Притворство

В темноте почти нельзя было разглядеть древнее чардрево. Белое, словно покрытое изморозью, с россыпью багряных листьев. Могущественное, вековое, чужое. Тут, на юге, мало кто ещё верил в Старых Богов. Но они здесь, всеми забытые и покинутые, как и она. Поэтому ноги сами приводят её в Богорощу, низменно просить помощи у Чужих Богов, ведь Свои от неё навсегда отвернулись. Флорис опускается на колени, а золотая удушливая парча, которой та любовалась не так давно, растекается рядом, пачкаясь в земле и траве. Она не смеет встретиться взглядом с ликом, вырезанном в этом старинном дереве. Ей, такой неверной, просто не хватает мужества. Всё то, что она упускала, то, чего ей никогда не хватало для понимания происходящего, обрушилось одной тучной волной. Флорис всегда казалось, что это она — ненастоящая, лживая, но оказывается, всё вокруг было таким же поддельным и фальшивым. Ей врали с детства — родители, сёстры, потом и семья мужа. Буквально каждый, кто находился подле. Все они, прикрывающиеся любовью к ней, втянули её в самое пекло. Её — любимую дочь, преданную сестру — подложили как овцу под Королевского отпрыска. Боррос Баратеон — прекрасный стратег. Борросс Баратеон — великий воин. Боррос Баратеон — отличный отец. Это ей было известно с детства, но сейчас, стало известно нечто более важное. Дикое, кривое, будто бы насмешливое. Боррос Баратеон — прекрасный, великий, отличный предатель. И ничего более. Удачное замужество. Вот для чего ей нельзя было знать больше положенного, иметь острый язык, да ещё и своё мнение. Она родилась слишком красивой, чтобы иметь ум. Родители вбивали это в голову постоянно, навязывали, как непреклонную молитву. И в итоге — подложили её весьма успешно. И вовремя. Они знали. Всё знали. Даже Ланнистеры — богатейшие люди во всей стране, были недостаточно хороши для неё. Только родство с Короной. Только Принц. Флорис должна была быть подле него. Так и случилось. Баратеон винила в своих бедах Эймонда, его одного — за украденное счастье. Но Эймонд оказался не виновен и в половине тех бед, что на неё навлекла собственная семья. Таргариен никогда от неё ничего не утаивал. Она просто была слишком занята собой, чтобы спросить. Её мать — благая и верная, её отец — нравственный и любящий, бросили её в омут предательства. Отказали в любви, о которой она грезила, дабы усадить пьяницу на Трон. И вовсе не для того, чтобы она стала принцессой и жила в столице, как ей думалось. А чтобы поддержать Переворот. Измену. Нарушить обещание, принадлежащее Рейнире. Законной Королеве. Те люди, ради которых она стала чужим отражением. Те люди, что внушили ей, будто она — дар Семерых. Они же предали её, а Семеро прокляли, отбирая здравый рассудок. Флорис не чувствует ни злости, ни разочарования. Она вообще перестаёт чувствовать. Будто всё разом замирает, не давая ей сдвинуться. Пустота. Горькая, вязкая, треклятая. Та, от которой она бежала из Долины. Пустота, до чего бы не было потешно, заполняемая только присутствием мужа. Мужа, который взял её в жены из-за желания отмщения. Она — прекрасная, любящая, учтивая леди — оказалась среди предателей. И единственным, кто не предавал её, оказался Эймонд. Разве не это ли значит — действительно быть отвергнутой Семерыми? Флорис слышит своё имя. Там, где-то вдалеке, будто и не к ней обращаются вовсе. Молчит. Смотрит в темноту, пытаясь унять мысли. Она сама не заметила, как продрогла, как крупная дрожь выбила воздух. Как сдавило грудину, прижало тем корсетом, что ей так нравился. Перекрыло доступ ко всему. — Флорис. Девушка не издаёт ни звука в ответ. Чувствует, как чужой взгляд облепляет, что-то выискивая в её скорчившейся