Amor mea, Eva

             Amor mea, Eva! Я созерцаю твой печальный лик сквозь узоры цветущих ветвей, одну из которых крепко обвила своим гибким телом. Любовно поглаживаю кончиком кровавого хвоста такой же кровавый плод — заветный, сладкий, подобный тебе и предназначенный только для тебя. Amor mea, Eva, вспомни, как мы извивались в импульсах страсти, подобно двум сплетающимся меж собой змеям — белоснежной и багровой — подобно жизни и смерти, что несовместимы, но и не могут существовать друг без друга.              Любовь моя… Ты совсем позабыла, как алчно принимала кусочек запретного плода из моих разгоряченных уст, как яд сахарным нектаром стекал с окровавленных губ твоей Лилит и оседал на жемчуге твоих зубов разъедающей кислотой, впиваясь в язык дьявольским клеймом.              Моя милая Ева, Эдем твой так обманчив: прелестная хрупкость моя, одной белоснежной ножкой ты уже на раскаленных ступенях ада, разве не чувствуешь покалывания на кончиках пальцев?               Amor mea, Eva! Пощади мою безвольную змеиную плоть, что в отчаянном бессилии вынуждена извиваться на нежных бутонах древа, представляя, что это бутон твоей сласти, заключенной в обнаженном и столь манящем теле. Свершаю болезненный танец на конечностях древа за неимением собственных конечностей. И как жарка моя чешуя, которая обещала быть вечно холодной, и как мучительно желание прикоснуться к тебе вновь. Но я способна лишь наблюдать за твоим беспечным плаванием вдоль чистой реки — твоя душа, amor mea, уже не так кристальна, воды твоего нутра уже запятнаны ядом; я успела впустить в реку твоей невинности коварные водяные лилии, что сочатся похотью и тоской каждую минуту твоего заточения в этой ошибочной безмятежности.              Но похоть и тоска твоя, увы, более не направлены на меня. Вкусив себе подобное, ты возжелала достичь прелесть чего-то неизведанного — того, с чем не смогла столкнуться ранее. Моя любовь тебе пресытилась, Ева, но ведь когда-то все было иначе.              Ты — капля росы на белоснежном лепестке розы, чей бутон тебя и породил. Скитаясь вдоль цветущего сада роз, аромат которых ласкал твое обоняние, ты не находила утешения в безответных растениях, сладких плодах и молчаливых озерах. Что делать тебе в безмолвной пустоши, кроме как лить слезы на беспощадную землю, расцарапывая руки шипами отринувших от тебя матерей?              Капля крови и капля слезы в греховном союзе пропитали почву и породили меня — порок, сладострастие, гнев — цветущую черную лилию средь вечного утра. Знакомься, Ева, это истинная ты, с которой так и не смогла смириться.              Я помню, как распахнула веки, пробуждаясь от затяжного сна, освободилась от простыни черного лепестка и явилась пред тобой во всем пугающем великолепии: этот блеск изумрудных глаз, разрезанный узким зрачком, так не похож на твой небесный; эти огненные кудри, царапающие мои (а после и твои) обнаженные груди; это удлиненное тело, что своей бескровностью напоминает корабль облака, плывущего по реке. Но ты была голодна. Слишком голодна для чистой души. И сминала мои губы в насильственной нежности с исступлением, по силе равному моему.              Как я ласкала твое пылающее естество, пока огненные волны волос змеились по твоим ребрам — лучи солнца создавали возгорание пламени в их глубинах — и я алела на белоснежной нежности, как кровь, сочащаяся вдоль крыльев ангела.              Amor mea, Eva, мне не забыть и того, как мой язык передал твоему языку кусочек нетленного вожделения — плода — и как ты билась подо мной от звериного наслаждения, затронувшего каждую клеточку тела, как почерневшими от опиума глазами ловила блики розового марева, плывущего над переплетением дрожащих в экстазе тел.              Милая моя, когда ты успела возжелать его? Когда ты отвергла меня и отказалась от самого сладкого плода, обращая свою темную Лилит в истинную рептильную суть своей нелюбовью? Когда твои нежные пальчики самовольно проникли в уже доселе истерзанный бутон, способствуя выработке естественного сока, сочащегося из соцветия поруганной ангелоподобности, питающего почву?              И ты, и я видим, как порочно распускается красный мак меж твоих ног, как он возрастает над белокурой головой и рождает его — источник твоего желания и моей ненависти. Ева, разве ты не видишь, как отвратительна смуглость его преступно могучего тела?              Он дышит силой и мужским интересом — слишком зверином, без утонченных нитей безумия, довлеющих над нашим былым союзом. Он не символизирует собой болезненно-манящий надлом, он — камень, не цветущая ветвь, не живые изгибы мечущейся змеи…              Ах, как он мерзок, Ева! Я бы убила его на месте, пустив яд по вздувшимся от возбуждения венам, заставив извиваться в мучительной агонии, как ныне извиваюсь я, наблюдая ваше соитие — слишком животное, слишком некрасивое.              Волк вколачивается в хрупкую лань — разве в этом есть гармония? Тело его лишено грации, ключ в твой сад — соблазнительности. Зачем, Ева, ты так сладко стонешь под его натиском? Отзвуки нежного сладострастия обвивают этот проклятый сад еще более жестоким монстром, чем ты нарекла свою темную, но такую несчастную Лилит.              