. Покидая кожаный с мехом камзол и спуская с плеч зимнее платье, Алисанна думала о том, каким чудом, она не заледенела в безоблачном полете. Ей вспомнились флаги морского конька, что она углядела над заливом. Когда леди оставляла Южную столицу принцесса Рейнис еще ждала попутного ветра. Многие говорили ей, что стоило отплыть много раньше, пока зима не вступила в свою полную власть, но принцесса тянула. Только привязанность лорда Корлиса к Совету и должности Мастера над кораблями одолела его верность жене. Имея честь знать Рейнис и Корлиса несколько более остального двора, Таргариен считала ту верность посвященной куда более влиянию, об утрате которого Корлис не мог и помыслить. Рейнис все же покинула город одна. Алисанна не покоряла моря, но ведала, что зимние плаванья были не из приятных. И все же отрадный случай свел их пути этим днем. Даже тень присутствия принцессы не раз даровала успокоение ей. Немногим раньше принцессы Рейнис Красный замок покинула королева Хелейна и среброволосые наследники короля. Задержавшись у камина, невольно леди думала о том, что стены, не ставшие ей родными, теперь теряли редкие искры своего тепла. Но обнаружив на столе Эймонда среди беспорядка, противоречащего всей его натуре, и верно, оставленного в спешке, письмо Риккера, хранившего для него Дол, Алисанна решила, что должна почитать их отъезд за великое счастье. Коль кара богов грозилась явиться по их души, ей стоило благодарить судьбу за то, что она уводила извилистыми тропами подальше души небезразличные ей. Быть может им стоило последовать их примеру. Порой ленивыми вечерами Эймонд расспрашивал ее о днях проведенных за морем, они перебирали любимые рассказы странников, очерки мейстеров и метили стежками тонкой нити планов места, которые хотели повидать. Когда Алисанна опустилась услужливо подготовленную Мейри ванну, холод наконец покинул продрогшие кости. Пар поднимался выше к потолку утонувшему в полумраке, смешав в себе дивные оттенки привезенных с Простора розмарина и лаванды, не так давно полюбившихся ей. За тонкой коркой узорчатого льда на стекле окна плясали последние отсветы заката, и только свечи теперь отвоевывали купальню у темноты. Мысли не желали обретать порядок даже в тепле и уюте, смущенные мрачным сном, неразумным ответом Рейниры, ставкой Эйгона, что вдруг окупилась, письмом Риккарда и тьмой, что затмила над ними солнце. Прав ли был Эймонд? Быть может, то – предостережение им? Но и без знаков и предсказаний все отчетливей обретали черты грядущие переменны. Алисанне вспомнилось, что однажды, она уже проводила дни и ночи в этом неясном тягучем вареве, в ожидании перелома череды жизни, привычной ей. То было в последние дни болезненной жизни почившего короля Визериса. И сравнение это совсем не пришлось по нраву ей. Ей казалось, отливавшие пламенем крылья чужого дракона, повстречавшегося ей на пути в Королевскую Гавань где-то над Росби, должны были развеять сомнения, кои поселились в сердце. Ведь это не были крылья Вхагар, а значит и догадки Джекейриса должны были быть неверны. Среди пустоши без облаков, дракон явился ничем иным, кроме как громом посреди ясного мерзлого неба. Алисанна не разглядела даже тени его перед настигнувшей их встречей. Ожидавший того не более всадницы Тераксесс вмиг встрепенулся под ее рукой, и, сбитая с толку Алисанна, насилу смогла удержаться в седле. Без привычного когда-то крепления, падение на сей раз стоило бы ей не шрама, а жизни, но куда больше леди озаботила спина всадника, что привиделась ей на хребте грозного зверя. Алисанна надеялась, что ее сомнения – плод пустых тревог и напряжения минувших дней. Но ведь они родились раньше ее визита на фамильный остров, раньше