Наследник графа Алегре

— Ай-яй-яй! Она мою руку сожрала! — Заорал Альберт, прижимая к груди пострадавшую кисть. Бестия невозмутимо жевала морковь, ради которой чуть не откусила пальцы юноши, только ухом слегка повела. Мария расхохоталась так, что птицы с деревьев взлетели испуганной стайкой, а Марко укоризненно покачал головой: — Господин! Я ведь вас предупреждал! А Мария, вдоволь насмеявшись, протянула свою руку: — Покажи. Ну, стоило так орать! Цапнула малость, так и нечего рот разевать. Иди, в ручей окуни. — Никто не цапает, а она цапнула, — ворчал Альберт, сидя у ручья. Холодные волняшки приятно холодили горевшие от боли пальцы. — Уж Бланка на что дерзкая, а и то аккуратно ест, знает, что нельзя кусать кормящую длань. А эта? Дура! Вот пусть и жует свою траву. Чтоб я ей еще хоть раз вкусняшку принес! Ради новой кобылы лесничего, вороной красавицы с пушистыми хвостом и гривой, он стащил морковку с кухни, где хозяйничала Люси, рискуя впасть в немилость кухарки. И что взамен? О, недаром Марко назвал ее Бестией! — Не гневайтесь, — успокаивал его Марко, пряча улыбку в черных усах и бороде, густых, как грива его лошади. — Она ничего против вас не замышляет. Смотрите, — он поднял с земли упавшую морковь и протянул лошади, раскрыв большую грубую ладонь. Бестия резко склонила голову — и овощ исчез за крупными белыми зубами, однако рука лесничего ничуть не пострадала. Марко потрепал ее по гриве. — Вы непременно подружитесь. — Конечно, — Мария подошла к кобыле и обняла ее за шею, — Марко, а можно на ней прокатиться? — Завтра, когда я новое седло справлю. Она резва, но послушна. — Чем старое плохо? Я и без седла могу, — запротестовала девушка, но бородач лишь покачал головой: — Мне и так достанется от вашего батюшки. Так уж пусть лучше ругает меня за то, что я разрешил вам ездить в удобном новом седле, чем без него. — А он и не узнает, — улыбнулась Мария. Черные глаза ее блестели, и Альберту показалось, что они почти такие же, как у Бестии: большие, черные, с длинными пушистыми ресницами, умные и выразительные. Красивые глаза у его сестры. И… и у этой чертовой кобылы, стало быть, тоже. Да и отчего им не быть похожими: сестра его обладала неугомонным и своевольным нравом, хотя родители говорили, что и он недалеко от нее ушел. Они вместе росли, вместе бегали по полям и исследовали леса вокруг своего поместья, плавали в лесных озерах и бурной реке на границе угодий Алегре, соревновались в быстроте бега и количестве добытой дичи и рыбы. Марко учил их охотиться и рыбачить, когда они были еще сопливыми детьми, хотя и вздыхал, особенно глядя на Марию: мол, негоже юной госпоже проводить время за крестьянскими забавами. Но родители на многие проказы дочери, с раннего детства проявившей удивительную непоседливость, закрывали глаза, а журили ее только для вида: рано или поздно придется ей выходить в свет, и тогда умение бегать и плавать не пригодятся ей так, как манеры и этикет высокородной графской дочери. Мария не любила выходить в свет. — «Свет, свет», — ворчала она всякий раз перед и после визитов, приемов и балов, — какой там свет! Серость одна. В поле, я понимаю, свет. В лесу на опушке в полдень. У нас на террасе. И за что мне эта скукотища? Как увижу эти лица — постные, слащавые, лицемерные и глупые, — так и жалею, что благородной родилась. Альберт был полностью с ней согласен. Тоскливо на официальных мероприятиях, даже мелодии какие-то заунывные льются, хотя бы и лучшие музыканты их играли. Разговоры выхолощенные, неискренние, все стремятся либо любой ценой понравиться, либо ловко уколоть, либо выведать про тебя что-то эдакое… Для того их с сестрой манерам учили? Только у себя в поместье дышал он полной грудью, и с лесничим Марко ему было гораздо вольготнее, чем с любым кавалером или дамой из того самого света. Тогда они с Марией не чувствовали себя детьми графского рода, легко общаясь с простолюдинами