ни холодно ни жарко

Четверг получился каким-то непонятным и уж точно прошёл не самым обычным образом. В этот день я послала в ад все свои принципы и удивлялась последствиям столь импульсивных решений. В голове было абсолютно пусто, и ничто извне не волновало меня, не считая тех самых запретных мыслей об одном человеке. Они, как я поняла спустя некоторое время, крепко проросли внутри меня и вонзились в самую глубь сознания своими противными корнями. В ушах снова звенело, но теперь это было больше похоже на предсмертное пение кого-то свыше, и ангельски-угодный звук ласкал чёрствый вкус. Стоя в облаке серого сладострастного дыма, я глядела на безоблачное небо, которое смотрелось до жути искусственно. Будто полотно детской простыни, оно обрамляло сентябрьский небосвод, изредка своими неровностями портя перфекционисту пейзаж. Уверена, его сердце в этот момент обливалось сладкой кровью. Моё же сердце коптилось средь табачного дыма, столь непривычного, что лёгкие раздирала даже одна мысль о том, что нечто подобное может сознательно и добровольно оказаться внутри меня. От безысходности и незнания, что делать дальше, я закусывала губы до отвратительных ран, после чего вполне мазохистски зализывала их, прикрывая глаза от резкой боли. Утреннее солнце выглядывало сквозь сизую дымку и слабым сиянием предвещало нечто плохое. — Так ты будешь? — парень, что был выше меня на целую голову, подошёл чуть ближе и наклонился, протягивая между дрожащими пальцами тонкую кофейную сигарету с кнопкой. Я инстинктивно сделала шаг в сторону и скривила обветренные губы, но подумала, что с моей стороны это было довольно невежливым поступком. Метнув быстрый взгляд в чёрные глаза незнакомца, хотя я нередко пересекалась с ним в коридорах школы по вторникам, я натянуто улыбнулась и покачала головой. — Спасибо, но не хочу. Он равнодушно пожал плечами и вернулся в компанию двух молодых людей и девушки, которая, казалось, была младше всех нас. Если парни и были моими ровесниками, учащимися параллельных классов, то она на их фоне выглядела младшей сестрой из класса седьмого максимум девятого. Её ярко-розовая куртка явно не предназначалась для таких низких температур, ведь осень этого года была особенно жестокой в плане погоды, собрав вместе все самые холодные ветры и договорившись с солнцем о ранней отставке. Но каким бы честным и правильным не представлялся этот контракт, главное светило всё же проглядело ошибки в его содержании. Или принципиально не обращало на них своего внимания, наивно закрывая яркие очи на слишком явную и очевидную ложь. Девушка закашлялась от глубокой затяжки и с покрасневшими щеками от холода и от нехватки дыхания глазела на меня. Проводила беспричинным отвращением с макушки до пят и как-то очень злобно втоптала окурок в землю в шаге от моих ботинок. Махнув парням костлявой рукой, она вышла из-под тени облезлого клёна и торопливо зашагала прочь. Я осталась на месте, просто так переместившись с ноги на ногу, и тихо хмыкнула. Если кто-то ещё не понял, где я находилась, то передаю вашему сведению, что моя персона стояла сейчас посреди школьной курилки, которая располагалась в паре метров от невысокого мятного здания моего учебного заведения около старой, но достаточно прочной зелёной скамейки. Кто-то частенько засыпал на ней, удобно положив под голову свёрнутую куртку, и таким образом отдыхал от всего, что его беспокоило. Рядом уже лет тридцать рос неприметный клён — главный герой романтических школьных легенд. Говорили, будто под его ветвями можно встретиться со своим истинным соулмейтом, но по рассказам подростков виделись они там только с преподавателем истории, курящим дешёвые сигареты перед занятиями или после них. Наверное, теперь понятно, чего, а, вернее, кого я ждала в данную секунду. Конечно, понимала, что это глупо и безответственно по отношению к оценкам и учёбе, но в планах моих было прогулять сегодняшние уроки, даже если важный человек так бы и не появился. Отчего-то не было никакого желания идти и учиться, писать нелепые конспекты и ломать мозг задачами, которые в жизни никогда не пригодились бы. Мне не нужно будет знать наибольшую длину волны света при действии фотоэффекта для пластины или ещё какой-то подобный бред! Но, боже, учительница по физике не разделяла моё мнение по этому поводу и, клянусь, с каждым днём усиливала во мне желание поскорее покончить со всем этим: со школой, с экзаменами и, может быть, с жизнью. Я вытащила из кармана пальто телефон и взглянула на экран, пытаясь вспомнить во сколько начнётся первый урок. Часы показывали тусклое «7:55», а в памяти всплывало незапоминающееся расписание. Я пришла к выводу, что звонок