беседы с братом. Элия учила ее им не верить, но наберется ли духу она, чтобы развеять туманное неведение? Имела ли право она просить его ответа? Гордость напоминала о клятвах, что они с принцем дали друг другу, а трепет привязанности о единении, которое Эймонд любил искать и в юные года. Алисанна знала, ей не хватит смирения, чтобы и дальше гадать. Вопрос оседал на сердце и мыльной ряби остывающей воды. Где принц проводил ночи, взлетая в небеса? Леди подняла руки, чтобы зацепить пряди первой косы. Всплеск душистой воды и неряшливо опрокинутых на пол капель сопроводил ее движение. Прядь за прядью, покинув тугой плен, волосы падали за борт медной ванны. Коль ему нравился запах дракона, она не тронет их. Ей и самой захотелось вдруг сохранить шлейф пепла, терпкости и огня. След того, кем она должна была быть. Алисанна старательно заглядывала куда-то глубже, в попытке разглядеть отвагу, силой крови дракона завещанную им. Найти ее легко ей не давалось и прежде. Рейна любила говорить, что храбрость – удел мужей, но Бейла и история были с ней не согласны. А Джоффри и Люцерис дрожали от северных баек тогда не меньше, чем они сами. В силу возраста им то прощали. Бейла и Джекейрис смеялись тогда. Сестра обещала, что станет бесстрашной, как была Висенья, но Джейс уверял, что образ Нимерии больше к лицу ей. И Алисанна клялась себе, что не уступит младшей сестре. Но первой битвы хватило, чтобы понять: она не Нимерия и ни Висенья. Страх – навеки ее друг и порок. Алисанна научилась с ним уживаться. Быть может, потому незваным гостем явилось осознание: она не страшилась того, что правда окажется горькой, но боялась того, что она отберет. Леди напоминала себе, о том от чьей крови она родилась, о том чье бремя наследия носила, о том что была Таргариеном, о том что была всадницей. Напоминала о том, кем желала быть, кем была и без него. Да только без него не хотелось. Покинув ласковую воду, пока та не остыла совсем, Алисанна нашла в этом действе нелепое совпадение с думами, окружившими ее. И, вытерев кожу от влаги, потянулась к сорочке и платью, ожидавшим ее. Уж если ей было за что благодарить затянувшийся ответ Рейниры, так за то, что закончились дни лунной крови . Пока ее не было, Терра закончила работу над длинным, хотя и не слишком тяжелым домашним платьем, с разрезами в уходящих к полу рукавах. Крылья черного с серебром изящного и страшного зверя распускались и вились на лиловом бархате ровно там, где просила леди, передавая портнихе полотно. К собственной вышивке леди добавились ряды узорчатой тесьмы, окантовавшие среды, и россыпь бисера обсидиана. Из плоского знамени двуглавого черного дракона на серебрянно-сиреневом поле его изображение обратилось в искусство на ткани платья, что всадница рассматривала в руках. Дивная работа. Его цвета. Алисанна не стала облачаться в них. Когда леди опустилась в кресло у огня в приемной, свидетелями их деяний на потемневшем небе были только звезды. Мейри давно оставила ее. Таргариен наполнила два кубка любимым и ей и одноглазым принцем дорнийским красным, и только терпкость вина составляла ей компанию теперь. Исполнив свой лукавый замысел, Алисанна ждала. Нескромным намерением, она ожидала застать принца врасплох. Однако когда двери покоев отворились, ей думалось, что старания окупились сверх рассчитанной ею меры. Эймонд появился на пороге не один. По левую руку от принца остановился его верный спутник, и Алисанна не могла вспомнить иного дня, когда прежде видела краску смятения на неизменно спесивом лице Арона Кеттблэка. Не ждав такого, леди и сама не различила, что одолевало ее вперед смех или же смущение, и за отсутствием решения сохранила неколебимое спокойствие. Вполоборота