***
Небо было холодного светло-серого цвета, перемежающегося с глубокими хмурыми облаками. Ветер гнал уходящие в темную синеву клубы, стелящиеся по дну. Лишь где-то высоко сиял бледный белый свет, проливаясь сквозь промежутки небесного тумана. Полуголые ветви деревьев, еще не успевшие полностью вспыхнуть зеленью, покачивало, встряхивая молодую листву. Воздух звенел скорым дождем. Ритмичная поступь троих человек разносилась в тишине дробью, стихающей по мере того, как разрушенный асфальт превращался в грязь. Деревья стелились по бокам стенами, уплотняющимися все больше и больше по мере продвижения вглубь садового поселка. Участки едва виднелись меж ними покосившимися заборчиками и крышами домов. Они оказались на развилке, когда девушка внезапно решила раскрыть свои навыки следопыта, что было весьма полезно, но представляло огромное пространство для размышлений. Возможно ли, что у нее в кармане может найтись еще парочка полезных фокусов? Она все еще помнила, с какой скоростью девушка завалила зараженного. Все это столько же вызывало предвкушение удачного вложения, сколько заставляло быть настороже. — Сюда, — произнесла Ева, показывая на рельефный отпечаток подошвы, оставленный в мягкой земле. Случайная ветка чуть было не ударила Аду по лицу, когда та, забывшись, пошла вперед, пытаясь вместе с тем стряхнуть с руки какую-то паутинку. Нога внезапно поехала, под ботинком хлюпнула грязь. Каменистая песчаная тропа практически плыла, и брюнетка с тоской посмотрела себе на ноги. Найти хорошую пару обуви всегда было задачей не из легких, и ей не хотелось думать о том, что придется носить, когда ее красавцы, купленные еще с первой зарплаты, падут смертью храбрых. Тяжелые ботинки, в далеком прошлом испившие немало крови, были идеально разношены, ощущаясь как одно целое с ногой. Носки, покрытые сейчас слоем грязи, были поцарапаны в нескольких местах. Женщина точно знала, какие из них были оставлены сейчас, а какие во времена ее подростковых прогулок. Тогда стоило ей только ощутимо зацепиться за что-то ногой, как она тут же принималась осматривать возможные повреждения, протирая поверхность оплёванными пальцами и костеря себя на чем свет стоит. Для этой конкретной пары у нее были всевозможные чистящие, защищающие средства, салфетки и щетки, что резко контрастировало с тем фактом, что любую другую свою обувь она и в жизни не чистила. Аде не нравилось думать о том, что и эта ниточка, ведущая к чему-то эфемерному и далекому, чему-то, что ощущалось как дом, может оборваться. Слишком много висело оборванных нитей. Часть из них лениво покачивались на ветру, в редких случаях соприкасаясь истонченными волокнами. Часть же висели мертвым грузом, заставляя прогибаться под болезненной тяжестью. И лишь некоторые отмирали, освобождая место для прядения новых крепких нитей, что натянутся звонкой струной, ведя к фантомному ощущению безопасности. Уюта. Счастья. Дома. Что было домом для Евы? Что они вообще в действительности знали о ней, так легко подпустив к себе? Ада боялась, что девушка нарушит их, а следовательно, и ее планы идиотской случайностью, праздной глупостью. Но не обманулась ли она? Брюнетка слышала, что есть деревни, существующие полностью обособленно и умудряющиеся поддерживать жизнь. Выходцы из них были прекрасными охотниками, причем не только на дичь, но и на тварей. Но стал бы охотник, знающий цену добыче, отказываться от пищи во имя духовного? Если поселение Евы было религиозной общиной, то разве не должна была девушка занимать типичную для патриархального строя позицию? В селах и раньше царствовал стандарт «мужчина — охотник, женщина — хранительница очага». Что уж говорить о настоящем времени, когда ничто не могло помешать людям жить в привычной парадигме. Переведя взгляд влево, брюнетка заметила, как Никита, чуть нахмурившись, смотрел на спину девушки, неожиданно возглавившей их шествие. Думал ли он о том же? Парень, которого она знала, жаждал знаний: не как наемник информации о деле или ученый сухих цифр статистики, но как исследователь, для которого весь мир был полон сведений, ждущих момента открытия. Познание действительности вело его за собой, проводило сквозь худшие дни. Но было ли это так сейчас, спустя столько лет? Было ли это все еще в тех мелочах, на которые другие не обратят внимание? А может, и не на что было обращать внимание? Чуть припустив шаг, поравнявшись с мужчиной, Ада кивнула в сторону Евы и тихо спросила: — Тебе не кажется, что с ней что-то не так? — В каком плане? — покосившись на женщину и переведя взгляд обратно на дорогу, произнес Никита. — В том плане, что она от силы пару предложений за сутки сказала, — зашла издалека женщина, попутно скользя взглядом по