Свет в дверном проеме

Может быть, пытки заключенных и были незаконны, но сцапавшая Вову милиция всячески пыталась обойти этот запрет фантастической медлительностью, напоминавшей старинную китайскую пытку. Время тянулось, как жвачка, и очень хотелось спать. Депривация сна, кстати, тоже запрещенная тема, но с точки зрения закона менты были чисты – они выделили Вове время на сон, и только его вина, что он потратил его на глупости. Хотя, возможно, именно они и забросили в камеру этого знатного персонажа, решив скрасить пленнику томный вечер. Под вечер ему объявили, что переводят в СИЗО. Не сию минуту, а после еще одной увлекательной ночи в обезьяннике. Вова только устало вздохнул – адвокат Жидков строго-настрого запретил ему проявлять хоть какие-то эмоции. Но в этом вздохе слышалось столько мата, что хватило бы на две строительных бригады, потому что блатная жизнь достала уже на первом этапе. Спать хотелось нещадно, а еще – нормальной еды, помыться и выпить. И, конечно же, уткнуться носом в шею Эммануэлю и долго-долго жаловаться на жизнь, на чертов ледяной ветер из дремучего угла, на вонючий матрас, на бесцеремонного следователя и общую несправедливость вселенной. Страшно уже не было – первый испуг успел пройти, а перспектива всего остального, что с ним может сделать продажный закон, из-за медлительности милиции казалась бесконечно отдаленной. Вова сидел на кровати, запрокинув голову и прикрыв глаза – спать до определенного времени запрещалось, поэтому он скорее дремал, то и дело вздрагивая от резких звуков или нервирующих полуснов, упрямо накреняющих его в сторону. Желудок урчал, но от бесконечных адвокатских смородиновых булочек уже воротило. Вове, правда, корректно намекнули, чтобы наедался впрок, потому что в СИЗО всю мирскую роскошь будут отбирать более опытные и не привередливые сидельцы. Но все намеки он стоически игнорировал – особенно всякие сальности на тему его божественной красоты, которая станет подарком для сокамерников. Тем временем Эммануэль сидел в кабинете руководителя Французского альянса и слушал размеренное журчание его поставленной речи. С минуту назад он вывалил на босса свою дикую историю и теперь сожалел о том, что не придумал что-то менее драматичное, чтобы непорочные мозги французского буржуа не взрывались так сильно. Не всем, знаете ли, славянская лихость передавалась половым путем, поэтому руководитель сначала решил, что Эммануэль сошел с ума. – Что за ужас вы придумали, молодой человек! Это же чистой воды промышленный шпионаж! Я уже даже не говорю, что вы хотите за деньги Франции нарушать украинское законодательство!.. Эммануэль вздохнул и воскресил в памяти разъяренный образ Каролин, которую он, конечно, такой не видел, но слышал так, что мог представить в красках. Она напоминала ему, что Вова – его единственное сокровище, а всем остальным ради этого можно и пожертвовать. – Вы абсолютно правы, кроме того момента, что я что-то нарушаю за чьи-то деньги. Во-первых, я не собираюсь давить не свидетеля, а просто присмотрюсь. Во-вторых, за эти часы вы мне можете не платить. И потом, – он улыбнулся самой обаятельной улыбкой, которая обычно открывала перед ним все двери. – Неужели наша миссия не в том, чтобы нести в массы французскую культуру? А кто наша культура, помните? Мы – родина Фуко, родина Виктора Гюго, родина Максимильена Робеспьера, наконец! Скажите, как бы вы посмотрели в глаза всем этим людям и сказали, что не поможете мне просто потому, что это не прописано в официальных бумагах? – Да вы манипулятор, молодой человек, – руководитель Альянса валко присел на стул, неуклюже поправляя очки. Он был из тех зануд, которые витали в облаках большую часть жизни, и поэтому в реальности предпочитали обходиться самыми простыми и незамысловатыми решениями, от которых меньше всего последствий. Но у таких людей, как правило, мягкое нутро, до которого легко достать героическими аллегориями, потому что они всю жизнь мечтают где-нибудь погеройствовать, вот только