фигуре. Ей, замученной и отвергнутой, уже не так важно происходящее. Она лишь продолжает елозить, игнорируя нависшего над ней мужа. Баратеон не замечает, когда тот опускается рядом. Больше не зовёт, не пытается увести. Лишь его пальцы, длинные, слишком уж красивые как для мужских, уверенно касаются лица. Разворачивают к себе, не встречая никакого ответа. Его присутствие больше не давит. Когда, да и в какой момент, та даже не понимает. Просто видеть его рядом — уже не тошно. Не похоже на пытку или издевательство. Это какое-то мрачное, искривлённое чувство отрады. Ей подходит. Главное, чтобы ему самому об этом не стало известно. Таргариен не сводит с неё взгляда. Прямого, безучастного. Флорис перехватывает его, силясь выказать собственное равнодушие. К нему, к остальным, к себе. Уже не имеет значения. — Я велел тебе быть в покоях. — Ты много чего велишь. — Потому что могу. — Можешь. — Раз так, почему я нахожу тебя здесь? Девушка просто пожимает плечами. Откуда ей самой знать, отчего муж нашёл её здесь? Потому что Семеро от неё отвернулись? Потому что семья её предала? Потому что? — Из-за тебя мои Боги отвернулись от меня, — бросает та, — я пришла молиться к Чужим. Эймонд громко смеется в ответ, так звонко и переливчато, что ей хочется ударить его по изувеченному лицу. Оставить красный след на бледной коже, рассечь губу до алых капель. Только бы замолчал. — Семеро отвернулись от тебя задолго до меня, — муж равнодушно пожимает плечами, — как Боги могут благоволить такой лживой, низкой и уродливой душе? А? Баратеон заносит руку для удара быстрее, чем соображает, что хочет сделать. Таргариен без труда перехватывает её, сжимает тонкое запястье до болезненного хруста, до разукрашенной кожи. Флорис бранится, скалится, пытается выдернуть ладонь. Он не позволяет, грубо тянет её вперед, заставляя распластаться внизу. Девушка слышит хруст костей в спине, когда оказывается прижатой им сверху. Его ладонь находит её шею, давит, перекрывая доступ к воздуху. Баратеон заходится в кашле, впивается ногтями в чужую кожу, силясь выбраться. Но мужская рука продолжает держать её, зверино, железно, не давая пошевелиться. — Я предупреждал, — муж наклоняется к её лицу, — ты уже второй раз позволяешь себе подобные выходки. Глупая, такая ничтожная девка. О чём ты вообще думаешь? — Так попроси развести нас, — Флорис ярится, бесполезно дёргается, лишь делая себе больнее, — найди себе достойную жену. В чём дело, Эймонд? Чего ты ждёшь? — Отпустить тебя, — змеино шипит тот, — ты думаешь, я действительно это сделаю? Чтобы ты пошла и раздвинула ноги перед Ланнистером, который будет доедать объедки с моего стола? — Да, именно для этого, — Флорис без труда выдерживает стальной взгляд напротив, внутри разрываясь от злобы, — или раздвину ноги перед твоим братом. Проверю, настолько ли он хорош, как утверждает. Эймонд размахивается, бьет её по лицу. Так сильно, что всё мутнеет в глазах. Скачет, сплетается светлыми точками в помутневшем сознании. Боль расползается быстро, остро колит, обещая принести за собой очередную отметину. — Дура, — Таргариен грубо тянет её за волосы, — Семеро отказались от тебя, а сейчас ты осквернишь ещё и Старых Богов. Твоя жизнь превратится в пекло, Флорис. Я обещаю. Баратеон не успевает ответить, как Эймонд переворачивает её на живот. Она уже знает, что будет дальше. И самое омерзительное, гадостное, что даже не становится тошно. Она хочет его. Подлого, грубого, жестокого — наплевать. Хочет так, что трясутся колени. Муж тянет её за бедра, утыкает в пах. Флорис чувствует его возбуждение, еле сдерживая смех. Что они за люди, раз вожделеют друг друга только так? Когда грязно, когда