Священник-коммунист и суккуб-девственник

      Союз возвращался домой в самом паршивом настроении.       Во время закрытия важного объекта при перерасчёте обнаружился заметный просчёт. Его просчёт. Который мог не только сильно испортить жизнь заказчику, но и втянуть всю контору в тяжелые судебные разбирательства. Перед небольшой командой конструкторов Бобров разносил его, как директор пятиклассника, который посмел разбить окно в школьном туалете. Громко, яростно и совершенно уничижительно.       СССР чувствовал себя так, будто с головой нырнул в тот самый туалет. И ведь, кроме себя самого, винить некого было. Что ещё больше злило. Даже позвякивание бутылок в пакете не успокаивало нервы. Благо, дома был отличный «громоотвод».       Рейх вышел ему на встречу, тот даже дверью хлопнуть не успел. Злой взгляд впился куда-то в атлетичную грудь под вязаным свитером. Хотелось зыркнуть молнией в грустные глаза, да шею давило от едкого чувства стыда и злости. Шаркнув тапками, Союз протопал на кухню. Весь задор и большой запас каких-нибудь обвинений в адрес суккуба растворился в физическом моменте. Расхотелось. Свою ненависть он решил утопить хотя бы в пиве. — Что-то на работе случилось? — донеслось учтивое в спину.       Союз стукнул донышком «Жигулевского» о стол. Молча полез в ящики в поисках открывалки. Звук шипения хмельного тут же его отвлек. Крышечка полетела в мусорку, напиток уже призывно пенился в бокале с толстым стеклом. — Гудини хренов, — буркнул коммунист, сев на табурет. — Я немец, — Рейх опустился на стул напротив. — Открывать пиво без открывашки — национальный талант.       Советы бы посмеялся с такой самоиронии. Паршивое настроение глушило всё, окрашивая мир вокруг в противный бурый свет. Хотя за окном грело мягкое летнее солнце, свежий ветерок трепал тюль — ощущение было, что на дворе глубокая осень, вот-вот пойдёт снег с дождём, что отлично дополнит настроение души. — Хочешь? — СССР кивнул на вторую бутылку. — И батя опять где? — Ушёл с Татьяной Михайловной смотреть какую-то вашу передачу, — немец взял второй стакан. — И не откажусь.       Он налил себе, сразу глотнув. Поморщился: — Ну и дрянь. — Ага, — Советы сделал крупный глоток. — Идеально. Дрянному русскому дрянной напиток. Это же в Европе всё идеально, разве что пердежом ангелов не приправлено. — Эй, — Рейх доверительно наклонился. — Что случилось? Я читаю твои желания, но не предсказываю, что с тобой происходит. От тебя сейчас очень сильно веет отсутствием всяких желаний. Рад, конечно, тишине в своей голове, но пугает.       Союз хмыкнул. Вот оно, как работает. Наверное, коммунист тоже бы ходил с кислой миной, если бы в его мозгу кто-то постоянно шептал о своих потаенных секретиках. Он как-то видел шизофреника, которому голоса постоянно говорили, что надо насрать посередь площадки и обмазать фекалиями каждого проходящего. Грустное зрелище, да и выглядел мужик совершенно печально. — Да опозорился на работе, — он сделал ещё глоток. — Капитально. Такой дурацкий просчёт в разработке сделал, даже самый тупой третьекурсник бы такого не допустил. Видимо, мозги всё же стареют. Глядишь, скоро все мои желания к тебе сведутся к тому, чтобы ты мне еду в пюре приготовил и памперс поменял. Сочувствую тебе, приятель.       Рейх фыркнул, уперевшись щекой о раскрытую ладонь. Ворот свитера сполз, Союз засмотрелся на татуировку. Она всегда была такой маленькой? Кажется, раньше она занимала всю его грудину, если не больше. — Все совершают ошибки, — немец мягко улыбнулся. — Мне ли тебе о таких вещах говорить? — СССР понимающе хмыкнул. — Без них жизнь невозможно прожить. Тем более, всё хорошо с твоими мозгами. Просто ты так загонял себя на работе, что они начали сбоить от усталости. Ты ведь только и думаешь о конструкциях, технических заданиях, объемах и прочем, что я мало понимаю. Постоянно, Союз. Ты пытаешься все пустоты в жизни этим заткнуть. — Нет у меня никаких пустот, — рыкнул Союз. — Сын тебя не навещает, друзей нет. Развод, — суккуб смотрел на него с выражением матери, которая объясняла ребенку очевидные вещи. — Так отчаялся в этих сферах жизни, что решил, проще их вообще убрать. Только это не помогает, а лишь делает хуже. — Ага, а ты тут, фея, решил своей жопой все дырки заткнуть? — он выпрямился, зло сведя брови к переносице. — Ой точно, жопа-то у нас под запретом. Руками только, да хвостом, спасибо за разнообразие. — Бычишь, — Рейх ухмыльнулся. — Вместо того, чтобы слушать.       