и играя с их детьми. В высшем обществе — к счастью, как считал Альберт — им приходилось бывать нечасто: провинция Верте, где и находилось их поместье, была удалена от столицы, и поездки случались в лучшем случае раз в год. А у себя граф и графиня гостей принимали и вовсе редко: во-первых, оным гостям вовсе не улыбалось ехать в глушь, а во-вторых… А во-вторых, накладное это дело. Граф Алегре мог похвастаться богатой родословной — но не богатой сокровищницей. Да и вовсе какой-либо сокровищницей. Былые заслуги предков перед королями не принесли золотой казны их потомкам. Мошна становилась все легче, а долги — все тяжелее. Летом было хорошо: леса изобиловали дичью, река — рыбой, а поля давали хороший урожай, который можно было продавать. Зимой приходилось тяжелее. Экономили даже на свечах. — Голубка моя, — порою вздыхала графиня, грустно глядя на дочь, — тебе бы танцевать в роскошных залах, залитых светом тысячи свечей, а не мерзнуть в потемках. Как бы красота твоя не увяла в этой глухомани… — Матушка! На что мне эти залы? Нет-нет, — Мария мотала головой, и пряди тяжелых черных волос выбивались из наспех сделанной прически, — я скорее увяну среди этих кисло-пресных физиономий. Верте гораздо милее моему сердцу, чем любая, даже самая богатая провинция, и уж тем более Сонанта. Альберт хорошо помнил, как в последний их зимний визит в столицу карета увязла в глине чуть ли не в центре города. Конечно, погода стояла такая, что дороги везде развезло, но так то ж столица! А какие преимущества жизни в большом городе, если там такая же грязь в распутье, как и везде? Да еще шум этот, карета одна на другую наскакивает, лошади ржут, кучеры тоже… И при всем при этом столичные жители умудряются ходить с таким видом, словно каждый из них, по меньшей мере, сам король. Только откуда бы взяться городу, в котором королей как грязи! Правда, он согласен был с тем, что сестра его — настоящая красавица и достойна счастливой жизни. Внешностью своей — яркой, броской и при этом естественной — она выгодно выделялась среди дам высшего света, холеных, изнеженных, чопорных. Мария другая. Кожа у нее ровная, гладкая и загорелая, волосы черные, как ночь, красивые в прическе и восхитительные, когда рассыпаются по плечам и спине, укрывая ее плащом. Фигура у нее ладная, стройная, гибкая; еще бы, небось, ни одна дама не бегает по полям и лесам, не плавает в быстрой реке и не охотится на дичь так ловко, как дочь графа Алегре. Черты лица у нее точеные, губы часто улыбаются, а глаза и вовсе смеются: большие, черные, веселые и прекрасные. На ней самые простые наряды смотрятся лучше, чем на этих богачках — роскошные платья стоимостью с их дом. Как-то раз одна такая, видимо, позавидовав красоте Марии, с улыбкой, кокетливо спрятанной за веером, заметила: — Должно быть, в провинции Верте весьма солнечный климат. И при этом окинула Марию ехидным взглядом подведенных глаз с головы до ног. Альберт понимал, что это значит, ибо как-то раз слышал шушуканья за спиной: мол, такой загар подобает лишь простолюдинке. Мария, даром что провинциалка, а соображала быстро и на язык была остра: — К нашему великому счастью, — она медленно кивнула, будто совершая вежливый поклон. — Хорошо, что нас не постигла участь Сонанты, где так сыро, что, говорят, плесень покрывает стены от пола до потолка. И многозначительно оглядела даму с ног до головы. Альберт даже за веером увидел, как та покраснела то ли от стыда, то ли от досады. — …А лучшее место в мире — поместье Алегре! — Решительно добавила Мария, вызвав у матери улыбку. Альберт и с этим согласился, но, глядя на сестру, одними губами произнес: «и Валлор». Мария отвернулась, сделав вид, что не заметила, но Альберт готов был поклясться, что она зарумянилась, хотя в темноте их дома это невозможно было разглядеть. Альберт знал, что родители ломают голову над матримониальными планами для старшей дочери, которой уже