Я вижу странные слова на обгорелом обрывке, и вижу я путь, по которому не хочу идти и по которому пойду, пока глаза умирающих не станут спокойными или пока темный ужас не выжжет и мой взгляд. © Генри Лайон Олди
Центральная улица деревни Скрытого Листа, сияя фонарями, широким лучом врезалась в скопища зданий. Между закусочными и магазинами медленно бродили прохожие. Прохладный вечер своим спокойствием внушал им лживое ощущение безопасности. Фугаку стоял на крыше Резиденции Хокаге и прислушивался к далеким едва слышным раскатам грома. — Фронт сместился ближе, — сказал Данзо. Как всегда, его спокойный старческий голос нагнетал тяжелое предчувствие. Сандайме не курил трубку. Сложив руки за спиной, он глядел на чистое ночное небо. Некогда могучий воин, сейчас он, казалось, усох от времени. Облысевшую голову больше не покрывала ни шляпа Хокаге, ни шлем. — И все-таки… — хрипло сказал Третий. — Все-таки мы совершили ошибку. Фугаку проглотил это обвиняющее «мы». Сандайме сразу предлагал замять дело, отыскать альтернативу: малокровную для всех и унизительную для Листа. Решение не уступать принял Фугаку, однако Третий все равно посчитал должным разделить с ним бремя ответственности. — Это они совершили ошибку, — ответил Фугаку. — Когда после перемирия попытались похитить наследницу Хьюга. Над стеной вдалеке замерцала яркая вспышка, будто пыталось вернуться солнце, давно уползшее за горизонт. Хирузен аж подался вперед. — Быть не может!.. — Хачиби, — в бесцветном голосе Данзо мелькнуло нечто похожее на удивление. — Он же был захвачен? — Так близко к Конохе… Ничего не поделаешь. Его нужно запечатать немедленно, — сказал Третий. — Любой ценой. Даже если он не достанется ни нам, ни Облаку. — Хирузен… Данзо осекся. Знакомое чувство ужалило его старое сердце. Чувство, что друг снова на шаг впереди. Каждый раз со стороны Хирузена это был шаг к смерти. И Данзо чувствовал, что на этот раз действительно пришло время: их, не Тобирамы-сенсея. — Я использую технику Минато, — твердо сказал Хирузен. — Хачиби не возродится. Так у Листа появится шанс. Нахлынувший ветер принес звон цепей Рашомон. Порыв воздуха всколыхнул тюль на окне. Карин сжалась на полу, притянула колени к груди. Она глотала этот жуткий звон цепей, и он оседал в легких, опадал в желудок и продолжал ворочаться на дне, откликаясь под кожей мурашками. Где-то совсем рядом творилось зло. Карин не понимала его природу, не могла охватить пределы зла, и оттого оно казалось еще более страшным. Близким. Вездесущим. Мама всегда приходила из госпиталя к ужину, но в последние дни задерживалась допоздна. И с каждым днем все тревожнее становилось от незримого присутствия зла, вышагивающего за стенами деревни в кандалах. Дом содрогнулся от грохота. Что-то со свистом пролетело в небе. Карин подскочила и прильнула к окну. Все те же дома напротив и полоса звездного неба вверху. Дом задрожал вновь. Она выбежала на открытую лестничную площадку. Щеки и волосы обдул ветер с запахом теплой грозы. За скалой с лицами Хокаге сияло голубое зарево. Взвыла сирена. — Внимание! Внимание! Жители восточного сектора, немедленно проследуйте в убежище «Би». Внимание!.. Карин охватила паника. Не хотелось идти ни в какое непонятное убежище. Нужно было дождаться маму. Или пойти ей навстречу… Она спустилась и побежала к госпиталю. — Эй! Перед ней вдруг вырос мужчина в белой звериной маске. Он был в сером нагруднике, за плечом — меч. — Куда бежишь? Убежище «Би» в другой стороне! Все вокруг вновь содрогнулось от взрыва. Разом погасли окна домов и уличные фонари. Мужчина в маске вдруг схватил Карин на руки и взмыл. Под ногами мелькнули крыши. Шиноби с легкостью перескакивал между домами, скользил по