СССР внезапно очень и очень сильно захотелось загадать желание. Одно такое, которое все проблемы бы в миг решило. Силой совести он не давал мысли сформулироваться, оставаясь едким паром на задворках сознания. — Хочешь, чтобы я стал маленьким, покладистым? — лицо Рейха вновь стало печальным, блеклая улыбка прилипла к губам. — Существо в твоём доме, которое будет лишь выполнять твои прихоти и радовать глаз, да? — Нет, — Союз отвёл взгляд. — Не хочу. Неправильно это было бы. — Это единственное, что тебя останавливает? — А что ещё нужно? — СССР резко встал с табурета. — Я вообще не понимаю, на кой черт ты мне на голову свалился! Весь из себя такой тихий, милый и приятный, даром, что диктаторским воплощением был! Какой весь в этом смысл?!       Рейх поднялся. Осторожно подошёл, боясь, будто может стаканом в голову прилететь. Или чем потяжелее. Ладони легли на широкие плечи, он потянул Советы к себе.       Оказывается, очень даже приятно так уткнуться в его грудь. Может мягкий свитер сглаживал жесткость немца, но что-то в этом было. Теплое. Не пластиковое, а совершенно искреннее. — Там было очень страшно, Союз, — тонкие пальцы мягко огладили белые жесткие волосы. — И холодно. Боль такая, что банально, но слов не передать. Темнота, пустота, холод и боль. Это длилось бесконечность. Ни чертей тебе, ни самого Дьявола что скажет, за что это всё. Без шанса вырваться оттуда. Когда думаешь, что уже привык, становиться ещё хуже. Ещё больнее. И знаешь, о чём я тогда думал? — коммунист мотнул головой. — Что сделаю всё, что угодно, лишь бы это кончилось. Всё, понимаешь? Знаешь, что для меня было важнее всего в жизни? Вырваться из рук людей. Стать свободным от их планов, дрессуры, как животного. Думал, если победим, они меня отпустят. А я умер. И умирая, я подумал: он свободен. Он совершенно искренне, болея сердцем за свою страну и народ, бился насмерть со мной. И тогда я так сильно тебя возненавидел.       Союз едва дышал, слушая его. Так горчили его слова, коля где-то в поджелудочной. — И потом… Я почувствовал, что всё кончилось. Оказался в этой дурацкой часовне с чётким осознанием, выженным в моём мозгу, что теперь я должен служить тебе. Тебе. Тому, кого возненавидел и желал такой же участи. Целиком зависимый от твоих желаний и слов. У Ада довольно тонкое чувство юмора, не находишь? — Да, интересные у них методы. Нашим бы депутатам пару курсов прописать.       Рейх тихо засмеялся, печаль всё ещё держала его сердце в тоскливых тисках. — А потом я начал присматриваться к тебе. Видеть не врага, а другого. Хотя порой ведешь себя, как та ещё сволочь, твои увлечения и поведения оставляют желать лучшего… — Ой, как приятно! Мало мне сегодня Бобров шею мылил, спасибо! — Извини-извини, — ладонь виновато коснулась затылка. — Просто пытаюсь донести до тебя кое-что важное. — Что же? — Я, кажется, влюбился.       Советы отшатнулся. Он ошарашенно смотрел в звериное лицо. Рейх покраснел, совершенно растеряно обняв себя за локти.       Вот он и в него влюбился? Шутка? В него, неисправимого приземленного дурака? — Просто в мелочах столько всего в тебе хорошего, хоть и вечно делаешь вид, что тебе не в радость, — он заломил брови, старательно пряча взгляд. — Об отце так печешься, единственный, кто идёт и чинит детям игрушки или помогает какой-нибудь бабушке затащить тяжелые сумки в подъезд. Хоть и ворчишь, делаешь лицо, как будто всем этим недоволен. И со мной… всегда останавливался, хотя имел право на всё, что хотел. В любом виде и любой… позиции. Но у тебя внутри всегда был какой-то стоп сигнал. — Рейх, это… — коммунист закашлял, неопределенно взмахнув рукой. — Неожиданно! Мягко говоря, я даже мат подходящий забыл к такому. — Знаю, — Рейх отступил. — Извини, я просто почувствовал свободу и высказался… У меня просто в жизни не было никого, кто слушал меня. Я всегда жил по указке других. Никто никогда даже не пытался обращаться со мной как-то… Человечно. Вечно, как собака, по чужой команде. Тренировки эти ужасные, люди… ужасные. Со мной делали много неприятных вещей, отбивших у меня всякое желание не только к близости, но и к обычным вещам. Я… Впервые кого-то обнял.       