прозвенит лишь через двадцать минут. Потоптавшись под деревом сотню раз, я огорчённо огляделась, ища поблизости знакомый облик, но, так никого и не увидев, уселась на скамейку, насквозь пропахшую сигаретами. Ощущение мерзости и грязи комом накатило на меня, и я бы с превеликим наслаждением убралась отсюда куда-нибудь подальше, но мне хотелось поговорить с учителем о подозрении, волнующем меня на протяжении всей недели. Переборов желание уйти, я села на самый край и уткнулась подбородком в холодные ладони. Пряди волос растрепались по лицу, а ветер, словно специально, игрался с ними против моей воли. Я опустила веки и сделала глубокий вдох, прежде чем мертвенный холод вонзился в моё сердце. Его когти прошлись вверх по шее и воткнулись в лилейную кожу, вмиг осыпавшуюся дрожью. Зубы сильнее стиснулись, ибо чуть не застучали друг о друга. Резкий ментоловый аромат табака въелся прямо в нос. Я с упрёком покосилась на подстрекателя моего спокойствия и замерла. На меня ответно глядели морозные серые глаза. — Я думала, что это шутка, — мой голос звучал сдержанно, из-за чего историк выгнул бровь в немом вопросе и пустил едкий дым в воздух, — шутка, что наш красивый, молодой и самый прекрасный преподаватель по истории курит за школой вместе со старшеклассниками, — конец моих речей мог показаться льстивым, но я в точности передала слова своей бывшей подруги, не добавляя от себя ни одного яркого эпитета. Будь моё хотение более сильным, я бы охарактеризовала этого человека совершенно другими фразами и выражениями, но это было бы несомненно очень личным, и потому поступок мой выглядел бы идиотским. Педагог немного улыбнулся и сильнее сжал сигарету между тонкими губами, пряча одну руку в кармане. — А я думал, что отличницы не курят, — произнёс он с лукавым прищуром во взгляде, прекрасно зная, что в прошлом году у меня впервые в жизни вышла четвёрка в годовой по географии, являясь слишком неожиданным событием в период моего существования. Учителя после этого посылали мне вслед сотню разочарованных высказываний, занижая оценки за ответы у доски, и фальшиво сочувствовали этому безрадостному событию, потому что я, к сожалению, навсегда потеряла статус круглой отличницы в стенах своей школы. Кто-то, вроде бы даже учительница по геометрии, высказался, что раньше всегда ставил мне оценки на балл выше, ибо на меня вся администрация возлагала большие надежды, а я, такая плохая и ленивая, огорчила их, поэтому теперь мне можно ставить заслуженные отметки, то есть четыре, четыре, четыре и иногда для профилактики три. Это была полная чушь обиженных людей. Я горько сглотнула и плотно скрестила руки на груди. — Я и не курю. Собеседник мой отвернулся в сторону дороги и неторопливо глядел на проезжающие мимо машины, в которых люди в данный утренний час спешили по своим неотложным делам на работу, домой и подальше из города. Я встала со скамьи и от скуки покрутилась на месте, чувствуя, как всё тело за последние минуты успело сковаться льдом. И зубы в конце концов застучали. Мысленно захотелось, чтобы учитель перестал сдерживать себя и открыто показал, как жарко ему сейчас было. Я не удовлетворялась его расстёгнутым пальто и нуждалась в гораздо большем. Мне хотелось видеть его мучения. Крики совести о том, что эта очередная прихоть ничем хорошим не закончится, ведь он, в отличие от меня, думал и поступал намного правильнее и действительно по-взрослому, я закопала на кладбище душевной пустоты, повесив деревянную табличку с надписью «не пригодилось, но этим стоило бы воспользоваться». Случайно задела его плечом и остановилась рядом в непозволительно близких сантиметрах от тела. Случись мне поднять голову, и его губы оказались бы на особо интимном расстоянии от моих. Но я упрямо смотрела вниз на сухие, совсем недавно опавшие листья, ощущая его тёплое и спокойное дыхание, в основном задыхаясь в тисках ядовитого дыма. — А что Вы думаете о соулмейтах? — я нервно провела языком по зубам, не смея взглянуть на реакцию на свой вопрос, словно кто-то сверху приставил к голове холодный пистолет. За непослушание — незамедлительный выстрел и брызги багряной крови на одежде. Учитель молчал и спустя смертельно долгие мгновенья спросил, нарочно отвечая вопросом на вопрос: — Зачем тебе это? — глубокий голос нежил мой слух, пропуская сквозь себя показное равнодушие. — Мне кажется, что я нашла свою родственную душу, поэтому и решилась хоть у кого-нибудь поинтересоваться об этом, — наполовину ложно, наполовину правдиво сказала я, не до конца уверившись в своих домыслах на его счёт. Быть может, мои размышления на тему подростковых гормонов и были бы истиной в этом суждении, но слишком заметные