исполнилось восемнадцать — для него, впрочем, тоже, но не с такой приоритетностью. Для обедневшего рода, пусть и древнего, и знатного, задача непростая. Отдавать свою кровиночку, единственную дочку, своенравную красавицу за средней руки дворянина? Так дворяне средней руки, даже побогаче Алегре, только и мечтали о выгодной партии, коей Мария, увы, не являлась. Разве что за какого-нибудь вдовца постарше, не столь привередливого… Но Мария только фыркала, когда речь заходила о будущем, и родители не настаивали. Подходящего жениха на горизонте все равно не было, а выбирать плохонького, лишь бы замуж выдать… Нет, твердо сказала мать. Наша голубка достойна лучшего. Отец, конечно, был того же мнения. Знал Альберт и то, чего не знали родители. Мария была по уши влюблена в молодого наследника графов Валлор, владения которых находились в двух часах езды верхом, и тот отвечал ей взаимностью. Они оба пока не говорили родителям, думая, как бы их подготовить: оба из обедневших родов, для обоих родители мечтали о партии получше… Сами же Мария и Адам никого лучше друг друга и не представляли. Альберт считал, что Адам покорил сердце его сестры несколько лет назад, когда они еще были детьми и когда наследник Валлоров пронесся перед ней на коне без седла и стремян, красуясь. Будто знал, чем ее очаровать. Виделись они не так часто, как хотелось бы, но иногда им удавалось устраивать тайные встречи, когда они выскальзывали из дома и мчались, оседлав лошадей (или вовсе не седлая) навстречу друг другу. Воспитание Адама было таким же простым, как Марии и Альберта, а род их по знатности уступал Алегре. Но Адам казался Альберту приятным молодым человеком, к тому же обожающим его сестру. Юноши быстро сдружились, и порою им удавалось вместе выбираться на охоту. — Скажи им, — говорил Альберт сестре, когда они возвращались из леса домой, — вы же все равно хотите заключить брак. Ты уговоришь маму и папу, даже если они поначалу будут артачиться. — Скажу, — это был тот редкий момент, когда Мария проявляла нерешительность, — только, может, чуть позже. Надо же их как-то подготовить… Да и Адаму — его родителей. Вдруг они будут против? — Против тебя? Ха! Тогда они выставят себя круглыми дураками. Ведь лучшей невесты для своего сына им в жизни не видать! — Разошелся, скворец, — смеялась Мария, — лучшей спой мне что-нибудь. И Альберт пел. В такие моменты его веселая сестра становилась тихой и задумчивой, иногда негромко подпевала ему, но все больше слушала. Она еще в детстве прозвала его черным скворцом: у Альберта волосы и глаза были темные, как у нее, а голос его был красивым, чистым и сильным. — Ты сам себе пел колыбельные в детстве, — говорила мать. Родители решили, будто у него музыкальный талант, и попросили учителя музыки уделять ему особое внимание. Это Альберту не понравилось: ни он, ни Мария не отличались достаточной усидчивостью и терпением, чтобы хорошо овладеть игрой на каком бы то ни было инструменте, а потому бедный учитель знатно настрадался от проделок брата и сестры, не желавших заниматься. Ну, хотя бы ноты разучить удалось, и то ладно. Зато пел Альберт легко, хотя предпочитал делать это исключительно по велению души. А прошлой весной он нашел у кромки леса птенца-слетка, который, по удивительной случайности, тоже оказался скворцом. Альберт забрал его домой, назвал Чернышом, выходил и приручил. За год Черныш знатно обнаглел: прилетал и улетал, когда вздумается, расхаживал по поместью хозяином и постоянно выпрашивал еду. Хозяева и слуги привязались к нему, и даже Люси не очень громко ругалась, когда он умудрился залететь на кухню, приземлился на стол и с очаровательной непосредственностью принялся дегустировать все, что там было. И, конечно, он красиво пел. Так пел, что даже самое суровое сердце способно было смягчиться при звуках божественной трели. Альберт настолько полюбил своего питомца, что брал его с собой, когда