СССР вздохнул. Звучало ужасно. Не оправдывало его, но вносило определенную ясность. Только в сердце не было такого же теплого отклика для взаимности.       Но тут на ум пришли слова отца. В конце концов, что он терял? Всегда мог пожелать отправить того, куда-нибудь за тридевять земель и навсегда. Рейх же сам сказал, что не может отказать физически. Это с одной стороны успокаивало, а с другой: чем это отличалось от его жизни до смерти? — Рейх, — Советы потёр шею. — Мягко говоря, не того ты выбрал для своих чувств. Совершенно не того.       Немец улыбнулся, глянув на часы. Время близилось к ночи. Он закрыл глаза, выжидая, когда вновь обратиться в страстный объект желаний русского. Такой унизительный, но хоть так желанный.       Спустя несколько минут, он удивленно открыл глаза. Кухонный шкафчик все ещё был на уровне его глаз. Бокал пустой и вымытый стоял на краю раковины, а сам коммунист выглянул из проема ванны: — Выспись по-человечески, — он хмыкнул. — И это, кровать у меня и узкая, зато хоть под твой рост. Но, клянусь! Будешь слюну пускать или храпеть, на коврик спать пойдёшь!       Рейх коснулся татуировки, заторможенно смотря на дверь. Закрыв глаза, он попытался сам перевоплотиться. Не выходило, словно что-то теперь встало крепкой преградой.       «Хочу, чтобы он был собой», — эхом прошелестело в голове.       Немец вздохнул, сжав ткань на груди. Счастливая улыбка не покидала его лицо, даже когда раскатистый храп доносился под самым ухом. Это намного лучше гулкой пустоты.

***

— Не фильм, а парад абсурда, — Союз бросил пустое ведерко из-под попкорна в мусорку. — Не так плохо, в конце даже мило было, — Рейх улыбнулся. — Хотя сюжет довольно спешный и наивный. — Мне больше понравилось, когда Семенович показала, свои, ехе-хе, актерские данные! — РИ весело крякнул себе в усы. — Да ты пол фильма продрых, — СССР закатил глаза. — Только на этой сцене и очухался.       Имперец обиженно что-то забухтел. Немец посмеялся, переглянувшись с коммунистом. Тот развёл руками, говоря: что с отца взять. — Кстати, говоря! — РИ важно поднял палец. — Я завтра уеду на недельку. — Куда намылился? — Союз нахмурился.       Он неосознанно обернулся, поправив на шее Рейха тонкий шарф. Суккуб воровато огляделся, благо никто не заметил. Всё же Россия, какими бы они не были, получать тумаки от блюстителей морали и семейных скреп не хотелось. Союз, опомнившись, тут же спрятал руки в карманы ветровки, что-то буркнув про «кривой узел» и «пора бы научиться делать по-нормальному». Рейх и не заметил, как они превратились в семью. Как-то гладко и совершенно безболезненно. Немец и мечтать не мог о подобном в далекие тридцатые и сейчас думал, что где-то кроется подвох. Но Советы хоть и много ворчал, действительно принял его. И это наполняло сердце необыкновенной теплотой. — Да, в Старую Русу в пансионат смотаться, мне прислали путевочку, — имперец весело подмигнул. — Вас не позвал, у вас там своих дел хватит на недельку… Только на кровати постельное бельё сменить не забудьте! — Бать! — Советы покраснел до кончиков ушей.       РИ толкнул Рейха в бок локтем, активно подмигивая. Рейх старательно делал вид, что ему интереснее рассматривать носки с уточками на своих ногах, чем как-то реагировать на такую волнительную новость.       Ему и самому уже давно хотелось того, чего раньше боялся и что вызывало отвращение. Теперь рядом был человек, которому он доверял. И прикосновения его отдавали теплом и не вызывали тошноту. Так что, почему бы и нет?       