признаки обратного принуждали меня сейчас творить чуть ли не самую неловкую вещь, а именно: намекать своему преподавателю по истории, что он, скорее всего, мой соулмейт. — Вы когда-нибудь встречали свою истинную любовь? — осведомилась я ради развития разговора и несильно пнула ботинком маленький камень, частично закопанный в дряхлой земле. Педагог сделал уверенный шаг по направлению ко мне, выбивая этим действием из груди морозный воздух и заставляя поднять свои глаза на него. Я робко взглянула в глубь его души и удивилась пламени, горевшему внутри. По сравнению с моим холодом оно было в сотню раз яростнее. Он кивнул, не спуская с меня пристального взгляда, и сделал лёгкую затяжку, чуть позже выдыхая дым практически в самые губы. Я закашлялась. — И кто же это? — глаза бегали по дороге, не в силах попасть в плен осенних туч. Историк звонко засмеялся, что звучало до смерти отчаянно. Он отошёл ближе к клёну, затушил никчёмную, по моему мнению, отраву и мучительно заявил: — Она мертва уже как третий год. Моё сердце моментально замерло, и верёвка, нагло ухмыляясь, крепко схватила шею. Воздуха катастрофически стало не хватать, а холод проник в бездну души, лишая меня жизни. Непрошенные, но презрительно солёные слёзы обрамили глаза, серебристыми бусинами задерживаясь на ресницах. Я быстро провела по ним трясущейся рукой, чтобы убрать, но совершенно случайно нажала на неизвестную мне доселе кнопку, из-за чего горькие всхлипы заполнили мои лёгкие своей тоской с новой силой. Плечи затряслись, и тягостный плач взял под полный контроль моё слабое тело. Исключительный тоталитаризм. Историк всё также стоял на некотором расстоянии от меня и просто смотрел, равнодушно наблюдал за тем, как я ломаюсь, определённо являясь моим соулмейтом и зная об этом. Прямо сейчас он сгорал изнутри, скрывал, прятал это, но не мог ничего изменить. Он понимал, что мне безумно холодно, но даже не пытался согреть. — Не расстраивайся так, её не вернуть обратно, — сказал он мне, и я вынужденно улыбнулась, принимая правила этой глупой игры. Хорошо, сделаем вид, будто мне абсолютно не наплевать на неизвестного человека и что такая истерика, конечно же, может произойти из-за слов о смерти незнакомки. — И правда, — прошептала я, напрасно стараясь избавиться от слёз. Совсем позабыла, что власть в их, а не моих руках. — И Вам сейчас не одиноко? Он склонил голову вбок, постукивая пальцами по спинке скамейки, к которой успел подойти, и присел на неё. — Нет, — небольшая пауза, из-за которой мой пульс чуть не остановился, превращаясь в тонкую линию чёрных нитей, — но что же всё-таки по поводу тебя? Кто твоя родственная душа? — алые черти резвились в его зрачках, и я нутром чувствовала, что он желал добить меня прямо здесь и сейчас. Ветер зарылся в его тёмные пряди волос, переплетая их между собой, и после череды всхлипов я промолвила: — Вы, — он поджал нежно-розовые губы, а я продолжила, — но, как я поняла, мы притворимся, будто это не так. Будто Ваш соулмейт умер три года назад, а я отдала своё сердце популярному парню из параллели, — нервно усмехнулась и покачала головой, укутываясь из-за ветра в пальто. — Наша связь будет неправильной? — напоследок спросила, надеясь, что хотя бы в эту секунду мой дорогой учитель проявит ко мне милость и, обняв, погладит по голове, успокаивая, ибо наши отношения и правда запретны. Преподаватель достал из кармана коробок спичек и, вытащив одну из них, зажёг маленький, но яркий огонь, который слишком быстро потух, напоминая мне мою последнюю надежду на лучшее. Он снова закурил, пустил густой дым в небо и поправил выбившиеся из привычного строя иссиние локоны. Его неотрывный взгляд сжигал моё сердце и медленно, но верно нажимал на тот самый курок, приставленный к голове. — Всё именно так, — ответил он, и стремительный выстрел расшиб череп, пачкая красной жидкостью осенние листья. Последняя слеза скатилась по моей щеке. Историк не спеша направился в школу, ибо до звонка осталось жалких пять минут, злостно сжал сигарету между тонкими серебряными кольцами на длинных пальцах и, не оборачиваясь, попрощался: — До пятницы. Я глухо ответила тем же, провожая его образ пустыми и заплаканными глазами, и зажмурилась. Хоть мы оба и решили, что его ложь про смерть соулмейта — подходящий вариант для решения этой сложной задачи, но это условие, записанное в «дано», в скором времени стало бы правдой, ведь тошнота опять загромоздила мои внутренности, а в горле засаднило. В восемь пятнадцать утра я пришла к выводу, что моя родственная душа — это мой преподаватель истории, но, увы, он отверг мои чувства. Ему, видимо, было на меня ни холодно ни жарко. Ему было на меня всё равно.