пороху не хватает. Когда Эммануэль пришел к боссу и как на духу попросил у того каким-нибудь хитрым способом направить его к местным студентам-международникам, тот только посмотрел на него поверх жуткой темной оправы и поинтересовался, какая муха его укусила. Оказалось, что декан уже пять лет обивал пороги Альянса, выклянчивая какое-нибудь сотрудничество, сулящее бесплатные стажировки и еще какие-нибудь блага – такие же бесплатные. Почему факультет с самой глубокой кормушкой так радел за благотворительность – вопрос открытый, а вот Французский Альянс не хотел ничего делать, потому что хорошо знал местный контингент, и брезгливые французы не хотели возиться с украинскими митрофанушками. Эммануэль, видя упрямое сопротивление, решил не врать и выложил, в чем его интерес. Больше всего ему хотелось оказаться поближе к человеку, который единственный сейчас мог спасти Вову и отчего-то отказывался это делать. На фразу о манипуляторе Эммануэль решил дипломатично не реагировать и просто молчал, выжидая, пока из заморенного рутиной книжного червя выкарабкается прекрасная бабочка, взращенная на героических сюжетах. Его расчет оказался верным – снова вздохнув, босс снял свои дурацкие очки и посмотрел на него подслеповатыми, но по-юношески сияющими глазами. – А еще у нас на родине, молодой человек, изобрели гильотину. И если кто-нибудь об этом узнает – головы полетят, и моя, и ваша. Но почему-то мне кажется, – и тут с его левым глазом случилось что-то похожее не то на тик, не то на заговорщицкое подмигивание, – что вы хорошо храните секреты. Тем временем Станислав Владимирович мерил шагами собственный кабинет, болтаясь между широким окном, в которое пронзительно бил свет уличного фонаря, и книжным шкафом, щерившимся на него корешками учебников по международной политике. В отношениях с другими государствами, да и государством собственным, он разбирался превосходно, но вот политика крошечного анклава под названием факультет международных отношений в данный момент выглядела для него загадочной, как неевклидова геометрия. – Это ни в какие ворота, Станислав Владимирович, – подал голос Сергей Иванович, восседающий на кожаном диване для посетителей. Его свободная поза, напоминающая развалку объевшегося гостя за столом, изображала непомерную усталость человека с кристально чистой совестью. – Среди бела дня ко мне приходит милиция. Это могли видеть все студенты! И главное – из-за чего. Из-за какого-то щенка. Гнать его надо. Он говорил, по обыкновению, спокойно, не выражая ни одной эмоции, но Станиславу Владимировичу отчего-то хотелось броситься его успокаивать. Сергей Иванович был из тех людей, чье недовольство чувствовалось особенно остро, как воздушная тревога, и вызывало лишь одно желание – поскорее это недовольство устранить. Отменить утреннюю милицию декан уже не мог, но вот решить судьбу Вовки Зеленского раз и навсегда было вполне ему по силам. Только какое-то внутреннее чувство – не то логика, не то интуиция, – настаивало, что рубить с плеча не стоит, и надо дать мальчишке шанс. Возможно, дело было в том, что когда-то сам Станислав Владимирович тоже был такой вот социологической погрешностью, пробившейся из низов в привилегированное змеиное гнездо. – Сергей Иванович, ну давайте мыслить логически, – пробормотал он, наверное, уже третий раз за час. – Вот скажите мне – зачем Зеленскому, прекрасно зная, как вы к нему относитесь, называть вас в качестве алиби? Ну это же просто ерунда! – А как я к нему отношусь? – Возразил Сергей Иванович. – Я отношусь к нему, как к студенту. Если вы думаете, что у меня к нему какое-то особое отношение, то вы меня плохо знаете. – Станислав Владимирович в очередной раз заметил, что Сергей Иванович не называет Зеленского по имени или даже фамилии, будто они говорят про какой-то шкаф или стул. – Тем более, возможно, этот молодой человек именно потому и выбрал меня, потому что меня подозревать в пристрастности не будут. Я человек честный и, сами