Тем более руки уже порядком устали.       Рейх себе места не находил, меряя кухню нервными шагами. Союз вот-вот должен вернуться с совещания. Повышение в должности до главы отдела сильно снизило его нагрузку, но теперь он чаще возвращался домой очень поздно и в выходные его часто дёргали. С другой стороны, Советы стал явно довольнее жизнью. Спокойнее. Его труд и усердие заметили, даже тот недочёт в прошлом не помешал Боброву выдвинуть кандидатуру конструктора в руководящую должность. Так что всё налаживалось.       Хотя порой суккубу казалось, что он откроет глаза и снова будет темнота. Холод. И бесконечное ощущение боли в каждой клетке. Потому что нельзя, чтобы он был счастлив. Не так это работает. И бледнеющая татуировка пугала день ото дня.       Может это срок, который подходил к концу?       Поэтому он обязан успеть урвать то, чего в жизни у него не было. — О, не готовил? — Союз зашуршал пакетами. — Как знал, поэтому взял вина и немного фруктов. — Извини, без твоих желаний у меня выходит это паршиво, — Рейх виновато улыбнулся. — Да не, — СССР закинул в раковину виноград. — Прям как в армии, сразу юность вспоминаю.       Немец хмыкнул, глянув на бутылку вина. Не Франция или Италия, а какой-то местный завод, но выглядело неплохо. Рейх открыл шкафчик в поисках бокалов, озадаченно подметив, что тех в доме не водилось. — Возьми стаканы, будем пить по-сицилийски, — Союз подмигнул.       Рейх нервно хмыкнул. Алкоголь явно не помешает, он никак не мог расслабиться. Перенервничает и ещё сбежит позорно.       Когда бутылка опустела, немец и не заметил, как они оказались уже лёжа. Пили они в спальне РИ, говоря о чем-то, что он уже никак вспомнить не мог. Теперь его внимание целиком приковывало раскрасневшиеся лицо над собой и больше ничего в разуме не задерживалось.       Целоваться, оказывается, не так плохо. Советы делал это спешно, но не слишком. Его руки приятно оглаживали голый торс. Когда он успел его раздеть и ещё так неуловимо? Магия опыта, видимо. Рейх чувствовал себя совершенно неловко и потеряно. В конце концов, это был его первый раз. Нормальный, обоюдный и без извращений. — Ты же не против? — Союз стянул с себя майку, кинув её куда-то в угол. — Нет, — Рейх по привычке опустил руку сразу на его член. — Тебе можно делать со мной всё, что захочешь. — Прям всё-всё? — он вдруг очень хитро улыбнулся.       Внутри противно скакнуло тиной. В прочем, сам же сказал. Слово надо держать теперь. Но СССР вместо того, чтобы резко развести ему ноги и сделать то, о чём давно мечтал, лишь нежно поцеловал его губы. Ещё, теплее. Растягивая момент, приправляя лаской. Грудь, шея, живот. Ладонь мягко сжала бедро немца, поглаживание отдало приятной щекоткой.       Рейх совсем обалдел, когда он опустился. Покрывая поцелуями грудь, ниже и ниже. Суккуб задохнулся стоном, чужие губы крепко обхватили член. Он совершенно на такое не рассчитывал. Ни капельки, даже краешком мысли. Союз ласкал не очень умело, зато с большой страстью. Рейх задохнулся непрерывным стоном, выгибаясь на встречу. Непроизвольно, он совершенно не мог совладать со своим телом сейчас. От движений коммуниста расходилось толчками напряженная боль. Но не мучительно колкая, а тянущая и отдававшая обещанием умопомрачительного. Отдавала так сильно, что в одно мгновение разорвалось снопом сносящего с ума восторга. — Вау, — Союз выпрямился, вытерев губы. — Это было- — Нет, ты не скажешь! — Рейх спрятал лицо в ладонях. — Рекорд! — Союз мстительно захохотал.       Немец разозлился. Опрокинув Союза на спину, навис над ним. Тело вдруг наэлектризовалась, будто сама молния поселилась в крови. СССР вдруг с восторгом приоткрыл рот: — Ох, нихуя себе.       