деревьям. Ветви ходили ходуном, скрежеща сучьями и шелестя листьями. Застелившие небо тучи наливались тяжелой синевой. Где-то сбоку, в заросшей канаве раздалось лягушачье кваканье. Выждав, пока девушка отойдет на достаточное расстояние, мужчина размеренно ответил: — Отсутствие у нее коммуникативных навыков вполне объяснимо. Даже ты была бы не шибко болтлива, вырасти в сепарированной от остального мира среде. — Ладно, хорошо. Тут дебет с кредитом сходится. Но что насчет ее навыков, откуда она все это умеет? В деревне научили? — Почему нет? — недоумевающе посмотрев на собеседницу, ответил Никита. — Мир изменился. Сейчас каждый должен уметь себя защитить. Приоткрыв рот от услышанного, издав нечто среднее между выдохом и смешком, Ада покачала головой. — Мир не изменился. Будешь слабым — он тебя сожрет, принцип все тот же. Каждый всегда должен был уметь себя защитить, но разве это обеспечивало нам равный доступ к способам обезопасить себя? Отбитых, считающих, что случившееся — это наказание, снизошедшее свыше за все грехи человеческие, в том числе и за уход от «правильных семейных ценностей» просто дохуя. И это в городе, — прервавшись, женщина устало махнула рукой в сторону домов. — Ты же сам рос в деревне. Помнишь, как бабульки заглядывали в рот царю-батюшке. У них там микроволновки радиацией облучали. Не примут они ничего нового. Мужчина, будто бы хотевший что-то сказать, лишь промолчал, с прищуром всматриваясь вперед. Рассеянные солнечные лучи проскальзывали сквозь облака, окрашивая мир красноватыми оттенками близящегося заката. Повисла тишина, нарушаемая лишь шелестом листвы и редкими голосами лягушек. Дорога свернула налево, и деревья наконец расступились, оставшись позади. Дома нависали с двух сторон молчаливыми обгоревшими склепами. Крыши ввалились внутрь, являя взгляду хребет стропил, разлагающийся под весом времени. Остатки обугленной плоти пузырились и лопались, опадая на землю черными хлопьями. Измученный визг ржавой калитки, беспомощно покачивающейся на ветру, раздавался в тяжелом безмолвии могильника почти что оглушительно. Ада чувствовала, как затишье давит на плечи, устилает сажей легкие. Сам воздух здесь был тяжелее, гуще. Теплая душная масса не давала надышаться, в ней будто и вовсе не было кислорода. Женщина видела, как ползут по земле тени, сминая ее тысячью тонких лап и сетчатых глаз. Слышала, как разносится тихий стрекот. Темная масса бурлила, блестя хитиновыми панцирями. Тонкие ножки, усеянные волосинками, мелькали перед глазами, сливаясь в одно целое. Пятно разрасталось, пульсировало, захватывало все больше и больше пространства. Небо заливала кровь, белый диск солнца клонился к горизонту. Мир готовился погрязнуть во тьме.***
Когда Ева внезапно остановилась, Ада не знала, на что смотреть. Все здания казались одинаково заброшенными. Фасад их опасно кренился, а дерево, если не чернело гарью, сжирала гниль; стекла были выбиты. Впереди простирался ряд точно таких же сооружений. Но спустя мгновение женщина поняла, почему девушка остановилась. В стройном ряду примостился дом, в общем и целом не шибко отличающийся от остальных, но был на нем какой-то след заботы. Сохранившиеся окна блестели, протертые от пыли, а разбитые же были прикрыты досками; деревянные столбики фундамента крепкими опорами выглядывали из-под полы; из печной трубы шел едва различимый дымок. Что-то глубоко внутри противилось, восставало против, когда женщина поднималась на крыльцо по каменным ступенькам. От поверхности веяло холодом и сыростью. Разбухшая дверь плотно засела в проеме, не давая возможности усмотреть хоть что-нибудь. Прежде чем Ада смогла как-то сформулировать, понять чувство, скручивающееся в груди тугим узлом, Никита постучал костяшками пальцев по косяку. От удара, потонувшего в тишине, посыпалась труха. По коже пробежал озноб. Уже давно свечерело, и ночная прохлада начинала активно щипать кожу. Поморщившись, брюнетка подняла взгляд на небо. При таком холоде было ожидаемо увидеть, как ветер гонит облака. Но небо было абсолютно статично. Бурые тучи застыли недвижимой тяжелой массой. Повернув голову, Ада не смогла найти и листика, встрепенувшегося под дуновением. Казалось, мир застыл в алом янтаре Краем глаза женщина заметила, как Ева вытянула шею, задрав подбородок. Ада попыталась проследить взглядом, но безмолвие прервал неожиданный скрип. По ту сторону двери раздавалось тяжелое нарастающее шорканье. Брюнетка потянулась за пистолетом, пальцами пробегаясь по поясу брюк, за который тот был заткнут. Раздался очередной скрип, на этот раз куда ближе и гораздо громче. Казалось, он прозвучал прямо здесь, под самым носом. Было слышно, как смещается центр тяжести, переносится вес. На долю