Алегре ездили в гости. — Он без меня соскучится, — пояснял Альберт, — и, чего доброго, насовсем из поместья улетит. — Улетит, как же, — смеялась Мария, — его здесь слишком хорошо кормят. Но нежное щебетание и впрямь скрашивало пребывание вдали от дома. — Красиво как, — они подходили к дому, и Мария оглянулась в последний раз на золотую полоску над лесом. Солнце уже село. Птицы смолкли. Умолк и Альберт, допев свою песню. — Лучше любой колыбельной. Спать я буду крепко и сладко, и все благодаря тебе. «Или благодаря тому, что ты весь день то в лесу резвилась, то с Бестией этой возилась. Тут любой уснет сном младенца». Мария и впрямь отправилась спать рано, чтобы встать с рассветом и поспешить к лесничему, который обещал ей езду на новой кобыле. Альберт, тоже пожелав родителям доброй ночи, ушел в свою комнату. То ли месяц, ярко светящий прямо в окно безоблачной ночью, разбудил его, то ли непонятное предчувствие. Правда, его он ощутил уже после пробуждения. Месяц смотрел на него, не мигая, словно смеряя испытующим взглядом, а тишина, нарушаемая лишь пением сверчков и далеким уханьем совы, казалась, таила в себе предупреждение. Зевнув, Альберт вскочил с постели и выглянул в окно: тихо, мирно, глухо, как и обычно. В чернильном небе горят звезды, а на горизонте — бесконечная чернота леса. Его любимый мир. Отойдя от окна, он хотел было снова лечь, но слух его уловил едва различимые голоса. Что такое? Кому не спится? На цыпочках он выбрался из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь, и тогда только понял: это родители. С чего вдруг они полуночничают? Не они ли приучили своих детей к раннему подъему и раннему отбою? Да еще… И впрямь! Свечу жгут! Неслыханно. Подобравшись к каминному залу, который теперь озаряло лишь крохотное пламя свечи, он с удивлением осознал, что родители еще не ложились. — Да и для нее это подарок: вполне еще молод, красив, богат, истинный дворянин, — это говорил отец, — а то, что он на хорошем счету у короля, само за себя говорит. — И, говорят, сам свое положение заслужил, без всяческой протекции. И то верно: Плаций умен, и не стал бы приближать к себе недостойных людей, — подхватила мать. — По правде говоря, хорошая партия, пусть и не из знатного рода, — граф вздохнул, — но титул даровал ему сам король, и кто его оспорит? А самое главное, Мария, наконец, будет жить, как ей подобает. Не вековать же ей в деревне… Уверен, она покорит и свет, и двор, и мир. Альберт застыл, прилипнув к стенке. Они… они собираются выдавать замуж Марию? За какого-то «истинного дворянина», приближенного короля? Вот отчего голоса родителей звучат так, будто они друг друга уговаривают… Стало быть, сомневаются, что Мария не станет бунтовать. Стало быть, сами хотят поверить, что этот брак принесет счастье их дочке. — Раз инициатива поступила от самого Плация, значит, дело было решено еще до разговора с нами. Но Монтани и мне показался приятным человеком. Учтив, как истинный дипломат — недаром Плаций отправлял его на переговоры с Лотоной. — Но при этом оружием владеет, как и подобает генералу, — подхватила графиня, — благодаря ему победа в битве при Ильрике досталась Седе. — Да, кто не знает этой удивительной истории… Родители бесконечно долго, как казалось Альберту, обменивались впечатлениями о достоинствах жениха — этого Монтани, — и юноша ждал, затаив дыхание, что же они скажут про свадьбу. А про нее они сказали, уже поднимаясь и забирая подсвечник: — Завтра поделимся с Марией этой новостью. Вели ей не убегать из дома с утра пораньше: предстоят хлопотные сборы, да и платье бы ей обновить не помешало. Монтани любезно предложил разместиться во флигеле своего замка, чтобы Мария могла пожить в столице и привыкнуть ко всему перед свадебной церемонией, так хотелось бы, чтобы она не чувствовала себя бедной родственницей из-за старых нарядов. — Опять в долги влезать… Что ж, это, по крайней мере, не