Рейх скосил взгляд на выключенный телевизор. В темном экране тонким эскизом отражалась комната и особенно сцена на кровати. Но даже по едва уловимому, немец рассмотрел, что за его спиной раскрылись черные крылья. Тьма покрывавшая до того, только руки или ноги, расползлась по всему телу алебастровым узором. Хвост изящно мотнулся из стороны в сторону. Из бесенка он превратился в настоящего демона похоти. Внутри бедра тепло скользнуло. Немец хищно ухмыльнулся: — Сам не кончишь раньше времени? — он наклонился к губам Советов, длинно лизнув раздвоенным языком. — Я тебе сейчас покажу… Дьявольское наслаждение.       СССР лишь мотнул головой, громко сглотнув. Явно на такое шоу не рассчитывал. Немцу это польстило и ещё больше завело настрой. Он был уверен, что шоу будет грандиозным. Позволив инстинкту везти себя, он наклонился. Опуская ниже, он обхватил ладонью член коммуниста. Длинно лизнул, даже не морщась. На вкус, как лизнуть руку или шею, только немного мягче и ощущалась живая упругость. Язык обвил его достав почти до мошонки, кончик щекотнул у основания. Извилисто скользнул вверх, вниз. Ещё до влажных дорожек, до льстивого «ох, ебать-ебать». Рейх решил смилостивиться, в конце концов, «баш на баш» менять не хотелось. Осторожно забравшись, без сопротивления сел сверху. Собственный запах феромонов пьянил не хуже вина. Член Советов внутри действовал странно, больше на ощущение, что внутри живое тепло. Немец мягко толкнулся, запрокинув голову. Ещё, плавно увеличивая темп, но не забывая о своих размерах. Слегка раскачиваясь, не забывая оглаживать мокрую насквозь широкую грудь. Союз откинул голову, прибывая в абсолютном экстазе. Даже не находя сил обхватить того за бедра. Суккуб сжал мышцы, вызвав почти животный вой у того. — Теперь интереснее? — Рейх мягко насаживался, хвостом обвив ногу, кончиком дразняще щекоча то, до чего мог дотянуться. — Я, блядь, так тебя сейчас обожаю, — прохрипел СССР. — Душу продам, только не останавливайся! — Как нынче обмельчали священники, — он мягко обхватил его лицо, дерзко лизнув скулу.       Союз дернулся в ответ, жадно вжавшись. Они сцепились губами, раздвоенный язык доминантно скользил в чужом рту. Союз захрипел, толкаясь в ответ, ещё пытаясь перехватить инициативу. Быстро сдавшись, отдался целиком во владения суккуба.       Рейх не отпускал его до самого рассвета. Бедный старый диван местами даже просел от такого запредельного акта. В какой-то момент, немец оказался лицом вжатым в диван, едва не в шпагате устроившись коленями на полу. Союз яро двигался в нём, наглаживая хвост, обвивший другую руку. Гладил крылья, волосы, целовал между лопаток что-то всё время шепча. Нежное, трогательное. Рейх в какой-то момент и сам забылся, напрочь растеряв надменный вид. Ощущения восторга действовали не хуже афродозиака. Он толкался бедрами навстречу, громко выстанывая восхищение. Шлепки становились громче, Советы навалился на него всем весом, пытаясь дотянуться, чтобы поцеловать, но разница в росте никуда не делась. Мелкие трудности, они всё равно слишком прекрасно чувствовали друг друга.       Настолько хорошо, что кончили одновременно. Рейх никогда не слышал, чтобы на одном выдохе составляли такую сложную матерную комбинацию. Довольно лестную. — Ох, ох, — Союз завалился рядом, пытаясь отдышаться. — Так и Богу душу отдать можно. — Ты же мне её пообещал, — прошептал Рейх, хмыкнув.       СССР закатил глаза, положив руку ему на спину. Погладил, неловко скользя по дуге позвоночника. Явно пытаясь проявить нежность, хоть и сил у него толком не осталось.       Рейх выпрямился. Дьявольский вид испарился. Он хмыкнул опустив взгляд. Татуировка почти исчезла, лишь едва заметно проглядывалось очертания. «Ну, — немец старался не подавать вида, как был напуган. — Всему своё время. Оно того стоило». — Эй, — Союз, кряхтя, устроился на подушке. — Ложись под бок, шпала.       Рейх фыркнул, послушно исполняя приказ. Это было и его желание. В приливе тоскливой нежности, он наклонился к Советам, целуя. Он хотел уснуть с этим ощущением на губах. Возможно, он будет помнить его там. Пока боль и безысходность не сотрут капельку любви в ничто. — Я люблю тебя, — прошептал Рейх заглянув ему в глаза. — Знаю, — СССР важно кивнул. — Я и первый раз запомнил, спасибо.       