секунды все затихло, но в следующее мгновение послышался скрежет отодвигаемого засова. Миг за мигом тянулся отзвук дребезжащего железа, пока, наконец, оно с грузным лязгом не встало на место. Дверь открылась, и прежде чем что-то увидеть, Ада почувствовала, как повеяло из проема могильным холодом. Словно стояли они не перед входом в дом, а в склеп. Вспыхнуло пятно света. Оно отбрасывало рассеянные теплые блики на стены коридора, заставляя тьму рассеиваться. Ада видела, как колыхался огонек на конце джутовой веревки. В пустом брюхе электролампы плескалось мутное масло, а в воздухе пахло жженым жиром. Пламень раздавался белым, отпечатывался на сетчатке, распадаясь множеством пятен. Сколько бы брюнетка не пыталась приглядеться, усмотреть за стеной кроющуюся действительность, перед взглядом взметались фантомные искры. Но проходит мгновение, и из тьмы вырастает силуэт. Выставив перед собой жировую лампу, в дверях застыла пожилая женщина, укутанная слоями платков. На ее тонкой, как пергамент, коже пролегали столь глубокие морщины, что установить реальный возраст казалось невозможным. Тонкие веки, усеянные выдающими наружу сосудами, чуть прикрывали ввалившиеся настороженные глаза. Ада могла видеть, как изучающе бегает ее взгляд, осматривая пришедших. Но во взоре ее не было ни капли тревоги. Лишь какая-то всеобъемлющая усталость и тоска, таящиеся в серости радужки. Тонкие седые волосы выбивались из низкого пучка. В некоторых прядях застряли сухие травинки. Длинные узловатые пальцы были испачканы въевшимся травяным соком. Весь ее вид выдавал то, что их компания пришла по адресу. Не дав вставить и слова, хозяйка дома молча подвинулась, пропуская пришлых, и им ничего не оставалось, кроме как повиноваться. Стоило только переступить порог, как в нос ударил терпкий пряный запах, дурманящий голову. В воздухе витал сухой аромат растапливаемой печи. Везде, насколько хватало освещения, висели связки сухоцветов. К стене был приклеен какой-то плакат, неразличимый в полутьме, скрывающей продолжение коридора. Потеснившись, закрыв за гостями дверь, старушка произнесла: — Не разувайтесь, проходите вперед. Ада, даже не думавшая об этом, невольно посмотрела себе под ноги. Хотя краска и была стерта временем, пол был чист. Ни следа грязи. Пожилая женщина молча стояла в резиновых тапочках, не выражая и капли недовольства тем, что Никита с Евой, уже ушедшие вперед, оставляли за собой следы из уличного месива. Наклонившись, брюнетка начала расстегивать сапоги. — Ой, не надо, девочка, не надо, — в неком смущении пролепетала владелица дома, пытаясь остановить гостью. — Да чего вы, — тихо ответила Ада, стягивая обувь, — мне не сложно, а вам потом убираться. Была у некоторых людей привычка поступать во вред себе просто так, даже не ради весомой чужой пользы, а для успокоения внутреннего голоса. Не своего, но прицепившегося паразита. Женщина этого не понимала. Закончив с ботинками, она двинулась вперед, сопровождаемая шарканьем позади себя и скачущим по стенам свету. Луч мазнул по глянцевой поверхности скотча, зацепил краешек листа и со следующим шагом растекся по всей его поверхности. Из небытия выступили нарисованные гуашью цветы и размашистая надпись: «С днем рождения, мамочка!». Коридор разветвился, открывая проходы в другие комнаты. Некоторые тонули в черноте, другие горели маяками. В одном из последних помещений женщина и увидела своих спутников. Оба стояли у забитого литературой стеллажа. Держа в руке книгу, Никита увлеченно показывал ее содержание Еве. Девушка же, чуть прищурившись, вглядывалась в приложенную иллюстрацию какого-то сорняка. Впервые Ада видела, чтобы та так близко подходила к кому-нибудь. Обычно предпочитая держаться на расстоянии, сейчас она практически касалась плечом Никиты. — Раньше найти орлянник в городе было просто невозможно. Он рос только в некоторых местах ленинградской области, но сейчас… — Донеслась до брюнетки тихая речь. В тот же момент, словно она пересекла невидимый барьер, Ева вскинулась, отодвигаясь от мужчины. — Нашел жертву в секту ботаников? — зайдя в комнату и начав осматриваться, хмыкнула Ада. Помещение, служившее одновременно рабочей зоной и спальней, было и так небольшим, а различного рода шкафы и полки окончательно съедали все пространство, заставляя ощутить легкий налет клаустрофобии. Везде, включая стол и кровать, валялись травы, но удивительным образом в этом хаосе был какой-то порядок. Стоило только начать всматриваться, как оказывалось, что все было сгруппировано, разложено по неизвестным алгоритмам. Дойдя до стола, старушка задула лампу и поставила на свободный краешек. Тяжело опустившись на стул, она вздохнула: — Ну, рассказывайте, чего у вас случилось?