надолго. После свадьбы рассчитаемся. — И случится это, пожалуй, впервые за историю трех поколений Алегре, — невесело рассмеялся граф. Быстро и бесшумно юноша прокрался обратно в свою комнату. Черныш, сидящий на специально сделанной для него полочке в нише, встрепенулся — но, узнав Альберта, снова спрятал голову под крыло. А сам Альберт до утра не сомкнул глаз, ворочаясь с боку на бок, и лишь забрезжил рассвет, он тихо постучался в комнату сестры. — Анна? — Та уже явно не спала. — Это я. Можно? — Заходи. Мария, уже одетая, удивленно смотрела на него. Обычно они встречались за завтраком, в зале, на террасе или в лесу. Все-таки чуть свет заходить в комнату к сестре казалось неприличным даже ему. Сегодня пришлось сделать исключение. — Что? — Она сама зажала себе рот рукой, чтобы не перебудить весь дом. Большие глаза распахнулись шире обычного. — Что? — Повторила она уже тише. — Замуж? Не пойду я никуда! В смысле, пойду, конечно, но только за Адама! — Так они же не знают, — Альберт развел руками. — Знали бы — разве бы обещали королю? — Королю? — Теперь Мария прижала ладони к груди. — Да. Они упомянули, что это была идея короля. — Нет, — Мария замотала головой, словно не веря услышанному, а потом вдруг осела на постель и заплакала. Тихо, бесшумно. Из глаз ее покатились крупные слезинки, она моргала, а капли блестели на ресницах и омывали щеки. Альберт почти запаниковал: он вообще не помнил, чтобы его сестра плакала. Может, когда-то, в далеком детстве… Но это не точно. Поэтому он сел рядом с ней и неловко обнял ее за плечи. — Если бы… если бы я просто отказала жениху, — она всхлипнула, и голос ее был таким тонким и жалобным, словно и вовсе ей не принадлежал, — это одно. Наверное, нехорошо отказывать, если родители уже обещали, но… Это же не позор? Или уже позор? А отказать королю… Я не могу протестовать, если он в этом вопросе заинтересован! Каково, а? Граф Алегре дал слово — а дочь его артачится! Я не могу, не могу… А Адам? Как же Адам? Она согнула спину, упершись локтями о колени, и закрыла лицо ладонями. — Не плачь, — Альберт погладил ее по спине, успокаивая, — у меня есть план. Сразу скажу, он покажется тебе сумасшедшим, и потому есть шанс, что он тебе понравится. А если и не понравится, я все равно претворю его в жизнь. Что же еще остается. Мария отняла руки от лица. Глаза ее покраснели, но все равно оставались красивыми. Альберт ободряюще улыбнулся ей. — Что?! На этот раз уже он зашикал на нее: слишком громко. — Ты с ума сошел? — Я так и знал, что ты это скажешь. Но это ведь какой-никакой, а план. Другого у нас все равно нет. Альберт сам удивлялся, как такая мысль могла прийти ему в голову. Это все бессонная ночь и яркий месяц. Они с сестрой были похожи. Не близнецы, но погодки, да еще и с детства неразлучны, а, говорят, чем больше времени люди проводят вместе, тем больше напоминают друг друга. В свои семнадцать, правда, Альберт был выше Марии, но не намного. Волосы у него были короткие, хотя такие же черные и густые, однако парик смог бы решить вопрос. — А ты договорись с Адамом заранее, чтобы он прибыл в Сонанту раньше нас. Возможно, получится сладить дело еще до того, как мы окажемся в замке этого Монтани, а если и нет — найдем способ, как тебе улизнуть, чтобы встретиться с ним и тайно пожениться. Конечно, для этого нужны будут деньги… — Заложу брошь, — решила Мария. Альберт понял, о какой броши речь: самое дорогое сокровище его сестры, подарок отца к совершеннолетию. Что ж… есть вещи более дорогие сердцу. — Когда сбежишь, я буду играть твою роль, отвлекая внимание. Непременно нужно взять хотя бы двух служанок, чтобы всегда были рядом. Надену парик и вуаль, дашь мне какое-нибудь красивое платье — и посторонний точно не отличит. А когда жених все поймет, будет поздно. — А может, мне лучше самой с ним поговорить? Раз он близок к королю, только он и сможет переубедить Его Величество. — А если