Ненависть бурлит во всем удлиненном теле, повторяя изгибы, вырываясь каплями яда из пасти, вынуждая шипеть от боли и злости. Ненависть убивает меня и в то же время питает, сродни любви.              Чешуя сползает с груди, на которую водопадом обрушиваются огненно-кровавые локоны, мое тело претерпевает метаморфозы — такие долгожданные, но не полноценные — вдоль коры древа струится огромный хвост, пока онемевшие руки пытаются дотянуться до люциферова кинжала; падший ангел так любил согревать мою змеиную чешую на своей пылающей груди, пока ты, Ева, истекала соками на постепенно растущее семя мака.              Ладонь в нарастающем бешенстве сдавливает рукоять, а сама я незаметно приближаюсь к клубку животного скрещивания.              Острие так чарующе поблескивает меж его танцующих лопаток, пока сам он истекает кровью и захлебывается в агонии на твоей девственной плоти (лишь с виду девственной), пока укус на шее чернеет, а пена изо рта стекает на увядающий мак.              Я пренебрежительно отбрасываю мертвую тушу в сторону и, умытая кровью твоего неудавшегося возлюбленного, смотрю в лик, искаженный первобытным ужасом.              — Адам! — лишь срывающимся голосом произносишь ты и смотришь в мои змеиные глаза с такой же ненавистью, с какой я смотрела на него в момент умерщвления. Я гляжу в ответ холодно, непроницаемо и подношу к губам окровавленное яблоко, не отводя взгляда.              Откусываю, слегка пережевываю, скалюсь в глумливой усмешке и резко подаюсь вперед, цепкими пальцами обхватываю твой подбородок и поцелуем заглушаю крик. Твой язык пытается прогнать мой из сада рта, но мой язык рептилии гораздо длиннее и ловче, милая. Я насильно проталкиваю кусочек плода в хрипящее горло, жадно выпиваю слюну и обхватываю губами твои, такие сладкие и непокорные.              Amor mea, Eva, сначала ты парализовано замираешь, крепко обвитая моими руками и моим тяжелым хвостом, однако в следующий миг отвечаешь на грубые ласки с такой страстью, которую я успела забыть. Мой змеиный язык не может насытиться твоим трепещущим телом, что подрагивает в жаре желания и покрывается опиумной дрожью. Я краду созвездия мурашек с белоснежных лепестков твоего тела, сгорая от болезненно-приятной неги, затронувшего всю плоть и сгущающегося в бутоне сладострастия, что не может избавиться от змеиной чешуи.              Будь проклята моя подлинная ипостась! Я хочу ощущать тебя каждым участком тела, но вместо этого мой язык ощущает тебя… Везде.              Какое же это приятное чувство — разделять с тобой воздух, сплетаться стонами в розовом мареве рассвета и по частицам выпивать остатки здравого смысла, капая ядом не только на язык, но и на мозг.              Мой ненасытный рот обследует твое влажное лоно, кривится в неприязни, ощущая влагу не только твою, но и его, этот отвратительный мужской запах. Резко нависаю над тобой, обхватываю шею, сдавливаю стебель жизни, алчно поглощаю болезненный хрип и с триумфом всматриваюсь в расширенные зрачки, которые постепенно возвращаются в привычное состояние, я вижу в них отражение собственного безумия.              Ты закашливаешься, исторгаешь из себя последний глухой хрип и вместе с ним кусочек плода, что не смог обрести приют внутри тебя. Ослабляю хватку, сталкиваясь с ужасом в бездонных глазах — желание в них нисходит до отвращения. Бьешься подо мной, как бабочка под колпаком, пока в моем сердце закипает злость, скрещенная с бессилием.              Почему ты не можешь просто любить меня? Наш союз кажется тебе дисгармоничным — ангел и змея. Однако, amor mea, ты не ангел; темная суть так явственно обволакивает твою златистую ауру, оседая на ней пеплом и дымом преисподней, в шелку твоих белокурых волос уже чернеет одна прядь. Отвергая меня, ты убегаешь от себя. Но в этот раз не сможешь наложить на меня чары и обрести на рептильное существование своей нелюбовью, ибо я тебя уже почти ненавижу.              Окровавленное острие очерчивает узор твоих ребер, стремится выше, царапает соски и огибает груди. Длинный хвост сковывает тонкие ноги с такой немыслимой силой, что до слуха доносится хруст костей, тотчас заменяемый диким криком — этот дуэт словно услада для слуха.              — Отпусти меня, Лилит, — с мольбой стонешь в мой рот, но я остаюсь равнодушна к твоей муке. Уже равнодушна. Молниеносно всаживаю кинжал в твою грудь, срывая с сахарного пурпура уст последний крик, беспощадно раскраиваю грудную клетку, стараясь не сталкиваться с тускнеющим блеском некогда любимых прозрачно-голубых, как небо ненавистного Эдема, глаз. Ладонями зарываюсь тебе под ребра, утопая в крови, касаюсь еще бьющегося сердца и с горькой отрадой вою в хладнокровное небо, мой вой эхом проносится по райскому саду.              Ощущаю, как руки срастаются с телом, как волосы укорачиваются, уничтожаемые змеиной чешуей. Я обращаюсь в свою животную ипостась, заползаю в разрытую грудную клетку, как в могилу, сворачиваюсь под ребрами, обвивая твое сердце, мертвая любовь моя.              Черная лилия, стеблем обнявшая стебель белоснежной розы. Amor mea, Eva, ты лишь не дышишь, а я бьюсь в агонии и истекаю кровью, самовольно насадив себя на острые шипы.