грубо, когда неправильно? Его ладони нервно задирают юбки, а пальцы тут же погружаются внутрь. Флорис вздрагивает, кусает губу, чтобы не выдать себя с потрохами. Ей нравится, пекло, ей так нравится. — Ты мокрая, — Эймонд издаёт удивлённый смешок, — неужели мою набожную жену возбудило, что её трахнут в священном месте? Низость. Такое унижение — несправедливое, цепкое, липкое. Ответить бы колкостью, да слова не складываются. Так ведь оно и есть. — Смотри, — свободная рука касается девичьего лица, намертво держит подбородок, не позволяя отвернуться, — смотри до самого конца. И она взаправду смотрит. Смотрит на вырезанный лик, видит немое осуждение в древесном лице. Поделом. Она заслужила. Эймонд приставляет член ко входу, резко, одним толчком, заполняет собой. Толкается в неё, давит на поясницу, дабы та прогнулась ниже. Быстро ускоряется, вбиваясь так ревностно, что ей едва удаётся удерживать равновесие. Его ладони везде — на груди, животе, рёбрах. Он упивается. Тяжело, рвано дышит в тишине священного места. Хорошо. Пекло, как хорошо. Что он с ней сделал? Муж тянет её лицо к себе, впивается в губы, мгновенно проникая языком в рот. Флорис слабо отвечает, игнорируя пульсирующую боль в затёкших мышцах. Стонет, жалко и пошло, двигает бёдрами на встречу. Ей хочется глубже, сильнее, мучительнее. Но Эймонд будто специально замедляется, выходит из неё, не замечая протестующего всхлипа. Переворачивает на спину, наблюдая сверху. Ей почти не видно его лица, лишь искривлённая усмешка мелькает в лунном отблеске. Один рывок — и ткань на её груди трещит, рвётся, обнажая кожу пытливому взору. Из-за прохладного ветра и разгорячённого тела на ней, та моментально покрывается мурашками. Запрокидывает голову, когда его губы касаются груди, грубо мнут её, вовсе не заботясь о девичьих ощущениях. Её пальцы вцепляются в его плечи, влекут ближе, только бы он продолжал, продолжал, продолжал. И Эймонд поддаётся, вновь погружаясь внутрь. Двигается быстро, сжимает её бедра до синяков, давит на кости под грудиной. Ей нравится. Всё, что он делает. Она захлёбывается в этих сладких, манящих ощущениях, чувствует, как всё вокруг полыхает вместе с их телами. Обнимает его ногами крепче, цепляется за платиновые пряди, лишь бы быть ближе. Эймонд, не сдерживая рычания, кусает её за плечо, изливаясь внутрь. Флорис не замечает, как обмякает в его руках, патокой растекаясь по земле. Тело ломит, лицо полыхает, а дыхание не желает приходить в норму. Но она наконец чувствует. Боль, стыд, гнев. Всё вперемешку. Муж заполняет её пустоту эмоциями, подсаживает, как на маковое молоко. Его ладони до сих пор оглаживают девичью кожу, вырисовывают там незримые узоры. Спускаются ниже, по животу, который до сих пор почти целиком скрыт парчей. — Я ненавижу тебя, Флорис, — вдруг признаётся он. — Я тебя тоже, Эймонд, — обречённо вторит та, — и гораздо сильнее. Последние слова перед тем, как обещание её мужа превратится в явь.

***

Джекейрис сидит в комнате, отведенной ему под опочивальню в Орлином Гнезде. Катает меж пальцев крупный изумруд, причудливо отражающий цвет чужих глаз. Он безнадёжно высматривает в камне девичий силуэт, который вот-вот обещает ему показаться среди давящей зелени. Веларион до сих пор ведь не может поверить, что её нет рядом. Что всё провалилось, а план, который тот вынашивал не один день, с треском развалился при появлении его дяди. Ему не хочется даже думать о том, какие увечья Эймонд оставит ей за похищение. Но Джейс точно знает, что всё вернет ему сполна. За каждый её вздох. Эймонд совсем не заслуживает такую жену. Чистую, хрупкую, совсем невинную. Такую..Его. И он вернёт Флорис, чего бы это не стоило.