знаете, несговорчивый. «Хуйсгорыйчевый», – хулигански подумал про себя Станислав Владимирович, припоминая, что с тех пор, как на кафедре появился этот Сергей Иванович – а именно с начала года – он только и делал, что давил на психику, постоянно упоминая, какой он честный и порядочный. По первости нечестный и непорядочный Станислав Владимирович подозревал в нем засланца от СБУ, но осознав, что интересует новобранца только как механизм давления на все подряд, чуть успокоился. – Но если ничего такого не было – он-то не мог не знать, что вы не станете его выгораживать! – Нервно выдал декан, застыв посреди кабинета. – Это же совершенно нелогично! – Я не пойму, вы меня в чем-то подозреваете? – Поинтересовался Сергей Иванович с легкой обидой. Станислав Владимирович долго и пронзительно посмотрел на него, пытаясь понять, в чем подвох. Интуиция – да, это была именно она, натренированная долгими годами прогулок по грани закона, мелкого взяточничества и общения с сильными мира сего, – твердила, что с Сергеем Ивановичем что-то не в порядке, но бросить ему перчатку вот так, с наскока, духа не хватало. Да и глупо это было – дипломаты в лоб не бьют. Дипломаты заключают альянсы с другими дипломатами, а потом нападают исподтишка и со всех сторон, чтобы жертва не успела переобуться в воздухе. Единственной проблемой идеального плана было то, что декан оказался в меньшинстве. За прошедший день к нему пришло восемь гонцов, желающих очистить ареал обитания своих детей от безжалостных маньяков, а позвонило в три раза больше. С таким общественным давлением мысль о том, что мальчика стоило пощадить, напоминая скорее сумасшествие, и Станиславу Владимировичу срочно требовался единомышленник, с которым можно бы было поделиться своими догадками. Тем временем он улыбнулся и пропел самым сладким тоном: – Ну что вы, Сергей Иванович, как можно… я просто говорю, что, ну, может… кто-то что-то напутал… – Я никогда ничего не путаю, Станислав Владимирович. И надеюсь, сейчас тоже, потому что мне кажется, что вы человек деловой и заботитесь об интересах факультета, который помогает вам заботиться о своих собственных… а те, кто садится за стол с убийцами, сами очень часто плохо кончают. И быстро. Декана тряхнуло от такой незавуалированной угрозы, улыбка сползла с лица, как омлет со сковороды. Он был готов договариваться еще минуту назад, но после того, как этот хлыщ решил строить свои порядки на его вотчине – дудки. Вову Зеленского он оставит просто из принципа. И дело даже не в прозрачном намеке на взятки, которые он стрижет с родителей богатых детишек – это его, возможно, и напугало бы, и даже бы сподвигло к сотрудничеству. Но последняя фраза с легко читаемой угрозой не просто мести – расправы – подтвердила все деканские опасения. Интуиция не врала – Сергей Иванович что-то недоговаривал. Не станет порядочный человек так изысканно угрожать в ответ на обвинение в начинающемся склерозе. – Знаете, Сергей Иванович, кончать быстро в моем возрасте – это фантастика, а не детектив, – пошловато отшутился он и сел за компьютер, тут же изобразив занятость и давая понять, что аудиенция окончена. Он ни на йоту не сомневался, что Сергей Иванович это проигнорирует, поэтому решил игнорировать в ответ и всерьез полез проверять электронную почту. – О, смотрите-ка, Французский альянс наконец-то откликнулся, – он с облегчением перевел тему, радостно подумав, что Сергея Ивановича это взбесит. – Готовы прислать к нам преподавателя для спецкурса по современной Франции. Эм-ма-ну-эль… а это женщина или мужчина? – Пробормотал он себе под нос. – Да по-всякому может быть, – буркнул Сергей Иванович как-то гадливо и поднялся с дивана. – Хорошего вечера, Станислав Владимирович. – Ага, и вам, – ответил декан, краем глаза наблюдая, как ненавистный преподаватель тенью выскользнул за дверь. Он знал, что Сергей Иванович, как кариес, пристанет еще не раз и не два, но подобно одной решительной американке решил, что подумает об этом завтра. А завтра для всех был большой день.