не получится? Вдруг ему плевать и на тебя, и, тем более, на ваши с Адамом планы? Вдруг он, напротив, разозлится, и ваша будущая семейная жизнь станет адом? Истинный дворянин — не обязательно хороший муж. Тем более, ты его не любишь. — Но ты тогда как его уговаривать собрался со всем этим маскарадом? — О, тут уже речь пойдет о его чести. Сама посуди: все эти великосветские персоны терпеть не могут, когда кто-то или что-то бросает тень на их репутацию. А если Монтани признается, что несколько дней — или недель, не знаю, что они со сроками решили, — он обхаживал парня вместо невесты… Даже если это будет позором для Алегре, это будет не меньший позор для него. Алегре перенесут свой позор вдали от света, в провинции Верте, а вот Монтани останется у всех на виду, и насмешки будут следовать за ним до конца жизни. Ах, мол, это тот самый Монтани, который невесту от жениха не отличил! Мария прыснула со смеху. Настроение ее явно улучшилось, что еще сильнее воодушевляло Альберта. — Поговорю с ним. Объясню, что вовсе не желаю выставить его идиотом. В общем, всю правду расскажу, честно признаюсь, что лучше нам разойтись по-хорошему. А избежать позора с обеих сторон просто: он может сказать, что невеста не пришлась ему по нраву. Хотя это, конечно, будет звучать как наглая ложь: как ты можешь не прийтись по нраву? Нет, пусть лучше скажет, что эта южанка слишком горяча для его северного сердца. И с миром отправит тебя восвояси. В общем, что-нибудь придумаем, главное, вам с Адамом успеть пожениться. Тогда уж дело сделанное обратно не повернешь. — А он не убьет тебя? — Если не совсем слабоумный, то не убьет. А слабоумного король бы не сделал своим приближенным, генералом и послом. Да ты подумай: ну, убьет. Скандал. За что? Скажет, за что — и, несмотря на трагическое событие, люди будут над ним насмехаться. А это мы с тобой уже обсудили. Пришлось Марии соглашаться, хотя сердце ее и колотилось пойманной птицей. — Сегодня же пошлю весточку Адаму. Встретимся и обо всем договоримся. А еще, — она сверкнула глазами, — надо учить тебя носить платья. Это, знаешь ли, наука не из легких. За завтраком родители сообщили Марии об известии, и она все же попробовала выяснить: — А Его Величество здесь при чем? — Именно король решил, что Монтани пора жениться, и именно он подсказал ему подходящую партию. Я получил послания от них обоих. — Вспомнили вдруг, — проворчала Мария, — как приедешь в столицу, так смотрят свысока, а тут — на тебе! С чего это я стала подходящей партией? — Ну, какими бы провинциалами мы ни считались на данный момент, а род наш — один из древнейших в стране, — улыбнулся граф, мечтательно глядя на портреты предков. — Так этот Монтани женится на титуле? — Воскликнула Мария. — Титул у него есть, сам король сделал его графом. Но ты сама понимаешь, что такое свет… Наверняка у него за спиной сплетничают, считая его выскочкой без рода, без племени. Таким людям, как он, полезно породниться со знатной семьей. Как бы человек ни был умен и талантлив, но людская молва любые достоинства превратит в недостатки, если ей кажется, будто по происхождению он ниже большинства аристократов. — И он может себе позволить такую партию, потому что богат, — догадалась Мария, — приданое его не интересует. — Все так. Он наверняка подойдет тебе, Мария. Ты всегда ценила решительность и смелость в людях — а он именно такой. И достойную жизнь он тебе сможет обеспечить. Мария скривилась — но тут же взяла себе в руки. — Сколько ему лет? Не совсем старик? — Ему всего тридцать. — Удивительно. Я ожидала, что будет седовласый генерал. А живет он где? — В Сонанте. — Выбрал же местечко! Нет чтобы поближе к югу… — Где Его Величество, там и он. — Значит, мы едем в эту чертову столицу… Пускай хотя бы этот новоявленный граф отвалит вам несколько мешков золота за такое неудобство! Нам не помешало бы сделать ремонт. Брат и сестра виновато переглянулись: да, при таком положении дел родителям не видать ни денег, ни ремонта. Видимо, их поколению тоже не судьба расплатиться с долгами. День был полон хлопот. Мария отправила посланника в поместье Валлор, родители отправили за портными, начался разбор гардероба в поисках лучшего и не совсем старого… Горничным решили сообщить сразу. — Анна, Ирена, Клаудия, — Мария выстроила их в шеренгу в своей комнате, расхаживая перед ними, словно сама была генералом. — Вы мои самые верные служанки, и именно вас я хочу посвятить в страшную тайну. Готовы ли вы ее услышать? Не испугаетесь ли такого бремени? Горничные, в лучшем случае на пару лет старше Марии, искренне любили свою госпожу — но пошушукаться друг с другом тоже. Именно поэтому юная госпожа решила: если уж говорить, то им троим сразу. Пусть они и едут в Сонанту, будут потом за братом присматривать. Услышав краткие подробности гениального плана Альберта, горничные заахали и замахали руками. Мария шикнула на них: — Проговоритесь, — она грозно прищурилась и сжала кулаки, — я вас строго накажу. Знаете, что я с вами сделаю? Девушки побледнели, зная решимость своей госпожи. — Налысо побрею, — зловеще прошептала Мария, — всех троих. Самая молодая, Анна, всхлипнула. Мария же подлила масла в огонь: — Бегаю я быстро, и кинжалом орудую неплохо. Догоню, из-под земли достану. Позора не оберетесь. Горничные испуганно хлопали глазами: такой жестокости от Марии они не ожидали. — Но только если проболтаетесь, — улыбнулась она. — Если же нет, будет вам награда. Какая награда — она понятия не имела. Вряд ли жених хоть один золотой им даст после такой аферы… Но она может подарить им свои платья. Адаму ведь все равно, сколько одежды она с собой возьмет. Он ее и в рубище любить будет. Отойдя от испуга, служанки воодушевились: получив указания Марии, они критически осматривали молодого господина, позабыв о смущении, и с восторгом обсуждали, какое платье ему подойдет. В такие игры девушки доселе не играли. — Боже правый, и как только вы это носите, — прохрипел Альберт, когда Мария, усмехаясь, затянула корсет поверх его тонкой нижней рубахи. — Погоди! Ты мне, кажется, ребро сломала! — Я не затянула и в половину того, как мне затягивают, когда я в свет собираюсь. А тебе талию нужно сделать. — Вы весьма стройны, господин, — Ирена сосредоточенно помогала ему надеть нижнюю юбку прямо на штаны, — но у госпожи талия все же тоньше. — И грудь побольше, уж простите, — Клаудия критически взглянула на него. — Что с грудью будем делать? Подумает еще этот Монтани, что у госпожи совсем груди нет! Мария хотела было уже рассмеяться громко и заливисто, как обычно, когда происходило что-то ужасно смешное, но вовремя спохватилась и прыснула, зажимая рот ладонью. — Тряпок можно напихать. Только форму им придайте. И чтобы одинакового размера были, а то, действительно, что подумает Монтани! Когда они справились с одеванием Альберта, Мария заставила его ходить по комнате, тренируя женскую походку. — Ты маршируешь, как солдат на плацу… А это что? Кто так бедрами виляет? Нет, я не хочу, чтобы о ком-то из рода Алегре думали как о девице легкого поведения. Хм… Тоже не то. Словно выпил и хватил лишку. Колени сгибай! Да не так же сильно! — Вот тут-то вы и пригодитесь, — выдохнул Альберт, рухнув на кровать Марии. — Девушки, милые, вы должны все время находится подле меня, маскируя и мою внешность, и мою походку. Если что, скажете, будто ваша госпожа оступилась и ушибла ногу. А я буду смотреть в пол и выдавать себя за скромницу. Хорошо бы никого из знакомых не встретить. — И поговорить с женихом раньше, чем представится возможность на кого-то нежелательного натолкнуться. Родителей я постараюсь быстро спровадить. Сама уеду с Адамом сразу, как только это получится. Да и ты не затягивай, скворец, — она села рядом с ним и расправила складки его юбки, — план и так сумасшедший, так что не рискуй больше необходимого.