проводам. Внезапный удар выбил ее из рук мужчины. Карин ударилась плечом и покатилась по грохочущей черепице. — А-а… а-а-а! Тапок улетел с ноги. Она уперлась ступнями в водосточную трубу. Позади со звоном сталкивался металл — кто-то сражался. Вжимаясь спиной в крышу, Карин смотрела на почерневшую деревню под звездным небом и боялась дышать. Яркой вспышкой разорвало стену на западе. Взрыв расцвел пышными клубами пламени. Позади шибануло электрическим током. Шиноби в белой маске вскрикнул. Охваченный белыми разрядами, он зацепился пяткой за водосточную трубу и канул вниз. Карин резко обернулась. Смуглый мужчина замахнулся на нее мечом. От шока боль ошпарила с секундной задержкой — разорвала резью грудь и живот. Карин задохнулась от боли, захлебнулась кровью, и мир покатился, холодная черепица оборвалась легкостью невесомости. Тело соскользнуло с края крыши. Шиноби Облака проводил его взглядом. — Ханта! Чего застыл! — рявкнула напарница: светловолосая, стриженная под парня. — Добей! Снеси ей башку, черт возьми. Это ж гребаная Узумаки! Йх-х… Она приняла удар на скрещенные иглы-мечи. Ханта глянул вниз. Дома были сшиты деревянными балками — еще мгновение назад никаких балок не было, он мог поклясться. Малая с распоротым брюхом повисла на одной из таких на уровне третьего этажа. Ее тощие руки безвольно свисали, очки держались на одной дужке, зацепившейся за ухо. Он метнул в девку кунай. Его сбило чужим. Ханта пробежался по балке, в прыжке отразил мечом сюрикены и приземлился на ярус ниже, ближе к девке-джинчурики. На пути возник малорослый Анбу. Узоры рисовали на его белой маске очертания лисьей морды. Мелкий Анбу взмахнул руками, и ночь прошило залпом огненных сюрикенов. Ханта отступил. Сюрикены просвистели над головой, парочка впилась в балку. Он заметил, что тело девчонки уволакивает прочь оживший древесный побег. Коноха все еще надеялась спасти умирающую джинчурики. «Не уйдешь», — злобно подумал Ханта, сунул меч в ножны и быстро сложил печати. Райтон… Анбу материализовался перед ним. Ханта разомкнул незавершенную комбинацию печатей и едва успел увернуться от взмаха танто. Лезвие выбило искры со щитка на предплечье и резануло плечо. — Падла! Целой рукой Ханта дернул рукоять меча и напал. Мелкий уворачивался от атак телом: намеренно не касался лезвия своим танто, чтобы не получить разряд райтона. Ханта тщетно рубил воздух и начинал звереть. Проклятый шкетяра как будто знал, куда он ударит в следующий миг, и просто отступал. Несомненно. Перед ним был Учиха. Ханта перешел к комбинации «желтая хризантема». Щенок прогнулся назад и колесом прокатился по балке. Ханта больной рукой сложил печати и ударил мечом в балку. Разряд райтона раздробил ее в щепки, и Учиха сорвался. Его разорвало на клочки. Каждый черный лоскуток выпростал крылья, и все они организованной стаей устремились к Ханте. Мир заволокло птичьим клекотом и шуршанием крыльев. Шиноби Облака скрылся в вихре вороньей стаи. Тензо выглянул из-за водонапорной цистерны и сомкнул руки в замок. Чакра прокатилась по сердцевине деревянной балки и выстрелила новыми почками. Побеги обвили конечности диверсанта из Кумо. Меч выпал из его рук и со звоном ударился о мостовую. Вороны разлетались, теряя интерес к обездвиженному противнику. На краю крыши появился Учиха Итачи. За ним — Какаши-семпай. Перекинув через шею руку раненого Икая, он волок его на себе. — Как она? Тензо перевел взгляд на девочку. Та распласталась на крыше в рваной домашней футболке, босая. Содрогнулась в конвульсиях. Ошметки внутренностей выпали из раны на животе, и края плоти с шипением за ними сомкнулись. — Поразительно, — вымолвил Тензо. — Это сила Кьюби? — Кто знает… — ответил Какаши. Голоса