головы Алисанна наблюдала, как проговорил что-то Кеттблэк, и как не оторвавший от нее глаза Эймонд ответил решительным: — Вон. Скрипнули затворившиеся двери и стук каблуков сапог Эймонда перебил тихий голос очага. Принц шагал медленно, точно решил сделать ожидание для нее ответной мукой. Леди нашла его немигающий взгляд в ответ, да так и не отрывала. Остановившись напротив, Эймонд поравнялся с ней. Алисанна всматривалась в его лицо, силясь прочитать, чего в потемневшем лиловом глазу было более, гнева или восхищения. Эймонд не проронил ни слова. Отстегнул застежку плаща, урашенная золоченой нитью ткань упала на краснокаменный пол, устланный мирийскими коврами. Алисанна подумала, что расспросит его о Совете на рассвете. — О чем твои тяжкие думы, мой принц? — спросила леди, пока взгляд принца опускался ниже, к упавшим ровными волнами после сплетенных кос белесым волосам, к череде бликов камней на шее и к тяжелой ткани красно-черного ее прежнего домашнего платья, так своевольно упавшего с плеч. Ей должно было надеть под него сорочку, да только Алисанна ей пренебрегла. Взгляд принца продолжил мучительно медленный путь, от застежек, о которых она почему-то забыла, к покачивающейся босой ноге, перекинутой через вторую. — Размышляю о том, как ты изменилась. — Эймонд склонил голову набок. Алисанна перекатив в руке бокал, так же медлительно опустила ногу на пол, уронила через нее другую. — И как губительно оказалось мое общество для твоей скромности. — Сожалеешь об этом? — Ни капли. Стянув перчатки, принц обратился к застежкам наручей. Он был облачен не в полный доспех, но и с такой броней в одиночку было не совладать. Леди ждала, не спеша ему помогать, невольно заметила: Черного Пламени при нем больше не было. — А я то полагал ты больна. — Наверняка. — Все ждал, когда ты его наденешь, — Молвил Эймонд, кивнув на россыпь рубинов и жемчуга в колье на ее трепещущей шее. Со дня их свадьбы она eго не носила. Очередная застежка не пожелала поддаться одноглазому принцу, в край выводя его из себя. — Повода не было. — И какой сейчас повод? — Ты. Эймонд отпустил пряжку, вернув вдруг внимание ей. Поднял бокал и сам. Опустошив наполовину, ответил нарочито спокойно: — Неизменными остались лишь твои игры с моим терпением. Спокойствия в нем не осталось совсем. Алисанна, оставив кубок, поднялась, намереваясь подарить милосердное содействие. Когда коснулась ремней кирасы, Эймонд перехватил руки, а после коснулся плеч, протянув безжалостное касание, уронил последний оплот ее одеяния. Черный с красным перемешался с черно-золотым. Рубины, впрочем, принц простил ей. — Нечестно, — намеренно сильнее дернув ремешок нагрудной пластины, возмутилась она. — Правда? — Эймонд усмехнулся, отвечая, наклонился ближе: — Ты знала за кого шла. Оставшийся металл, ведомый их руками, покидал принца торопливо. Когда ладони добрались до стеганой куртки, Алисанна ощутила вкус скромной победы, а Эймонд поспешил увести ее ближе к перине и дальше от огня. Его ласка казалась тем днем особенно жадной, дикой и отчего-то отчаянно честной. И Алисанна томительно хотела верить ей. Только Мейри была не единственной, кто подарил тем днем свою проницательность ей. — Что это Алисанна? Что не дает покоя тебе? — вопросил Эймонд, оторвавшись от ее губ. Поднял взор на себя излюбленным жестом. — Не думай, что на сей раз уйдешь от ответа. — Я видела Овцекрада. И всадника на его спине, — призналась для начала она. Поделалась искренним непониманием: — Кто мог его оседлать? — Не помню, чтоб один всадник сменял другого. — Мертвым всадникам верность не хранят. Эймонд оборвался на полуслове. Былая уверенность на его лике сменилась раздумием, а после подозрением и