Придумай глупый пароль, Ликси

      Урок зельеварения как всегда тошнотворный и однообразный. На прошлой неделе группа изобретала противоядие к осколочной мухоловке, в этот понедельник девочки делали какую-то мазь, а мальчики её испытывали посредством получения настоящего ожога, — сегодня испытывали волшебную смазку. Вот правда, смазку… Эта мазь могла быть использована в атаке всяких плющей и ещё миллионе бытовых ситуаций, в которых её почему-то нельзя использовать в пределах университета чародейства и волшебства… Феликс до сих пор припирается этой идее воспитания волшебнического духа посредством разумного воздержания. Что вообще за бред? Парень считает, что, раз уж у тебя есть сила, то ты должен её использовать, а если у тебя есть ещё и мозг, то ты и без выдержки не позволишь себе использовать магию безрассудно.       Но так мыслит, кажется, только Феликс, потому что все остальные действительно не придают дару значения и растрачивают свои силы и одобрение магов направо и налево. Так, например, вчера Сынмин сделал лягушку светящейся и плюнул на снятие чар, отчего бедное существо мучилось от световой диареи всю ночь. Последствия некачественного поведения с магией до сих пор видны даже в слабой тени… Не будем говорить о земноводном… Сынмин вообще отдаёт себе десятую часть отчёта о том, каким бредом занимается на досуге. Недавно он нанёс на книгу Хёнджина мазь невидимости, и видел бы реакцию того Феликс с самого начала — впал бы в летаргический сон от смеха на месте.       Сынмин — неправильный Когтевранец — душевно клялся, что забыл, что, во-первых, мазь испаряется двадцать четыре часа, во-вторых, книга по ботанике нужна была Хёнджину на экзамен в тот же день. В библиотеке того приветливо послали, потому что к слизеринцам хоть и относились вполне радушно, но Хёнджин — неправильный слизеринец — был самым подозрительным из них: всегда брал кучу книг, всегда возвращал их с какими-то своими записями на полях, от чего после него приходилось звать книжника на чистку, и библиотекарю всегда казалось, что парень изучает всё так фундаментально и тщательно, только чтобы накопить знаний и сделать что-то плохое, что, по мнению белых магов, свойственно всем тёмным магам. Хёнджин часто делал глупости, правда, но большинство из них он сделал назло и от зла людей, которые мешали ему расслабляться за чтением, письмом и колдовством.       Хёнджин не плохой… — и Феликс думает об этом даже сидя на уроке грации полёта. Грация полёта — такое нововведение в мире магии после изобретения некоторых заклинаний, работающих против гравитации и вместе с ней. Хёнджин пользуется первым по привычке, и Феликс видит в этом особенное, поэтому сам пользуется вторым. Это свойственно их направлениям — разниться. Отдаляться. Сейчас парень подхватывает волшебную мшистую книгу за кружевной живой корешок, пихает её под мантию и спешит попрощаться с Джисоном, который даже не поднимает голову в ответ. Всё смотрит на свои руки — странный со вчера какой-то. Будто кто-то сломал их.       — Алло, — он светится.       — Ох, не пользуйся этим маггловским наречием. Привет, — Хёнджин забавно отводит взгляд от облака связной ауры над ладонью, но продолжает боковым зрением следить за искрящимися глазами паренька и корявыми ветками елей, цепляющими его пшеничные волосы.       — Я полукровка — мне можно.       — Ничего не полукровка.       — Ты где? — правда, Феликс не знает, кто он, потому что никто не помнит его отца, как и он сам, а мать давно приняла обет молчания. Ни одна особа за всю его жизнь не обмолвилась ни словом о том, кем был его отец, как его звали, чем он занимался, да даже как они с матерью познакомились и создали семью — это интересовало Феликса ровно до момента летнего переселения в Хогвартс. Тогда он окончательно принял для себя решение — дома ему больше делать нечего.       — Кушаю яблоки в подземельях, — Хёнджин сидит на столе где-то на третьем уровне, где стены отдают зеленцой из-за светящегося нароста, и забавно болтает ногой, смешивая костную пыль с сырой землёй. Феликса всегда приводит в ужас температура и природа подземелий, как всех в школе, помимо слизеринцев и некоторых преподавателей.       — Там ещё и питаться можно с комфортом?..       — С чего ты взял, что с комфортом?       — Ты так увлечённо плямкаешь!       — Тут воняет трупом, потому что я неправильно смешал ингредиенты!       — Так почему ты так счастливо выглядишь?! — Феликс спотыкается о булыжник, и Хёнджин рад тому, что его улыбку посчитали за реакцию на это, а не за ответ.       — Так почему ты решил связаться?       — Я иду к тебе, — гордая улыбка.       — Ты — что?! — Хёнджин знает, что Феликс отчаянный малый, но он сам никогда не брал сюда кого-то из других факультетов. — Спустишься в наши подземелья?       — Да, почему бы тебе не провести мне маленькую экскурсию? Кстати, она же должна начаться с самого входа, потому что, если мы оба будем под землёй — связь не будет работать.       — Это же насколько нужно ненавидеть тёмных магов, чтобы заблокировать пользование связью под землёй…       — Ты же знаешь, что это только потому, что земля плотнее воздуха.       — А кто мешает создать связь мощнее?       — Так вы и создавайте! Опять ты жалуешься, Джинни, ты просто предвзято относишься к белым магам.       — Наоборот, — выходит слишком обиженно, даже обрывается связь, поэтому Феликс снова фыркает прежде, чем отодвинуть густо поросшую волшебным плющом еловую ветвь и увидеть бледного Хёнджина во всей красе серого отблеска мутного света от стены, где обосновалась кочующая дверь в подземелья. — Привет.       — Привет, не дуйся, — Феликс отпускает ветку, от чего та шлёпается о стену, и налетает на старшего с объятьями. Уголок книги с кружевным корешком вонзается ему в живот от тесноты положения тел, но разве он может жаловаться? Похлопав Феликса по нежным плечам, Хёнджин отступает на шаг назад и протягивает руки в сторону двери, которая уже начала застраиваться кирпичами изнутри. Феликс проскакивает внутрь, и Хёнджин едва успевает за ним, но земля всё-таки захватывает своим холодным ртом клаптик его мантии, отчего парням приходится вытягивать его объединив силы и смех.       — Ух, здесь холодновато, — с торжеством и осторожностью Феликс хватается за свои предплечья, плотно прижимая к себе локти, и смотрит по сторонам. Влажная земля, кирпичи, плесневелые доски, паутина, корни.       — Не бойся, — Хёнджин оказывается вплотную к спине, когда Феликс отодвигается от любопытного паука, решившего посмотреть, что же под его молочной чёлкой за красота. И младший благодарен ему за тепло. На секунду ему кажется, что Паук довольно улыбается, поэтому уползает назад по той же нитке паутины.       — А везде будет так стрёмно?       — Ох, я покажу тебе позже: не всё за один раз. Сейчас я должен доделать проект по зельеварению, так что экскурсия будет короткой. Пошли, — Хёнджин пробивается вперёд, и Феликс цепляет пальцами прохладную и жёсткую ткань мантии на его локте. Тот не реагирует и продолжает идти. Иногда под ногами что-то хрустит, но Хёнджин обещает, что крысиные кости попадаются только на первом уровне, и даже открывает тайну их декоративного предназначения — отпугнуть любопытные носы.       — Ой, вау! — широко раскрыв рот, Феликс сходит с последней ступеньки лестницы, ведущей ровно к третьему уровню. Широкий коридор, напоминающий преддверье в какие-нибудь дьявольские покои, яркая салатовая плесень, кажется, даже местами искусственная, потому что, ну, как может быть это выращено так искусно ещё и на стенах? Нонсенс.       — После полуночи на цветущую плесень слетаются светлячки, — Феликс переводит взгляд на сияющего в зелени Хёнджина и даже закрывает рот. Его взгляд кажется таким же холодным, как стены вокруг, но и таким же тёплым, как солнце на поверхности, и это так контрастно, что почти доводит до головокружения.       — А вам можно гулять здесь после полуночи? — не смотря на магнитные чары чужих глаз, Феликс удивляется совершенно живо, искренне и вовремя.       — Мне — можно, — приподняв плечи, Хёнджин таки отворачивается и направляется к следующей лестнице, скрывшейся за поворотом из коридора. Кажется, он всего лишь декоративный, созданный для… отдыха? Взаправду, в подземельях тоже можно по-настоящему расслабиться.       — А здесь что? — Феликс указывает пальцем на забитую цепями дверь, и Хёнджин как-то болезненно улыбается.       — Цветы душ. Ничего особенного, они просто работают как дементоры, только на них нельзя наложить ни одно заклинание.       — А как их тогда побороть?       — Очень просто. Знаешь кого-нибудь по-настоящему бездушного? — за этим следует дьявольская ухмылка, поэтому Феликс немного напрягается.       — Профессор Макгонагалл…       — Не угадал, — но Хёнджин просто дразнится, поэтому после секундного напряжения следует облегчённый пинок под коленку. — Не пихайся!       — А-то что? Раз не Макгонагалл, значит Снейп.       — И тут нет, представь себе, — Хёнджин решает отомстить и легонько толкает Феликса в плечо.       — А кто тогда? Ты! Ты точно подходишь! — но тот не останавливается на этом маленьком задирстве и, обгоняя старшего, толкает его в заиндевевшую стену. Коридор снова узкий, поэтому они бегут друг за другом, считай, по тропинке.       — А мне кажется, ты! Представь, как романтично — бездушный гриффиндорец милашка-Феликс искореняет смертельноопасные дементорские цветы в подземельях самого страшного факультета, — Феликс неожиданно останавливается, и Хёнджин, чтобы не впечататься в его спину и не снести с ног, впечатывает его в стену, где успевает в мгновение найти место посуше, и сам оказывается на расстоянии вытянутой руки. Феликс смотрит в глаза.       — Знаешь, у Гриффиндора тоже есть подземелья.       — Не шевелись, — Хёнджин и сам замирает, его глаза округляются от шока, и губы вздрагивают вместе с его чувствительными крыльями носа.       — Я умру?       — Если придавишь его — да, — Хёнджин медленно протягивает руку куда-то за голову младшего, возится там, пока Феликс сосредоточенно не двигается, не дышит и смотрит на лицо напротив — глаза округлились от усердия; губы пухлые, как всегда; лоб бледный, хотя, может быть, только от своеобразного освещения; щёки впавшие; волосы белоснежные, зачёсанные назад и плотно прилизанные к голове у висков. Феликс тоже хочет быть таким — волшебным. Но в его груди возится чувство полукровия. Это клеймо — как «НеМаг» или маггл. У магглов же тоже есть какие-то такие, схожие чувства в их будничности? Например, «я счастлив, что я есть, но лучше бы меня не было»? Паук. Хёнджинова рука оказывается перед глазами Феликса, и на ней сидит чертовски огромный, гладкий, как стекло, чёрный паук, светит рубиновыми глазами и тигровыми полосками на спинке, цвета летнего одуванчика.       — Прекрасный, — восторженно шепчет Феликс. Хёнджин был готов ко всему: крику, визгу, ступору, страху, плачу — поэтому теперь не знает, что делать с восхищением. — А можно подержать тебя? — он говорит не с Хёнджином, всё, мальчика потеряли, и паук благосклонно поднимает переднюю лапу, чуть приподнимая туловище.       — Он может испугаться, — имеется в виду «укусить с летальным исходом», но младший итак, кажется, не глупый. Или, когда он искренне чем-то восхищается, он становится таким?       — Мы в коннекте, смотри, — Феликс вроде подбадривает, а вроде это и не препятствует внутренней панике Хёнджина овладевать им полностью. Потому что это уже не шутки — паук действительно непредсказуем и смертельно опасен, а действие его яда мучительно болезненное.       — Я не знаю ни заклинаний, ни противоядий.       — Как это? — паук переползает на руку Феликса и опускает туловище, садится на тёплую ладонь и замирает, поэтому Феликс отвлекается от него на старшего, в пристальном наблюдении за потенциальной опасностью сгорбившегося над ним. — Ты же столько учишься.       — Это тигровик, а в моей программе он будет только в следующем году.       — «Твоей программе»?       — А почему, ты думаешь, я на третьем курсе, но пишу проект по зельеварению для седьмого.       — Напомни, сколько курсов до звания мага, — Феликс картинно чешет затылок, и Хёнджин отвлекается от паука на это безрассудство, заглядывает в глаза.       — Десять. А дальше мастерство.       — Вау… — смеясь, Феликс становится похож на хитрого кота — Хёнджин давно заметил. Хотя сам, наверное, такой же. — Я не доживу до мастера…       — Кстати, об этом, — взгляды перелетают с лиц друг друга на паука, но паук вообще-то на курорте в тёплых краях, так что атмосфера в этой части подземелий резко подогревается. Становится так… романтично? И Феликс снова становится чувствительным к деталям: насекомое от скуки царапает когтями его кожу; Хёнджин близко и дышит почти на руку, от чего существо вообще, наверное, получает тепловой удар — говоря о Феликсе, а не о пауке, откровенно. Кажется, что светлячок, присевший на корень отдохнуть от блужданий по лабиринтам, светит для них. Хёнджин поднимает глаза и заглядывает в его, от чего нутро спирает в жёсткий ком.       — Отпускаем? — говорит он, но от прохлады и итак простуженного горла выходит только просипеть или прошептать — Феликс запутывается в его голосе, как светлячок в паутине, а когда паук вдруг замечает добычу, резко поднимается, пугая парней своей резвостью, и тянет лапу к переплетению корней у потолка, парень обходит Хёнджина и поднимает руку. Чувствуется лёгкость, и не до конца понятно — оттого, что смерть сегодня решила смиловаться, или оттого, каким комфортным, оказывается, может быть то, чего мы не знаем; каким безопасным — то, чего боимся.       — Куда дальше?       — На пятый уровень. Там не так красиво, и холоднее, так что я дам тебе другую мантию.       — Ва-ау, слизеринскую?       — Свою, — у Хёнджина на щеках мелькают сердечки, когда он подносит пальцы к ним и слабо тыкает, обернувшись к Феликсу корпусом.       Пока парни идут по проторенной дороге, младшему из них кажется, что его ведут из клетки к гильотине… мрачно. Но за спиной мудрого Хёнджина почему-то спокойно. Тем более, факт того, что тигровик его не убил, побуждает не бояться больше ничего, что могут скрывать подземелья. На пятом уровне действительно холодно, но, когда Хёнджин кутает Феликса в свою зимнюю мантию, которую достаёт из слишком современного для такого старинного места шкафчика, становится жарко. Мех под горловиной нежный, будто хорьковый, а ещё карман для книг больше, так что Феликс укладывает в него учебник с кружевным корешком и больше не колет себя им под ребро.       — Ты… Я не понимаю, ты здесь живёшь? — Феликс достаточно долго знает Хёнджина. Настолько, что уверенно может назвать себя его другом. Но не знать о том, где друг проводит свободное время… А тем более то, что друг проводит свободное время не с ним…       — Да, это мой этаж-ж, — Хёнджин разводит руками, и его лицо принимает торжественное выражение.       — И как давно? А почему? За что?       — Не обижайся, — он обходит огромный дубовый стол и зажигает дрова в массивном камине, с помощью магии плотно запирает дверь и пальцем подтыкает мех в щели, где замок. — Где-то три месяца. Я тут сплю и учусь, всё остальное время я нахожусь где угодно, только не здесь. И это, между прочим, досадненько.       — Так ты что-то типа обживался? Или ты всё-таки не показал бы мне своё место, если бы я не пришёл сам?       — Показал бы, но многим позже. Феликс, ты слишком хорошего мнения обо мне.       — Если Дамблдор прикажет тебе убить меня — ты это сделаешь?       — Он не прикажет.       — Ты сделаешь? — Хёнджин не вздыхает, но роняет в сторону Феликса такой тяжёлый взгляд, что, кажется, даже та стопка старинных книг на столе вместе с этим столом легче.       — Сделаю, — Хёнджин отбрасывает свою мантию на соседний стул и садится на свой, попутно разминая пальцы, пока замёрзший Феликс стоит у камина и завороженно следит за красными и зелёными языками пламени, — но, если я буду младше него по званию, то сначала буду бороться с ним. Превзойду его — не сделаю. Он превзойдёт меня — сделаю.       — Ты можешь быть выше Дамблдора по званию?       — Он мастер, так что хотя бы дойти до его уровня я смогу, а оттуда просто получить второе мастерство в чём-то, и игра моя, — он перебирает какие-то бумаги, складывает вырванные страницы из книг в дальнюю стопку на краю стола, до которого едва дотягивается его длинная рука.       — Ты сможешь? — Хёнджин усмехается, продолжая краем глаза следить за тем, как огонь играется с тенью на прозябшем лице Феликса.       — Посмотри на меня, — тот оборачивается и смотрит — Хёнджин не выглядит самоуверенным, не выглядит надменным и лицемерным. Он источает спокойствие, естественность и надёжность.       — Ты холодный.       — Почему ты думаешь, что он попросит убить тебя?       — Предчувствие. У меня в голове своя вселенная со своими законами.       — И по твоим законам человек должен убить своего лучшего друга, чтобы превзойти кого-то или себя? Это осталось в веках до нашей эры.       — Я читал…       — Я тоже читал. Много, — Хёнджин улыбается, заглядывая в книгу, из которой Феликс бы не понял ни одного иероглифа, откидывает её вперёд, от чего она проскальзывает по столу до середины. В этом броске чувствуется явное раздражение, и младший это улавливает, поэтому отворачивается от огня, подбирает книгу, доверчиво цепляясь пальцами за острые короткие спицы, торчащие из краёв обложки. — Знаешь, что за книга? — Феликс угадывает гримасу «хочешь, шокирую?» на его лице, и вопросительно кивает головой, потому что действительно интересно.       — Практика пыток, — Хёнджин уморенно посмеивается, но больше хрипит, и начинает кашлять, что немного пугает Феликса, потому что кашель по-настоящему тяжёлый и запущенный.       — Ты ими увлекаешься, я смотрю, — младший подходит ближе, подтаскивает тяжёлый стул, похожий на меньший трон, с помощью магии и опускается на него медленно, пока под его тощий зад устраивается левитирующая мягкая подушка.       — Это просто простуда.       — Которую ты не смог вылечить зельями?       — Да, — Феликс знает, что Хёнджин и сам не любит болеть, потому что это забирает много жизненных сил и энергии, которую можно потратить рационально, например, на изучение профиля зельеварения, который начинается у студента только через два курса.       — Хочешь, я помогу тебе?       — Давай. Как?       — Скажи мне, от чего ты заболел?       — Поцеловался с дементором за третьей колокольней, — Хёнджин улыбается солнечно, на что Феликс только закатывает глаза. За достаточно недолгое время нахождения здесь гриффиндорец успел вымотаться, как за два пойманных снитча.       — А если серьёзно?       — Кто сказал, что я шучу?       — Твоя фальшивая улыбка. Я что-то себя неважно чувствую.       — Я напоролся на него, когда собирал… кое-какие ингредиенты для зелья.       — А когда?       — Не помню, — Хёнджин, кажется, превзошёл не то чтобы просто два следующих курса, но все четыре, потому что пользоваться магией в несколько процессов сразу и при этом ещё и заниматься совершенно отдельным от колдовства делом… Феликс, будем честны, ещё никогда такого не видел.       — Не хочешь рассказывать, — он правда не отвечает, потому что на столешнице за спиной что-то наворачивается. Ему приходится встать, посмотреть на то, что он делает, и сконцентрироваться, чтобы не уронить что-нибудь кроме сахарницы. Сахарница? Вдруг перед Феликсом оказывается чайный сервиз и подушка под голову, но ту Хёнджин откладывает подальше на столе, чтобы она не помешала чаепитию. Невидимый барьер перед книгами преграждает путь возможному чайному цунами, а Феликс так сильно удивляется чистоте и порядку, царящим в этой огромной комнате. Хёнджин подземный, но чистоплотный, холодный, но добрый, жестокий, но справедливый, острый, как нож, но использует себя только по назначению. Тот нож, которым нельзя проткнуть грудь. — Подглядывал за мной. Я был там, слушал хор в ту субботу, — Феликс всё-таки решает уже взять подушку, потому что она так чертовски мило выглядит и так приятно пахнет мылом и кремом, что в животе скручивает от чувства дома. Хёнджин улыбается, сдаётся и наливает себе огромную чашку тёрпкого чёрного чая. — Мне тоже много, — Феликс смотрит на чашку, как на сокровище, которое ему всегда хотелось иметь, и Хёнджин пододвигает её, чтобы он не постеснялся взять. — Благослови меня Мерлин, она потрясающая, — старший заливается смехом от искренности этого глупого восхищения и умиляется одновременно оттого, как странно выглядят эти маленькие ладошки на стенках чашки. Они даже не обхватывают её до конца в то время, как он сам может взять её одними пальцами — сверху.       — Пей чай и отдыхай. Для тебя может быть угнетающей обстановка здесь.       — Правда, как представлю, что за дверью, становится муторно, но здесь — у тебя — очень хорошо. Я вспоминаю свою бабушку, — парень укладывает голову на подушку, смотря куда-то под руку Хёнджина, где стол не отмывается от чернильных пятен. — Ещё и подушка так пахнет кремом, — он закрывает глаза и вдыхает полной грудью.       — Это мамина, — но на этих словах резко подлетает с неё и протягивает к ней руки, не смея коснуться. Хёнджин смеётся, Феликс тоже, но более истерично, чем загадывает первый, потому что, святые конфетки, это подушка мамы Хёнджина, она пахнет кремом, и на ней же спала мама Хёнджина, а она чистокровная волшебница, а это значит, что вещь имеет свой магический отпечаток, и Феликс лёг на неё своей головой. — Я специально дал её тебе — она целебная. Ну, знаешь, чистит башку от всякого мусора и спасает от мигрени. Вообще-то я тоже смущён тем, что я теперь не единственный, кого лечила моя мама, так что пользуйся и радуйся… — Хёнджин обычно так не тараторит, значит он по-настоящему озадачен и разоблачён как минимум в том, что очень любит свою маму и поддерживает с ней очень крепкие отношения, даже не вылезая на свет из своей норы. Хёнджин нежный.       — Я права на это не имею… — Феликс смотрит на то, что перед его ладонями, как баран на новые ворота — и хочется, и колется, как говорится, но Хёнджин всё угадывает, так что просто улыбается, протягивает руку к чужой голове и заставляет уложить её на подушку, которую тут же окутывают руки с маленькими ладошками. — Кстати, ты мне так и не ответил, кто может избавить ваши подземелья от тех цветов.       — Ли Минхо.       — Когтевранец?       — Гриффиндорец.