выныривали где-то на границе тьмы и утопали в ней вновь. «…сила Кьюби?» Холодные пальцы щекотно прошлись по животу. — …следы недавней регенерационной активности во всех тканях, — сказал женский голос, более громкий. — Странно. Я думала, она унаследует эпимутацию Ашитабы. — Возможно, она успела себя укусить? Карин снова увлекло в манящий покой небытия. Она проснулась от дикой жажды. Горло скребло. Шершавый язык размазывал по нёбу привкус крови и голода. Битком забитую палату заливал дневной свет. Раненые мужчины и женщины дремали или беспокойно ворочались на койках и в постелях на полу. Пахло кровью, гноем и лекарствами. Карин сползла с койки. Босые ноги коснулись холодного пола. Она оттянула рваную футболку. Сквозь косую дыру свободно проглядывались живот и грудь. Обняв себя руками, Карин вышла из палаты. В коридорах тоже лежали раненые. Она пробралась между тушами забинтованных мужиков к питьевому фонтану, нажала на педаль и припала губами к холодной струе. Тихо отъехала дверь одной из палат, вышла медсестра. — А… — Карин потянулась к ней рукой и снова прижала кулак к груди. Медсестра заметила ее. — Вы не видели мою маму? — Ты… Узумаки Карин, верно? Твоя мама в пятнадцатой палате. Но к ней пока нельзя. — Медсестра тронула ее за плечо. — Я могу тебе чем-нибудь помочь? — М-м… — Карин покачала головой. — Простите. Девушка скрылась за дверью очередной палаты. Карин прокралась по коридору, разглядывая номера палат, и отодвинула створку нужной двери. Задернутые шторы нагоняли серого полумрака. В ленивом ритме пищали аппараты. Разделенные ширмами, люди на койках спали, и от их сна веяло жуткой пустотой. Карин остановилась в дверях. Она привыкла чувствовать маму еще до того, как та показывалась на глаза, и присутствия мамы сейчас не ощущала. Может, медсестра ошиблась и мама уже ушла? Карин все же прошлась по палате. Поглядывала на странных людей и пыталась понять, почему они ощущались такими пустыми. На спинках коек в ногах больных висели бумаги с медицинскими картами. Карин вылавливала в обилии незнакомых символов редкие знакомые, самые простые. Поле. Дерево. Красный. Середина. Она добрела до пятой койки. Солнце, прилипшее к боку луны — иероглиф «светлый». За ним еще одно солнце, уже одинокое. «Светлый» и «солнце» — «ашита», значит, «завтра». Опять незнакомый символ… Карин пропустила его, поправила очки, и с колотящимся сердцем вчиталась в слоги азбуки. У-зу-ма-ки. Теперь она вспомнила. Тот незнакомый символ после солнца — «лист». Узумаки Ашитаба. Очень странно. Мама приходила в больницу, чтобы лечить других. Ее имя никогда не писали на спинках кроватей. Карин метнулась к койке и отдернула одеяло. Короткие красные волосы женщины рассыпались по подушке, жутко-бледные губы были чуть приоткрыты. На ней не было прозрачной маски с трубками, она не была привязана проводами к пищащему аппарату. Мама лежала тут, такая же пустая, как и другие спящие. И совсем-совсем не ощущалась мамой. Карин взяла ее за руку, едва теплую. Мамина рука была покрыта синяками и следами укусов, и всю ее затянуло вереницами черных рисунков. Карин закатала рукав больничной пижамы. Синяки и черная вязь взбирались к плечу. Хвосты вязи виднелись и на шее. — Мама… — Карин потрясла ее за руку, с трудом сдерживая слезы. — МА-МА!****
