Придумай глупый пароль, Ликси

            На самом деле, в подземелье нет ничего хорошего: от светящейся плесени по-прежнему воняет плесенью, и по-прежнему можно отравиться её цветением; от влажной земли или камней, поросших мхом, тянет холодом и гнилью; стены ледяные, к ним прикасаться противно, хотя вполне можно; где-то капает вода от подземных источников, и вообще-то создаётся страшное эхо, которого боятся даже слизеринцы, потому что из отдалённых коридоров оно напоминает чьи-то тяжёлые шаги. Здесь темно и тесно, неприятная атмосфера могилы душит тебя желанием твоей смерти, кажется. Отчего же Хёнджин так легко и непринуждённо прогуливается этими подземельями каждый день по несколько раз? Феликс искренне удивляется его хладнокровию, как и тому, что на его факультете учится человек, о существовании которого он до сих пор не знал.       — Что это за «Кот Шрёдингера» такой? — парнишка задумчиво трёт переносицу.       — Он любит котов. Правда, из всех, кого он когда-либо подпускал к себе, я знаю только их и Бан Чана, который меня немного пугает.       — А почему? Он тоже читает столько книг, и ты удивляешься, как так можно? — иронизирует Феликс, на что старший только довольно хмыкает, и доливает себе чаю, старательно концентрируясь на траектории полёта заварника. Хёнджин смотрит, молчит, и младший чувствует, как заварник становится чуть легче, а воздух, кажется, обволакивает его стенки, как что-то связанное из шерсти. Поразительное превосходство по силе, а разница всего лишь в два года.       — Думаю, ты поймёшь, когда встретишься с ним. Он чертовски прямолинеен, груб и свободолюбив…       — Он не нравится тебе только из-за того, что не поддаётся твоему забору и хочет заявить права на свой, — Ликс говорит это серьёзно, пока ставит заварник обратно, от чего у Хёнджина подгибаются пальцы на ногах, потому что знал бы младший, как ему не хватает бесед на равных. Даже не то чтобы на равных — просто бесед вот так, за чашкой чая и книгами, в располагающей обстановке его места, в одиночестве холода за дверью и тепла перед лицом, говоря не о воздухе, но о чужом взгляде, который, кажется, можно ощутить лёгким покалыванием на щеках и руках, если закрыть глаза.       — Не знаю, — Хёнджин отмахивается и продолжает листать книгу, на которой написано «География».       — Изучаешь ландшафт Драконьей горы? — младший прыскает в свою чашку и допивает до дна тёплое содержимое, с нежностью возвращает её на поверхность стола и возится в подолах мантии, пытаясь вытянуть руки и учебник из её рукавов, за чем подглядывает Хёнджин.       — Кстати, не мешало бы. Хочешь сходить со мной, когда изучу? Только придётся отпрашивать тебя у Макгонагалл.       — Хочу, — не без посторонней помощи выбравшись-таки из мантии, Феликс отправляет её на тот же стул, куда Хёнджин сбросил свою, и забавно протягивает к нему руки, демонстрируя изящные линии на внутренней стороне ладоней. — Ты взял то, что я просил?       — Ты бы меня уничтожил, если бы не взял…       — А? — Феликс привык к тому, что старший часто бормочет что-то себе под нос, так что не придаёт этому значения и принимает в руки книгу по философии и сборник… сказок?       — Ты выбрал литературный профиль?       — Да, в этом году хочу изучить местный фольклор, — как только древняя бумага оказывается перед носом парня, его внимание к окружающей среде перестаёт существовать. Хёнджин узнаёт в этом себя, оттого улыбается сдержано и сам окунается взглядом в свои идеально выведенные надписи на краях учебника.       — В этом году? Разве на первом курсе не выбирается профиль аттестата?       — Не только у тебя есть секретики, Джинни, — Феликс ведёт бровями и ласково улыбается, что Хёнджин улавливает краем глаза.       — Придумал, что будешь изучать в следующем году? — без особого энтузиазма Хёнджин думает, что его помощь с заварником была лишней.       — Змеючек, — Хёнджин прислушивается к шелесту страниц, прикрывает глаза и пробует увидеть в темноте всё, что только что было перед ним. И в голову приходит лишь взгляд.       — Кто ты, мальчик? — состояние этой комнаты блаженно. Хёнджин ощущает прилив энергии, и породившее её течение теплее Гольфстрима. А за спиной, там, где находится второй стол, заваленный свитками и сшитыми тетрадями, кажется, обустраивается алтарь.       — Тот, кто хочет доказать самому себе фальшивость своего полукровия, — Феликс источает жар, и чародейское спокойствие, отчего Хёнджин буквально расплавляется на своём стуле, стекая чуть вниз. Спинка и подлокотники мягкие из-за замши, которой они оббиты, а сосредоточенность младшего стальная, и Хёнджину горестно представлять вчерашний день, в котором он ещё не знал, какой контраст способен наводить этот первокурсник.       — Горишь, как Тёмный лес, Феликс, — отдохнув и вздохнув, Хёнджин возвращается в прежнее положение.       — Искренне побаиваюсь того факта, что и он не вечный, — Феликс тоже вздыхает, и воцаряется тишина, которую нарушает только треск догорающего полена и шелест страницы, которую младший придерживает пальцами уже пару минут, читая скрытый текст на ней напротив огня. Хёнджин тоже рад бы продолжить, но теперь все его мысли об одном — на что пойдёт этот мальчик. Его взгляд падает на то, как блестят зрачки младшего из-за огня, и скрипит сердцем:       — Ты пользуешься мной?       — Нет, — Феликс не отвлекается от книги, поэтому Хёнджин впадает в некое недоумение, но спокойное выражение чужого лица приводит его мысли в прежний тонус. — Я пользуюсь тем, что ты даёшь мне. Если ты мне этого не дашь, я найду способ взять это и продолжу с тобой дружить. Что за вопросы вообще, Джинни? — сосредоточенный и внимательный Феликс вдруг отрывается от книги и устремляет взгляд на Хёнджина, совершенно растерянный, необыкновенный и магический взгляд, который можно ощутить лёгким покалыванием на щеках и руках, если опустить веки.       — Просто предположил.       — Чтобы больше даже не думал о таком, ясно? «Пользуешься»… — Феликс удивительный: только что с каменным разумом вчитывался в малознакомый материал, а сейчас униженно сводит брови и быстро перелистывает страницы.       В перерывах между отчаянными зевками и приступами кашля Хёнджина, которые заставляют просыпаться, Феликс тревожит книги и их грубые страницы нежными пальцами, на которых ожоги от кремня. Треск полена прекращается, на этаже выше кто-то чешет щёткой пол и тарахтит переставляемыми коробками. Феликса уничтожает тот факт, что кроме них с Хёнджином здесь может быть кто-то ещё, и подземелья вообще-то не полностью принадлежат старшему, потому что атмосфера этого места наедине с ним уже кажется чем-то настолько личным и особенным, что не хочется делить её с кем-то неважным. Точнее, с кем-то ещё. Феликс может дать клятву — если бы к ним пожаловал сам директор — он бы его прогнал.       Старая печать и древний рукописный текст источают зловоние погребов, а сиреневая свеча в лампаде под чьим-то портретом в нише уже давно догорела. Хёнджин неустанно чёркает что-то заумное на полях учебников, и Феликс почти не отвлекается на это от собственных записей. Он просит старшего одолжить ему какой-нибудь пустой свиток, и Хёнджин пропадает за массивной спинкой своего стула на долгие минуты, проведённые в поиске чего-то. Возвращается на место он с лишней парой книг и большой тетрадью в грубом переплёте, говорит, что сшил её сам и потратил на это почти целый день, поэтому Феликс принимает её не с самым сильным энтузиазмом. Правда, знал бы он, насколько Хёнджин рад быть ему полезным хотя бы в такой мелочи, как материалы для комфортной учёбы.       — Зови меня как-нибудь после уроков, когда будешь свободен, пойдём в Тёмный лес.       — По грибы? — лучисто улыбнувшись, Феликс отрывается от чтения, разглядывает старшего на предмет взаимного обожания, и достигает результата. В итоге воздух кишит бабочками, или это просто эйфория от предвкушения волшебной прогулки заставляет его мозг выбрасывать галлюцинации.       — Может и да. Но в конце мы точно прогуляемся к мосту, башне и Драконьей горе.       — Типа свидания? — Хёнджин хмыкает, и Феликс принимает это за ответ, но он настолько устал за сегодня, что не может найти сил для того, чтобы высказать свой восторг и недоумение, а, кажется, старшему не нужно сильно напрягаться, чтобы понять его без слов.       — Выглядишь уставшим, — и правда, обстановка в комнате разморила бедняжку, так ещё и голос у её обладателя такой спокойный и мелодичный, что хочется попросить его почитать вслух что-нибудь из сказок, например, «Русал и еловая ветвь», которая гласит о том, что нельзя купаться в неизвестных местах, иначе можно пойти под воду в самый неожиданный момент, — чтобы окончательно приспать Феликса.       — Я выпил слишком много твоего чая… — последний звук утопает в зевке. Хёнджин снова пропадает за спинкой стула, пока Феликс решает прибраться и расставить всё по своим местам, которые не сложно отыскать в силу рационального пользования пространством. Заварник оказывается помыт, и чашки развешаны на крючки, полотенце для рук мягкое и прохладное от того, что прикасалось к стене. От дел с уборкой Феликс устаёт ещё больше, так что, пока он добирается до Хёнджина, глаза уже слипаются от воспоминаний о чтении. Как Феликс умудрился прочесть все сказки за один раз, и что он будет делать завтра и на протяжении всего года, если материал уже изучен? Даже сверх того — Хёнджн устраивает комфортное тёплое место для совместного сна, и это похоже на ванильную сказку о принцах наяву.       — Твоё место у стены.       — Ты такой гостеприимный. Второй сказкой будет, если ты напомнишь мне, что никого ещё сюда не водил, — согревшись в мгновении прикосновения чужих рук к своим собственным, мямлит Феликс.       — А что было первой?       — Она была в моей голове, не обращай внимания.       — А всё-таки?       — Твой чай. Ты готовишь очень вкусный чай, кстати, ты добавляешь кору дуба? Я считаю, это сильно.       Хёнджин прыскает со смеху, наблюдая за тем, как младший подбирается на кровати, и, ровно сложив мантии, сброшенные на стул, укладывается рядом с ним и накрывает их одним одеялом. Лежак маленький, предназначен для одного, но, если нужно будет, Хёнджин готов вечность направлять магию под провисшие полотна и хлипкие ясеневые перекладины, лишь бы Феликс спал так близко. Этот день напоминает ему магию, и всё, что было сегодня, превосходит по своей волшебной силе предыдущее, потому что Хёнджин никому так не радовался, как этому искрящемуся источнику доброты и доблести. Гриффиндорец засыпает на удивление быстро, даже не взглянув на лицо напротив, от чего старшему становится немного неуютно, мол… просто спим?       Который сейчас час и вообще время суток, да и день тоже — так и остаётся загадкой для парней, потому что Хёнджину тоже не хватает сил на бодрствование, и он засыпает практически сразу же после досадного немого вопроса, чуть приобняв Феликса. Тот ворочается во сне, перекладывает руки, и всё ему как-то неудобно, пока он не переворачивается на другой бок, лицом к стене, и Хёнджин не прижимается к нему сзади. Милая картина, но, если бы зашёл Снейп, то он бы точно разнёс их табеля, — вот последняя мысль старшего перед провалом в бездну сновидений. Кажется, ему снится бассейн с кристально чистой водой и плавающими в цветках лотоса пауками, но это последнее, о чём он хочет думать при пробуждении.       В комнату врывается следующая волна ледяного воздуха, и Хёнджин, почти выспавшись, перекатываясь по постели, как снежная лавина, пока трёт глаза, вспоминает, что не закрыл вентиляционный выход, через который ночью очень сильно сквозит в любое время года и любую погоду. Так он и сориентировался во времени. Феликс тоже проснулся, но раньше, так что просто нежился в тепле, пока Хёнджин досыпал последние минуты и рефлекторно подтыкал под его спину одеяло, морща недовольно лицо, мол, какого хрена происходит, что за ветер. Феликс молчит как рыба, устремляя взгляд до сих пор чешущему глаза Хёнджину между лопаток, пока тот удивлённо не замирает, вспомнив, наверное, что в постели он не один.       — Ты мило просыпаешься, — его рука выскальзывает из-под одеяла и ложится на то же место, куда смотрят глаза. Хёнджин долго не отвечает, и начинает ощущаться тревога. Почти необоснованная. Почти — потому что вроде бы всё было нормально.       — Прости, я часто втыкаю по утрам. А сейчас ночь… После подъёма, — Хёнджин находит в себе силы, чтобы обернуться к Феликсу, и тот ахает от ужаса.       — Ты больной, Джинни! Ты же совсем заболел, — он в момент садится на кровати и помогает ворчащему проклятья Хёнджину правильно и удобно улечься, завернуться в одеяло до ушей и лечь смирно, пока Феликс не придёт с лекарствами. Но все его зелья, предназначенные для использования в медицине, сейчас в его комнате, поэтому парни в замешательстве.       — Не тащить же тебе всё сюда, чтобы потом ещё и тащить обратно. Можешь найти что-то у меня, в комнате на третьем уровне.       — Не могу я рыться в чужих колбах… Ты за кого меня держишь?       — Обычно все роются, — Хёнджин пожимает плечами, и Феликс поправляет приподнявшиеся края одеяла обратно.       — Я не из обычных.       — Это точно, — Хёнджин заливается сильным кашлем, и Феликс всё-таки решает забрать его в свою комнату. — У меня, наверное, жар.       — У тебя очень сильный жар, так что сейчас мы отлежимся, я сварю тебе жаропонижающего чаю на скорую руку, соберём вещи и побежим ко мне. Ну… насколько сможем побежать… — Хёнджин улыбается, и улыбка натянута за ниточки, потому что, кроме губ, на лице больше не вздрагивает ни одна мышца из-за общей слабости. — Это всё из-за того, что ты спал на краю.       — Нет, я раньше заболел.       — А что тебе сказала мадам Помфри? Неужели она не дала тебе какое-нибудь снадобье?       — Ох, если бы я мог попросить у неё что-то, — хмыкнув, Хёнджин тянет носом остывший воздух. — Я в прошлом году подвесил её сына на крючок для фонаря в коридоре на пятом этаже, так что она теперь сторонится меня.       — Почему я тебе не верю? — с досадой и горечью Феликс выдыхает и поднимается, чтобы начать что-то делать.       — Потому что сейчас я не такой, как в прошлом году.       — То-то я думаю, почему ты не ладишь ни с преподавателями, ни со студентами, а оно вот как — это они не хотят ладить с тобой.       — Не правда, я добрый, — Хёнджин становится сам не свой, когда болеет, потому что здоровый Хёнджин никогда не скажет, что он добрый, и это очень сильно настораживает Феликса.       — Ты в горячке мелешь чепуху, это похоже на эффект приворотного зелья.       — Да быть такого не может, я же сказал…       — И в это я тоже не верю, ладно: с тобой всем хочется быть знакомым, — Феликс уже в мантии, стоит перед постелью Хёнджина и смотрит на его закрытые веки, как на китайское выбеленное полотно для скорописи. Коротко вздохнув, он касается его лба, осторожно пролезая пальцами под растрёпанную чёлку, взглядом цепляет приоткрывшиеся бледно-синие губы и возвращается к сборке необходимых вещей: свои книги, тетрадь в грубом переплёте, книги Хёнджина, его канцелярские принадлежности, заваренный чай в бутылке с гравировкой слизеринского герба. В процессе, он замечает открытую продолговатую коробочку, стоящую на арке камина, и заглядывает в неё — палочка?       — Только не трогай её, — Хёнджин либо чуткий, либо просто всё это время пристально следил за действиями младшего.       — Почему ты ей не пользуешься? Я понимаю, что у тебя магическая концентрация, ты читаешь заклинания в уме, но это же палочка…       — Она перестала исправно работать, когда я повысил уровень концентрации. Дело в том, что, когда ты совершенствуешь этот уровень до определённой точки, энергия начинает скапливаться в ладонях и кончиках пальцев, не передаваясь палочке, а в некоторых случаях происходит даже обратное — энергия тянется из палочки, вся, что в ней может быть. Таким образом ты портишь и палочку, и концентрацию, потому что постоянно отвлекаешься, чтобы, не дай феникс, не перегнуть.       — Нам ещё не рассказывали такого…       — Ты первокурсник, — с улыбкой отвечает Хёнджин. От этой короткой лекции у него появляется настроение, и сил хватает даже на то, чтобы встать и одеться, правда, с толикой чужой помощи. Феликс прячет в кармане уже своей мантии все книги, что берёт с собой, и передаёт больному его чай. — Почему мою не надел? Ночь на улице, может, прошёлся бы уже в зимней?       — Мало ли кто-то увидит, — и правда, отчего бы это гриффиндорцу сновать по территории университета в мантии с отличительными знаками слизерина? Но всё-таки Хёнджин снова грустнеет. — Ну что ты такой? Думай о том, что идёшь в мою комнату! Кстати, мне после этого придётся пароль менять.       — Зачем? Думаешь, что я кому-то расскажу?       — Тебе это ни к чему. Думаю, что маленькая змеючка не сдержится и будет периодически меня навещать, — Феликс улыбается, придерживая Хёнджина под локоть, пока они идут знакомым коридором с салатовой плесенью.       — Откуда ты знаешь, что я обращаюсь в змею? — тот почти взрывается от интереса, переводя взгляд удивлённых глаз на светлую макушку.       — Почувствовал, — младший довольно ухмыляется, пока, знает, старший пытается угадать в своей голове, в кого же обращается он. — Не гадай: я сам не знаю ещё. Я только первый курс, помнишь?       — Феникс, — немного размыто проговаривает Хёнджин. — Ты горишь не как Тёмный лес — ты горишь как феникс, — и отчего-то он так уверен в этом, что становится приятно.       — Хорошая птица.       — Потрясающая. Кстати, раз уж ты угадал, кто я, то точно не угадал с размерами.       — А ты изучал свой вид? Расскажи мне по дороге, чтобы не заснул, а-то уже покидаешь меня, — Феликс помогает старшему взойти на последнюю ступень и находит дорогу в полумраке той части двора, в которой они оказались, выйдя из подземелий в новом месте.       — Бирманский питон, — протянув последний слог, довольно высказывается старший, а дальше всю дорогу без остановки посвящает Феликса в знания о том, чем питается его вид, как охотится, в каких условиях живёт, и почему ему самому бывает плохо в этом обращении, рассказывает, что больше любит обращаться котом или пауком, чтобы можно было легко потеряться в пространстве и быть недоступным для всех. Тем более глубоко в лесу пещера Арагога, в которую он частенько заглядывает с самого поступления, а там весело, прохладно, и в облике питона комфортно, если друзья Арагога не забывают о том, что он не ест насекомых.       Цокольный этаж Хогвартса никогда не закрывается на ключ со двора, так что парни легко получают доступ к спасительному зачарованному теплу, облизывающему высокие колонны перед лестницей, ведущей к комнате с четырьмя дверьми. В одну из них они протискиваются вдвоём, и, вот странность, переходная комната предназначена только для одного человека. Многие студенты жаловались на это, мол, мы хотим посидеть компанией в комнате друга, но теснота переходной не позволяет нам этого сделать, и Дамблдор даже устроил подготовку к перестройке конструкции этой части этажа, но что-то до сих пор никто не телится, так что приходится причитать и довольствоваться тем, что имеется. Например, тем, как Хёнджиново горячее дыхание ласкает основание плеча, к которому он приложится горячим лбом.       — Две тысячи кассет, — произносит Феликс перед тем, как глубоко вздохнуть, положить руку на чужую спину и чуть прижать к себе, чтобы не зацепить его дверью. Хёнджин от такой манипуляции поднимает голову, глядя в темноту своих опущенных век, и прижимается к Феликсу с большей силой, а после вовсе окольцовывает тяжёлыми руками его талию и обнимает.       — Привет, Феликс, — щебечет светленькая женщина на живой картине, висящей на стене, у двери, — ты уверен, что хочешь впустить в свою комнату слизеринца? — она спрашивает об этом больше не из-за своих подозрений касательно отрицательного ответа студента в силу того, что, может, этот клоун вообще заставляет его показать своё место насильно, а из-за своего желания, чтобы Феликс сам удостоверился в своём действии и не принимал его за обычное. Всё-таки пределы личной комнаты всё ещё являются пределами личной комнаты, а факт Хёнджиновой принадлежности к группе самых странных учащихся этого университета подкидывает дров в огонь, забудем даже о Слизерине. Кстати, в эту группу входит и Минхо, но об этом позже.       — Да, синьора, — Феликс совершенно уверенно уверен в своём решении и отступать от него не намерен, поэтому, когда Хёнджин в полуобморочном состоянии оборачивает голову, чтобы посмотреть этой мадам в глаза, одёргивает его и таки открывает дверь, впуская в переходную застоявшийся запах своей комнаты, на который тут же обращает внимание Хёнджин и, конечно же, не оставляет его без похвалы. Тёплые объятья сменяются прохладными мягкими постельными атрибутами, которые старший в отчаянии прижимает к своему пылающему лицу.       — Очень пахнет… Очень плохо… — хнычет он, и Феликс с одной стороны ошарашен тем, каким Хёнджин становится, когда заболевает, то есть слабеет, то есть становится уязвимым, а с другой стороны нет времени замирать и наблюдать, потому что нужно определить парня в другую одежду, обтереть, напоить чем-то, о чём Феликс думал всю дорогу до комнаты и запутался, и уложить спать. А после желательно устроить возле него дежурство и при этом изучить материал, необходимый на дневной семинар по инсектологии. И попить травки. Точно нужно, потому что Феликс немного запарился за последнюю неделю.       — Очень плохо пахнет? — он перерывает поток своих мыслей, которые могут по чистой случайности или привычке превратиться в лавину, и помогает Хёнджину лечь ровно, почти ругаясь на него из-за неповоротливости и лени.       — Очень плохо — мне. Пахнет — отлично. Ну, что ты ворчишь на больного? — хнычет старший, а после смеётся сжато, потому что Феликс, пытавшись вытянуть ткань мантии из-под его спины, не ожидал, что он соизволит приподняться, поэтому, когда та выскользнула, забавно упал обратно на свой табурет, резко сложив руки, державшие вещь, на коленях, и придав своему лицу гримасу удивления, перемешанного с возмущением.       — Да если бы не я — ты бы был бодрее огурчика даже в критическом состоянии! — и Феликс не ошибается, потому что Хёнджин действительно может вывезти сам. Просто, сейчас… нет надобности. Старший и сам не шибко понимает, почему позволяет себе превратиться в годовалого капризного младенца и пользоваться чужим расположением, но это же Феликс, и его с ним отношения немного разнятся с его отношениями с остальными людьми. Младший может сказать о Хёнджине то же самое, потому что прежде он никому не доверял свой пароль. Кстати, о птичках. — Ты в моей комнате и моей одежде, надо же, — бубнит Феликс, пока натягивает на больного свою белую футболку. Комната на удивление большая, но очень тёплая; в неё помещается практически всё, что нужно для безвылазного проживания, кроме, конечно же, печи с духовкой, чем Феликс поистине огорчён, от чего раздосадован до Луны и обратно, и чем утомлён и обескуражен. Короче говоря, Феликсу сверх всякой меры нужна духовая печь.       — Только придумай глупый пароль, Ликси, — с улыбкой начинает Хёнджин и заканчивает, потому что заливается кашлем, как непрочищенная раковина — водой, и валится обратно на подушки.       — Да я знаю эту теорию. Соединил несколько несоединимых по смыслу слов, чтобы вероятность угадывания была меньшей, и будь доволен и не ограблен. Хотя я не понимаю, зачем она нужна, если пароль говорят живой картине. Она что, не будет видеть человека? Точно, оборотное зелье.       — Да уж, представь, как я превращаюсь в тебя и пролезаю сюда. Мотивом моего проникновения будет кража конспектов по философии, — Феликс умилённо прыскает в ладошку и завязывает бантик на своих домашних штанах, надетых на Хёнджина. Тот приглядывается к нему и тоже улыбается. — В подарочную упаковку? — он переводит взгляд на младшего, и тот неожиданно склоняется ближе, пробираясь пальцами под футболку, кладёт прохладную ладонь на горячий живот.       — Да, и к Макгонагалл. Отправишься голубиной почтой, она тебя очень любит, — младший хочет подразнить больного, но Хёнджин не то что не напрягается от этого прикосновения, но даже расслабляется сверх того, как уже расслабился, потому что приятная прохлада необходима, как воздух. Кстати, желательно, чтобы он тоже был невысокой температуры.       — Прекрасно, её симпатия взаимна, — слизеринец правда восхищён этим преподавателем и её мастерством, потому что так доступно материал по трансфигурации и управлению сущностями ему никто не докладывал, и даже он сам не шибко понял его, когда пытался выучить в библиотеке. К слову, те уроки у Макгонагалл по трансфигурации были у четвёртого курса, а на то время Хёнджин был на втором, но ему позволили присутствовать на парах, и он сдал контрольные по этой теме наравне со всеми.       — Так, значит… О, урчит, — Феликс подтягивает ткань футболки вверх и, зыркнув на эмоцию Хёнджина, припадает ухом к его животу, ощущая, как чужие пальцы сразу находят затылок.       — А знаешь, почему?       — Потому что ты голоден, — высказав, по его мнению, очевидную причину урчания в животе, Феликс начинает приподниматься, но ладонь Хёнджина напрягается и не даёт отстраниться даже на сантиметр.       — Потому что сердце не на месте, — младший отпускает ошарашенными глазами чужое лицо и, чуть приоткрыв губы, прислушивается к телу старшего. Сердце посылает кровь, кажется, не по венам и артериям того, а прямо в ухо Феликса, отчего мерещится, что оно окажется прямо под ним, куда бы тот его не приложил. Странная штука это сердце — разве можно его понять?