Немцу осталось лишь улыбнуться на это. К чему ещё слова. Больше слов — больше сожалений.       Советы смотрел на розовеющий потолок. Сна почему-то не было ни в одном глазу, хотя, кажется, Рейх буквально высосал из него все силы. Коммунист скосил взгляд: немец спал, только лицо у него было, непонятно, из-за чего, печальным. Союз мягко убрал выбившуюся прядь, огладив точенную скулу. Ему теперь лицо казалось не таким неприятно хищным. Милый даже по-своему. Красивый бесспорно. Он перевернулся на бок, приобняв того за плечи. Рейх уткнулся ему в плечо лицом, мерно дыша. — Боже, — тихо зашептал он, поглаживая острое плечо. — Спасителю наш, Иже пророком Твоим Нафаном покаявшемуся Давиду о своих согрешениях…       Еле слышно, тепло улыбаясь он читал молитву одну из немногих, что до сих пор помнил. Сам не зная, почему, просто запала ему в разум и почему-то сейчас она показалась ему к месту. Если Ад есть, то почему бы и небесам не услышать? Он читал её еле-еле слышно, больше произнося заученное сердцем. Сердцем, в котором вновь распустилось что-то теплое и бесконечно искреннее. — Аминь, — одними губами закончил он, крепко поцеловав Рейха в лоб.       Сон тут же тяжелым монолитом навалил на глаза. Словно он сделал, что от него требовалось и теперь заслужил законный отдых. Советы заснул, стараясь не сильно задавить в объятиях того, кому и удар арматурой по спине был не страшен.       Союз проснулся довольно поздно. Сонно моргая, он чуть обернулся: место рядом пустовало. — Рейх? — он сел, потирая затекшую шею. — Рейх, ты чего меня не разбудил?       Тишина в ответ заставила тревожно колыхнуться сердце. Коммунист соскочил с кровати, даже не пытаясь ворчать. Тревога сжала горло.       Союз облегченно выдохнул, обнаружив немца на кухне. Но что-то в том поменялось. — Ты чего не откликаешься, нечисть? — Союз, — Рейх медленно обернулся. — Ты что сделал?       Советы с удивлением уставился в глаза того. Вместо янтарного перелива они сверкали человеческим карим оттенком. — Да ничего такого, что ты вчера ночью не застал, — СССР почесал макушку. — А что случилось?       Рейх подошёл к нему и крепко взяв ладонь, приложил к груди: — Чувствуешь?       Советы опустил взгляд, напряженно замерев. Кожа была теплой, как и до того. Явно это не то, на что хотел обратить внимание немец.       Стук. Явный стук работающего сердца. Как бы сильно Рейх не распалялся не прижимался, в его груди всегда было совершенно тихо. — Союз, — Рейх нервно засмеялся. — Я живой! Ты понимаешь? Живой! Как это возможно? Я думал… Думал, что вчерашняя ночь была последней. — И мне не сказал?! — коммунист рассерженно отшатнулся. — Вот и пожили без малого месяц вместе, а ты в тихую смотаться надумал! Тоже мне, любовник! — Нет! — он растеряно затряс ладонями. — Я совершенно не хотел, но… чувствовал. Думал, что мой срок подходит к концу, а тут вот. Что ты сделал? — Ну-у-у, — Советы выдохнул сквозь зубы, отводя взгляд. — Мне что-то в голову дало и я одну молитву вспомнил… — Молитву? — Ну эту… Которую читают в исповедальне. — Ты мне грехи отпустил?! — Рейх схватил его за плечи, широко заглядывая в глаза. — Мне?! — Видимо, да, но ё-моё! — СССР пытался понять, что вообще происходит. — Это было совершенно не по правилам! Я просто зачитал её.       Немец задумчиво заломил брови. Секунду они так и стояли в тишине, каждый пытаясь найти ответ на вопрос, на который судя по всему ответов нет. — Видимо, — Советы хмыкнул. — Больше никакого демонического секса. Обидно! Это было что-то запредельное.       Рейх фыркнул. Зажмурившись, счастливо крепко обнял Союза: — Ты спас меня. Я всё-всё сделаю, чтобы такое повторить! Только бы ты радовался! — Да брось, — он тепло улыбнулся, мягко погладив. — Мне ничего не надо. Может минет неплохо бы, если желание появится.       Немец засмеялся, крепче сжимая его в объятиях. Советы терпеливо сносил, хотя кости жалостливо застонали под таким напором любви.       Все не без недостатков. Двухметровая нежная любовь — это меньшее из зол в огромной угольной куче, именуемой «Жизнь».