Обугленные, изломанные деревья вмяло в почву. На месте векового леса в одну ночь образовалась усеянная трупами котловина. Она напоминала гигантский разоренный муравейник: шиноби сновали с носилками; белыми точками шевелились медики; опираясь на товарищей, выбирались раненые, и посреди этого тошнотворного месива валялась туша огромной темно-синей жабы. Холодное солнце в мутной облачной дымке уже стояло высоко, но Учиху Фугаку все никак не отпускало предрассветное ощущение состоявшейся трагедии. Желудок давила голодная резь, а в голове было ясно, несмотря на бессонную ночь. Саске и Наруто взобрались за ним, увязая в рыхлой земле, и уставились на ужас открывшейся котловины. — Сегодня мы выстояли, — сказал Фугаку. Сыновья были в том возрасте, когда только начинали осознавать понятия жизни и смерти. Стоило подготовить их к бытию шиноби уже сейчас. Чем раньше они поймут, в каком мире им предстоит существовать, тем вероятнее выживут. Дрожащий Наруто попятился, но Фугаку ладонью придержал его за спину и подтолкнул к краю. — Не отворачивайся. Здесь лежат герои, отдавшие жизни за деревню. Почти их подвиг благодарностью. Саске не пытался сбежать. Окаменев от ужаса, он во все глаза глядел на ошметки человеческих тел, раздавленных, разорванных на куски, думал о своем собственном организме, еще живом, и внутри его существа рождались вопросы. Шиноби в знакомых одеждах Конохи бросились в смертельный бой, чтобы защитить свой дом. Они не могли иначе. А вот другие… — Отец, зачем они пришли? — Чтобы уничтожить нас. Забрать наши земли, ресурсы. «Ресурсы», — Саске мысленно повторил незнакомое слово. Он все еще не понимал до конца. Врагам полагалось быть злыми. Но ведь они знали, что здесь им причинят боль. Что же побудило их творить зло? — Тут даже жабка лежит… — дрожащим голосом выдавил Наруто. — Совсем-совсем не двигается. Почему они не могли просто не лезть, даттэбайо?! Мы их не трогали! Фугаку положил ладонь ему на мягкую макушку. Он мог бы сказать ему, что всегда есть ради чего лезть и за кого мстить. Что иногда нужно ударить первым, чтобы тебя не застали врасплох. Он мог очень много сказать, но понимал, что сейчас все это будет лишним. — Они больше не смогут есть рамен, — с ужасом осознал Наруто. Он схватился за голову и теснее прижал ладонь отца, словно пытался защититься. — Зачем все это делать, а? Можно было просто сидеть у себя дома и ничего этого не делать. И все было бы хорошо, даттэбайо! Всегда хорошо… — Наруто. Не бывает всегда хорошо. Время, когда ты можешь расслабиться и поесть рамен — это просто передышка. Восстанавливать силы нужно. Но рано или поздно ты снова отправишься в бой. — Я не хочу, ттэбайо! Наруто снова попятился, как будто его отправляли в котловину прямо сейчас. Фугаку стиснул его крошечное дрожащее плечико. Тяжело вздохнул и прикрыл глаза. — Пока вы слабы, о вас заботится семья. Но так будет не всегда. На следующей неделе вы пойдете в Академию — это будет ваш первый шаг на пути шиноби. Вы — будущее Конохи. Вы должны стать сильными. Когда уйдет наше время и придет ваше, вы будете теми, кто защитит деревню и покой новых поколений. Фугаку сжал так же плечо Саске, но тот даже не заметил ободряющего прикосновения. В то время как Наруто выплескивал вскипевшие эмоции, Саске молча переживал все в себе. Глухую пробку непонимания и попыток отрешиться от ужаса жизни пробила очевидная мысль: «Мы тоже будем так лежать, — понял Саске. — Когда придет наше время». Он не видел лиц новых поколений. Вместо них, еще не существующих, Саске представлял себя на этом поле, где-то рядом с оплавленной кожей гигантского змея. Среди груды тел ему виделась неподвижная спина мамы. Заплыли кровью соломенные волосы Наруто, глаза пусто пялились в никуда. Этот Наруто из видения не дышал, не замечал никого вокруг и, что казалось особенно важным, не мог есть рамен. Губы задрожали, и Саске зажмурился, глотая горечь призрачной боли. Она разгоралась в груди теплом, жарким щекотным потоком прижигала изнанку глаз. Голова закружилась, но крепкая рука отца удержала его за плечо. Саске открыл глаза. Жаркая боль просочилась наружу слезами.