меткой догадкой: — Ты думала, я убил ее, — проверяя, произнес он. Алисанна не нашла, чем ему ответить. — Мне говорили, вы были подругами. — Мы разделили трудные дни, но подруги, пожалуй, громкое слово. — В памяти всплыл надолго покинутый всегда по-простому сердечный лик Крапивы. Бастард часто и грязно ругалась, непристойно шутила и ничего не смущалась. Всем этим она часто досаждала Алисанне и всем этим радовала ее принца-отца. Но деля с ней навес походного шатра, леди не страшилась засыпать. — Так ты не…? — Нет. — Удивление Эймонда показалось ей неподдельным: — Как многое ты готова простить мне? — Не все, — честно сказала она, не умалив недоброго веселья одноглазого принца. О, как ей хотелось стереть эту ухмылку с его победного лица. — Это все равно могла быть не она, — заключил он. Алисанна устало коснулась лбом его лба. Знал ведь, наверняка, что ответ ее был уклончив. Что разум ее тревожит не только объявленный горе-рассказчиками мертвым, вдруг восставший Овцекрад. Знал, но вновь позволил смолчать. И она позволила себе тоже. Ее зубы сомкнулись на коже принца чуть ниже уха, тонкой, являющей ее взгляду трепещущую вену. Животный порыв, но прорычал отчего-то он. Хрипло, утробно. Так словно, они разделили с Вхагар и голос. Алисанна укрыла краснеющую метку робким выдохом и едва весомым поцелуем, упала лицом к его плечу. Грудь тянула воздух отрывисто и протяжно, а сил поднять глаза почему-то не было. Что-то внутри дрожало, трещало и грозило вот-вот надорваться. Все это слишком. Вот ведь он. Плоть и кровь под ее рукой. Только казалось, что он так далеко, как никогда прежде. Она хотела быть с ним. Хотела до боли, до дрожи, до потери последнего здравого смысла. Ближе, сильнее, крепче. Хотела так, что слезы застилали глаза. Желаний стоило бы опасаться. Отголосок былой боли дрожью прошелся по потревоженному ее неосторожной смелостью движений шраму. Ей стало тягостно, но еще более стыдно. Менее всего она желала, чтобы Эймонд видел ее такой. Слабой и уязвимой. Калекой, коей она и была. Вовсе не ровней ему. Алисанна уронила руку с его плеча, с силой сокрыла веки. — Оставь меня, Эймонд. Наверно, то была его привычка с ней не соглашаться. Но ладонь его легла ей на спину, повела свой путь сквозь пряди и вдоль позвонков, так, как делала десятки ночей до. Принц подарил метку в ответ прямо за левым ухом. Короткий, невидимый след его губ оставила печать тяжкую, точно золотую. Ответная нежность рвалась наружу, но сегодня она не была подругой ей. — Ш-ш-ш, скоро пройдет, — едва не убаюкивая, шептал он. Алисанна открыла глаза лишь для того, чтобы стать свидетельницей нежности, плескающейся в его взгляде. И не знала, могла ли верить глазам своим и ушам. Она вновь пересчитывала тягучие минуты на его плече. Когда боль отступила, подарила несмелую нежность в ответ. Эймонд, словно опасаясь теперь, стал вдруг донельзя осторожен, но тревоги его не оправдались, а натура нещадно брала свое. И Алисанне становилось все равно. Ведь он был здесь, пред ней. Единение ее тревог, ее желаний. И пусть всего раз. Только раз, сегодня, она будет драконом, которым всегда должна была быть, и возьмет то, что хочет. Не думая о том что будет после, не думая правильно это или нет. Может, это будет последний раз. Она не станет думать об этом. Сегодня он еще будет ее, а она - его. Завтра она спросит, она обязательно спросит его обо всем, о чем они молчали. Их хрупкая, стеклянная завеса тишины и недомолвок рухнет и рассыплется на осколки, и они одарят себя и друг друга новыми шрамами, если решат пройти через нее. Но не сегодня. Сегодня он еще будет с ней, а она с ним. Потому что не было ничего, чего она желала бы больше, а драконы берут то, чего хотят.